Эльдорадо.

      Выбивающиеся из-под шапки неподатливые кудри Кайла под солнечным светом отливают медью и поблёскивают златым отливом, пока их настырно ворошит буран и скоблит кристалликами чуть ниже — по ланитам.       Царапины лицо Кайла красят; они ему к лицу. Брофловски усердствует утаиться от поднявшейся вдруг метели и подтягивает свой оранжевый воротник выше, утыкаясь в тот кончиком жидовского носа с выступом на перегородке, как у его матери (ничего не может быть омерзительнее, априори).       Он щурится, у него дрожат ресницы. Его реснички длинные, а брови густые и пушистые. Кайл скрывает под ушанкой объёмное пушистое недоразумение — афро; такая гадость была популярна в семидесятых у афроамериканцев, и ни хуя творящееся у этого еврея на голове не похоже ни на ёбаный нимб или мяч и точно ни на ёбаное облако!       Кто знает это наверняка, так это она — Эрика Картман. И Эрика Картман с убеждённостью отрезает, что на самом деле это пинок под зад от Всевышнего Господа за зачатие такого гнусного создания. Рыжий еврей из Джерси — просто с ума сойти можно, не так ли? Вдобавок ещё маменькин умничка вовремя делает домашнее задание, выдёргивает заусеницы щипчиками и дарит на День Святого Валентина прелестные цветы Картман, прекрасно осознавая, что в комнате Эрики цветы всегда быстро вянут.       Кайл бегло посматривает в её сторону и пересекается с пристальным взглядом, а потом поворачивает и склоняет голову.       — Что-то, блять, снова не так? — шикает Брофловски, и его брови изгибаются краями к переносице. Он вообще знает, что когда злится, то на его дурацком носу появляются углубления, похожие на гусиную лапку? Конечно, нет: он же тупой еврей.       — С чего что-то должно быть не так? — спрашивает Эрика и щурится в подозрении.       Кайл повторяет её мимику и фыркает:       — Мне почём знать? Это не я пялюсь уже около пяти минут, а ты.       — Неправда, — парирует Картман и отводит взгляд. — Мне незачем на тебя пялиться, кусок коровьего дерьма.       — Твою мать, — выдыхает Кайл. — Ладно, забудем.       — Чувак? — слышится вопросительный тон Стэна.       — Всё в порядке.       — Хорошо.       Эрика Картман считает Стэна Марша отсоском. Естественно, не на пустом месте. Если бы всё было не в порядке, то Стэн не смог бы ничего сделать, кроме как выдать что-нибудь в стиле жалкого позёрского хиппарьского подобия: «Как же меня заебали ваши ссоры!». На большее не хватит ни сил, ни мозгов; Эрика очень-очень давно поняла, что конфронтировать и противостоять ей может лишь Брофловски.       Со поблёскивающим смарагдом в смышлёных глазах, с мягкими и приятными на ощупь руками, вытянутыми, бледно-аристократичными перстами и медью в завитых локонах Брофловски — релевантная проблема; со громким и плохо скрываемым за ладонью смехом, с искривлёнными розовыми губами в непринуждённой улыбке и взглядом упор Брофловски чертовски опасен.       Кайл упрямится, как баран, всё время использует аргументы против, делая упор на научные факты и логику, и сосёт в дебатах. Эрике нравится его гибкий ум и стратегия, но они слишком безрассудны по сравнению с её собственными. Она ведь даже иногда нарочно поддаётся, и этот жидёнок даже при таком раскладе умудряется потерпеть поражение.       Наст под ногами громко хрустит, когда Эрика топчется на месте, и она представляет, что это хрустят чьи-то ломающиеся кости. В голове нечто бряцает, стоит только жёлтому школьному автобусу замелькать вырвиглазным контрастом где-то вдалеке.       Картман нравится жёлтый цвет, но сейчас — в обычно солнечное нетихое утро в Южном Парке — она ненавидит его почти так же, как ненавидит золото, драгоценные камни и прочую бижутерию. Место таким сокровищам в сундуках, зарытых под толстым слоями песков и земли или скрытых под слоями холодной воды, в бабушкиных шкатулках: они все никчёмны; Кайлу — воплощению уродства и согрешений — место в Эльдорадо, находящимся подальше от всех и надёжно запрятанном. Чтобы до Кайла ни у кого не было возможности добраться, так как он всё ещё чрезвычайная угроза, и то значится серьёзным испокон веков.       — Так и хочется однажды запихнуть тебя в деревянный ящик, заколотить гвоздями по всему периметру и сбросить с водопада.       — Ага, я очень рад, — отзывается еврей равнодушно. Ему плевать. Он не думает, что Картман говорит это серьёзно и рассказывает ему о своей заветной мечте; он даже не подозревает.       Эрика только тишайше смеётся и аккуратно засовывает руки в карманы. Она ощущает острые концы ржавых гвоздей толстыми пальцами и приковывает к Кайлу взгляд. В волосах парня плавится медь под солнцем, а Эрика Картман плавится рядом.       Она больше никогда не позволит себе проигрывать. Один проигрыш уже обрёк её на потерю здравомыслия и двадцатки долларов на покупку дорожных атласов из книжного магазина; обрёк на бесконечные часы в бессмысленном разглядывании карт Южной Америки в поисках Эльдорадо и странные ощущения внутри.       — Кайл, а Эльдорадо существует?       — Нет, конечно: это миф.       — Ага, никак иначе.       Если бы Эльдорадо существовало, то Кайл определённо уже был там. Только не в качестве сумасшедшего исследователя, неудачника, вожделевшего быстро разбогатеть, а, наоборот, в качестве сокровища. Брофловски опасен, и ему нет цены.       — Если бы Эльдорадо существовало, то его бы давно нашли евреи с нюхом на золото, — добавляет Эрика и хохочет.       — Заткнись.       Всё равно бы жидам не досталось самое главное: оно всецело принадлежит Эрике Картман только потому, что она этого захотела. Ей всегда должно доставаться самое лучшее, самое красивое и самое опасное.       — Не смей затыкать мне рот, Кайл.       — Иди на хуй!       — Как же меня заебали ваши ссоры! — восклицает раздражённо Марш. Чем вам не доказательство того, что Эрика всегда права?       Она облизывает свои пересохшие губы и подмигивает сердитому Брофловски. Кайл даже вздрагивает и чудится теперь озадаченным. Он, как никто другой, знает, что Эрика Картман опасна.       И лучше бы засунуть её в ящик Пандоры, заколоть гвоздями и бросить в море чудовищ.