Годовщина

Если уж что-то Ваньнин и ненавидит всей душой, так это то, что Шэнь Цинцю совсем не умеет разделять дом и работу. Серьёзно, этот учитель литературы постоянно тащит домой домашнее задание учеников, бумаги, отчёты и приказы. Заседает на кухне с дешёвым виски и тратит на это почти весь вечер, а ведь ему за это никто не доплачивает! Ну как можно со спокойной душой тратить своё свободное время на работу? Ваньнина просто выворачивает от этого. И всё же этот учитель истории терпит, пусть и ругает своего возлюбленного, но терпит. Старается не злится, когда ему приходится в одиночку смотреть исторические фильмы и засыпать в холодной постели, ведь Цинцю присоединится к нему ещё не скоро. Но его терпение тоже имеет конец. И лопается оно в тот момент, когда в день их годовщины уставший Цинцю снова притащил домой стопку тетрадей и кипу бумаг. Он просто забыл об особенности этого дня и действительно так просто собирался снова провести весь вечер с этим дерьмом. — Знаете, учитель Шэнь, у всего есть границы, — заявляет Чу, с грохотом опустив руку на стол поверх тетради какого-то ученика, — И вы их сегодня перешли. — Ваньнин, в чём дело? — недоумевающий Цинцю стаскивает со стола тетради учеников, спасая их от разлитого виски. Бедный учитель литературы искренне не понимает недовольство своего партнера, — Только не говори, что ты это специально. — Бессовестный учитель Шэнь забыл о годовщине, — фыркает Ваньнин, забирает из рук Цинцю тетради и бросает их на стол, — И снова собирается провести время с работой, а не с тем, кого вроде как любит. Цинцю будто парализовало, глаза его расширились, а рот открылся, но он сначала попросту не могу ничего из себя выдавить. Он действительно забыл, просто взял и забыл, да ещё и так невозмутимо сел за работу. — Ваньнин. Мне так стыдно, как я могу загладить свою вину? — мужчина был в растерянности и даже не сразу понял что к чему, когда Чу вдруг хватает его за запястье и затаскивает в комнату, толкая на кровать. — Бесстыжий Шэнь вдруг почувствовал себя виноватым? — длинные худые пальцы перехватывают подбородок Цинцю, заставляют его смотреть в холодные глаза напротив. Ваньнин впивается в сухие потрескавшиеся губы жадным, требовательным поцелуем, толкаясь языком в рот. Только что учитель литературы был полон стыда и растерянности, а теперь его тело начинает биться мелкой дрожью, кончики пальцев приятно покалывает от накатывающего возбуждения. Ваньнин внезапно разрывает поцелуй, даёт лёгкую пощёчину, вновь хватает за подбородок и плюёт в уже порозовевшее от нахлынувшего возбуждения лицо. Вязка слюна медленно течет по красной от пощёчины щеке немного потерявшегося Цинцю, оставляя маленькую влажную дорожку. — Бесстыдник Шэнь, разве ты этого не заслужил? — рванное движение рук, ширинка на брюках Чу растёгивается и он перехватывает рукой уже пульсирующий от возбуждения член, — Так бессовестно забыл, предпочитая мне свою грёбанную работу, — он похлопывает Цинцю по щеке налитой кровью головкой и размазывает ей свою же слюну, — Соси, соси его как самая грязная шлюха. Так, чтоб я чувствовал твою глотку и видел как ты задыхаешься. Шэню не дают право на слово, давят на скулы и пихают меж приоткрытых, влажных после поцелуя губ, член, толкаясь в рот. И он принимает его, сначала неуверенно и аккуратно, но под напирающим холодным взглядом Чу он вопреки дискомфорту старается вобрать в рот как можно больше. В уголках глаз скапливаются жгучие слёзы, дышать становится тяжелее, а вместе с тем вязкая слюна скользит по пульсирующим венкам члена, головка которого почти упирается в глотку бедного Цинцю. Он жалобно смотрит в глаза Ваньнина, но не находит в них ни капли жалости и едва ли не давится, когда тот вдруг наматывает его волосы на кулак, вынуждая взять ещё больше. И слёзы льются из зелёных глаз, тело всё больше охватывает дрожь, а в брюках становится тесно. Ваньнин издевается и унижает, а Цинцю трясется от возбуждения. — Серьёзно? Ты не в состоянии справиться даже с этим? — травит его учитель истории и натягивает волосы сильнее, отчего затылок начинает немного жечь от боли. Цинцю просто физически не