***
Когда Фурина, будто самый обычный человек, собрала свои вещи и покинула театр «Эпиклез», Невиллет чувствовал себя до ужаса неправильно, но молчал. Молчал хотя бы из уважения к самой Фурине и к её невероятной жертве. Судье хватило стойкости не дрогнуть, когда он провожал в дорогу ту несчастную девушку, которая совсем недавно была его божеством, но… Видела Селестия — это было сложно. Последние слова Фурины даже по прошествии нескольких дней ощущались пощечиной: Невиллет не видел никаких следов удара в зеркале, но каждые несколько часов нервно прикладывал кончики пальцев к скуле, чтобы проверить ещё раз — просто на всякий случай! Кожа обжигала его даже сквозь ткань перчаток. Фурина никогда не называла его "месье Невиллет". Может, только в шутку, пародируя его самого, но всерьёз — никогда, предпочитая этому просто его имя. Иной раз Фурины не хватало даже на полное имя юдекса — в такие дни месье Невиллет, Верховный судья Фонтейна, превращался в просто... Неви. Да, возможно, с её стороны это было излишней наглостью, но Невиллет готов был позволять ей всё и даже больше, лишь бы снова и снова слышать этот мелодичный голос, весёлый смех и все те ласковые слова, которые предназначались только ему одному. А это "месье"... Ощущалось оно чем-то страшным, до боли незнакомым и болезненным. Потому и напоминало о себе даже спустя несколько дней. Невиллет, прежде до мозга костей преданный своей работе и обязанностям, сейчас совсем не мог сосредоточиться на всех тех делах, что разом свалились на него. Не только из-за слов Фурины — он снова и снова прокручивал у себя в мыслях воспоминания о прошлом и постоянно находил там детали, которые казались странными или незначительными, но сейчас вдруг становились частью цельной картины. Да, Невиллет чувствовал себя обманутым. И в то же время чувствовал, что всё наконец встаёт на свои места. Он ведь всегда был близок с Фуриной. Сначала — как её союзник, поддерживающий порядок в Фонтейне, затем — как товарищ, способный помочь бедной Гидро Архонту в минуты смятения, а позже… Невиллет до сих пор не был уверен в том, мог ли он назвать себя любовником Божества Справедливости. Во всяком случае никто, кроме него, так и не был допущен в покои Архонта. Невиллет же мог заходить туда тогда, когда ему захочется, и не встречать никаких преград на пути. И если даже неделю назад он мог утверждать, что это — высшая степень доверия, проявленная Фуриной, то теперь знал, что это не так. В то же время Невиллет отдавал себе отчёт в том, что он был для Фурины ближе многих других людей из её окружения. Сейчас вспоминалось даже то, на что раньше судья старался не обращать внимания… Теперь обретало смысл всё! Беспричинные слёзы, которые вдруг появлялись на лице Фурины в самые обычные моменты дня. Её отстранённость, которая расстраивала и подчас пугала окружающих. Её долгие, пронзительные, невозможно тоскливые взгляды в сторону зеркал… Немало ночей они с Фуриной провели вдвоём. Возможно, Невиллет не понимал людей, но любовь не была ему чужда — он утешал, целовал и ласкал свою несчастную богиню, лишь бы хоть на минуту, хоть на мгновение прогнать из её взгляда эту невыносимую тоску. А когда Фурина засыпала у него на груди, Невиллету не оставалось ничего, кроме как быть с ней до самого рассвета, слушая, как она порой бормочет сквозь сон что-то об отражении… Тогда это казалось странным. Сейчас — наконец обретало смысл. Невиллет нервно сжал в одной руке бумаги, а пальцами второй прикоснулся к щеке — она снова обжигала сильным жаром. Все эти воспоминания только сильнее распаляли его нежданную тоску по Фурине. Они ведь даже попрощаться нормально не успели! Ещё и это "месье"... Судья до сих пор чувствовал за собой некую долю вины за то, что не утешил свою бедную Фурину в момент, когда она действительно в нём нуждалась, а затем позволил ей так просто уйти. Даже его обещания о том, что у Фурины всегда будет еда, одежда и крыша над головой сейчас казались недостаточными… Словно пустая отмашка. Да. Пустая. Лишённая каких бы то ни было чувств — особенно любви, которая связывала их прежде. — Седэна! На зов Невиллета в кабинет тут же вприпрыжку вошла мелюзина — его верная и давняя