в состоянии ответить, либо обхватывает руками крепкие бёдра мучителя и потихоньку начинает задавать темп. Шумный выдох таки срывается с губ Ваньнина, он сам едва ли стоит на ногах уже только от одного вида этого смущённого в слезах Цинцю, жалобный взгляд, стекающая с припухших губ вязкая слюна, тепло его рта. Если бы только этот проклятый трудоголик мог на себя взглянуть. На то, как старательно он пытается вобрать в себя больше, старается задать нужный темп, на то, как горячие слёзы катятся по его щекам. Чу понимает, что ещё немного и даже этого ему уже будет достаточно, чтобы излиться в этот маленький рот, наполнить эту глотку своим горячим семенем. Он не собирается заканчивать вечер этим, потому отпускает длинные волосы Шэня, проводит головкой по влажным от слюней губ. Без лишних вопросов Цинцю залезает на кровать, стирает тыльной стороной ладони слюни и открывает ящик в прикроватной тумбе. Только он успевает взять тюбик со смазкой, как Ваньнин хватает его за ноги и тянет на себя. — Ваньнин. Возражения не успевают вылететь с его уст, как тот стаскивает с него брюки вместе с бельём. Забирает тюбик со смазкой и через пару мгновений Цинцю утыкается лицом в сложенные руки, шумно выдыхает от прохлады лубриканта и пальцев Чу. Лишь сейчас он понимает, что у них не было секса целую вечность и даже от таких простых вещей ему хочется выть в подушку. — Учитель Шэнь извращенец, его оттрахали в рот как грязную потаскушку, а он так возбуждён, — дразнится Ваньнин, растягивая двумя пальцами тугое кольцо мышц. Длинные худые пальцы, хлюпающие звуки и передразнивания Ваньнина сводят Цинцю с ума. Ему кажется, что он вот-вот кончит от одних только пальцев, отчего прогибается в пояснице, но через пару секунд вскрикивает. Вместо мучительно медленно скользящих пальцев Чу вставляет член, без каких-либо осторожностей и предупреждений. Цинцю беспомощно хватается за подушку и стонет, но прежде чем он успевает уткнуться в неё лицом, Ваньнин обхватывает рукой его шею и чуть сжимает её. Резкий толчок, за ним ещё один, крепкая хватка руки не даёт нормально вздохнуть и Шэнь кончает. Тело бьет мелкой дрожью, конечности разом ослабевают, но Чу не даёт ему упасть пластом на смятые простыни. Вместо этого он хватает его за бёдра и снова начинает толкаться в него до предела. — Нет-нет, учитель Шэнь, мы ещё не закончили, — вновь дразнится учитель истории и второй рукой снова наматывает на кулак длинные волосы партнёра, заставляя того приподняться на локтях и чуть задрать голову. Цинцю даже не пытается сдержать рвущиеся стоны, это кажется чем-то нереальным. Его снова накрывает. Пульс бьет по ушам так сильно, что он едва ли слышит шлепки их вспотевших тел, дыхание будто перехватывает. Ваньнин всё дразнит его и дразнит, нарочно то вбивается в него как в кусок мяса, то так медленно двигается, что Цинцю скулит, моля его сжалиться и вернуться к прежнему темпу. Поясница уже начинают ныть, кожа головы болеть от натянутых на кулак волос, а глаза не перестают слезиться, но теперь уже и Шэнь не желает заканчивать. — Ваньнин. — стонет он, прогибаясь в пояснице, теперь уже сам начинает двигаться ему на встречу и довольно скулит, когда Ваньнин снова обхватывает его шею. Чу же уже еле держится, чтобы не излиться в возлюбленного. Сжимает рукой его шею, убирает второй волосы со спины и кусает в плечо, снова замедляясь. В глазах уже начинает темнеть, но он продолжает эти смены до тех пор, пока Цинцю не выкрикивает его имя, кончая во второй раз. Ваньнин наконец слезает с него, переворачивает на спину и вновь толкает свой член ему в рот. — Чу Ваньнин, я. — и всё же Цинцю не возражает, вновь принимает его, скользит языком и открывает рот, когда Ваньнин вынимает его и изливается на лицо. — Извини, если я был слишком груб, — шепчет Чу и не брезгает поцеловать возлюбленного, но они оба довольны тем, что только что было. — Ты знаешь, что извиняться должен я, — смеётся Цинцю и тянется за салфетками. Пока что они в курсе, что смешнее всего будет, когда выяснится, что на самом деле годовщина была вчера, о чём они оба забыли. И кто перед кем будет извиняться на сей раз?