помощница. — Чем я могу помочь, месье Невиллет? — мелюзина встала смирно, забавно хлопнув себя ладошками по бокам. — В силу непредвиденных обстоятельств мне необходимо срочно отлучиться по одному… делу, — Невиллет изо всех сил старался придать своему голосу более будничный и спокойный тон, — Пожалуйста, сообщи мне обо всех посетителях и делах, которые появятся в моё отсутствие, когда я вернусь во Дворец Мермония. — Как пожелаете, месье! Мелюзина явно была удивлена. Ей редко доводилось видеть Невиллета таким взбудораженным — не помогло даже то, что он искренне пытался выглядеть спокойным. Но задерживать судью она не смела. Да и, если честно… Никто бы не посмел.***
Впервые за всю его долгую жизнь тело Невиллета сработало быстрее, чем голова. Из Дворца Мермония он выбежал достаточно быстро, успел даже, не замедляя шага, добраться до речного вокзала, и только после этого ему в голову пришла вполне закономерная мысль — где же искать Фурину? Раньше это было просто: она находилась либо в оперном театре «Эпиклез», либо в своих покоях, но сейчас… Сейчас, когда Фурина обрела долгожданную свободу и могла направиться туда, куда ей вздумается, Невиллет не имел ни малейшего представления о том, где её искать. От мысли о том, что Фурина может быть уже где-то далеко-далеко за пределами Фонтейна, ему стало дурно… Что если она не сможет защитить себя? Или поранится в путешествии? Сможет ли найти себе того, кто о ней позаботится? От всех этих вопросов голова шла кругом… Отвлекшись на размышления, Невиллет пришёл в себя только тогда, когда с плеском ступил в холодную морскую воду, едва не поскользнувшись на водорослях. — Ах, что же это… — процедил судья, отряхивая промокшие сапоги. Вот уж не думал, что однажды что-то подобное случится и с ним! Невиллет тяжело вздохнул. За своими мыслями он и не заметил, как дошел до окраины города и едва не шагнул в море. Где-то вдалеке виделся величественный остров Элинас, над которым возвышались остатки рёбер исполинского дракона. Верховный судья действительно не знал, куда направилась Фурина, но именно в тот момент, когда он смотрел на эти гигантские, торчащие из земли и воды рёбра, что-то щёлкнуло у него в голове. Шестое чувство, возможно. Что-то, что никогда не ошибается. Невиллет и сам до конца не верил в своё предположение, но… Пришлось. Ведь, прибыв на остров Элинас и дойдя до одного из древних рёбер, верхушка которого нависала прямо над водой, он нашёл там её — Фурину. Нежную, так горячо любимую им Фурину. Девушка, что веками играла роль Гидро Архонта, сидела на изгибе ребра и бесцельно смотрела вниз — на нечеткую границу между морем и сушей, размышляя о чём-то своём. О чём-то невеселом, судя по её опущенным плечам… Сердце судьи обливалось кровью, но он не мог не признать — увидеть Фурину здесь, совсем недалеко от дома, было для него счастьем. Невиллет не решился окликать её. Побоялся — вдруг она испугается и сорвётся вниз? Пусть здесь было невысоко, а Фурина всё равно упала бы в воду, меньше всего сейчас хотелось расстраивать её, потому как её опечаленный вид причинял Невиллету ещё больше страданий. Поэтому он поступил иначе: медленно подошёл ближе в надежде, что его заметят. Чтобы взглянуть Фурине прямо в лицо, пришлось по щиколотку оказаться в воде, но сейчас это было последним, что беспокоило судью — его взгляд был прикован только к поникшей девушке на вершине ребра. Конечно, она заметила. Фурина встрепенулась, едва увидев Верховного судью, и в её пронзительных голубых глазах ему даже почудился страх… И облегчение. Невиллету, возможно, было невдомёк, что страдал от случившегося не только он — Фурина тоже чувствовала себя отвратно. Несмотря на долгожданную свободу, на возможность начать и прожить жизнь так, как хотелось бы ей самой, бывшая Гидро Архонт не чувствовала ничего, кроме бесконечной усталости и тоски. В момент, когда Невиллет передавал ей последние слова Фокалорс — того самого Отражения, которое она молила о сочувствии на протяжении многих лет, — Фурина не чувствовала ни горя, ни радости. Только… тяжесть. Разом навалились воспоминания о том, как тяжело ей было играть эту роль столько лет, не имея права даже на мгновение выйти из образа. А Невиллет… Он ведь всегда был рядом — утешал, помогал, любил. Но в момент прощания он казался таким же далёким, как сама Селестия, парящая высоко в небесах. Фурина чувствовала в нём силу — совсем иную, нежели у носителей Глаза Бога или даже у Оратрис. То была сила Гидро Дракона, как символ нового статуса Невиллета и напоминание о том, что теперь единственный правитель Фонтейна — это он. Ах, если бы только она могла рассказать ему правду раньше… Может, всё сложилось бы по-другому? Может, они могли бы быть счастливы? Именно эти вопросы Фурина задавала себе последние несколько дней, когда без дела слонялась по острову, пока не осталась здесь — на этом исполинском, поросшем мхом ребре, откуда так хорошо было видно шпиль Дворца Мермония. Родной... И такой бесконечно далёкий. Возможно, со временем она бы сдалась, а невысказанная боль так и осталась бы где-то внутри, но теперь Фурина смотрела на Невиллета внизу — встревоженного, по щиколотку стоящего в воде — и чувствовала, как горло снова сжимается от подступающих слёз. За пятьсот лет Фурина срослась со своей ролью настолько прочно, что привычка драматизировать не желала покидать её даже в таком подавленном расположении духа. Она просто подумала… Что будет, если спрыгнуть прямо отсюда вниз? Поймает ли её Невиллет? «Конечно же поймает!» — мысленно фыркнула она. Разве могло быть иначе? Если Невиллет до сих пор любит её, то ни за что не даст упасть в воду и поймает во что бы то ни стало! А если не любит… Что же, теперь Невиллет правит Фонтейном. Хотя бы это бремя не позволит ему просто стоять и смотреть на то, как одна из его подданных падает в воду. С этими мыслями Фурина соскользнула с края и полетела вниз. Всё произошло настолько быстро, что она не успела даже осознать происходящего. Единственное — Фурина понимала, что так и не коснулась поверхности воды ни волосами, ни подолом платья, а её щека оказалась прижата к шёлковой и до боли знакомой рубашке. — Ты цела? — раздался шёпот прямо над ухом. Саркастичный, наигранный тон хрипом застрял у Фурины в горле. Ей хватило сил только на лёгкий кивок, но и его для судьи оказалось вполне достаточно. Фурина искренне старалась не думать о том, как ей не хочется слезать с этих знакомых и любимых рук, пока судья выносил её из воды, но у неё просто не получалось! Зато все мысли куда-то резко подевались, стоило Невиллету опустить её на траву и сделать шаг в сторону. Фурина смотрела во взволнованные светлые глаза человека, которого так сильно любила, и всё пыталась отыскать ответ на свой вопрос — а любима ли она? Взгляд Невиллета оставался непроницаемым секунду, две, пять… Но, как только в уголках глаз Фурины собрались первые дрожащие капли слёз, судья словно бы ото сна очнулся. Он развёл руки в стороны. Так знакомо, так тепло… Всего на мгновение Фурина почувствовала себя дома — в своих покоях, куда она вернулась после очередного ужасного долгого, бесконечного, так похожего на все остальные дня. Её ждал Невиллет, утешительный десерт, перина с десятком подушек и конечно же полные нежности поцелуи и ласки — единственное, что ещё могло её успокоить. А когда на губах Невиллета показалась совсем лёгкая, но такая ласковая и нежная улыбка, самообладание Фурины треснуло пополам. Она всхлипнула в последний раз, прежде чем кинуться на шею Верховному судье и расплакаться, точно маленький ребёнок. Хватит… Хватит! Хватит с неё! Все эти слёзы Фурина копила в себе пять сотен лет и теперь, когда правда вышла наружу, она больше не собиралась прятать правду глубоко в себе, а от Невиллета — в особенности. Фурина изо всех сил держалась за шею судьи, пока слёзы бесконтрольно текли по её бледным щекам, и говорила всё: всё, что скрывала на протяжении всех этих веков, всё, о чем думала и сожалела, задыхалась от собственных слёз, но остановиться просто не могла. Слова перебивали друг друга, пропадали, спешили, и весь рассказ Фурины звучал до безумия сумбурно, но Невиллет молчал. Он слушал очень внимательно, а в каждом произнесенном слове чувствовал такую боль, что у самого невольно щемило сердце. И как только это несчастное создание вытерпело столько испытаний?... На этот вопрос судье, к сожалению, ответа никто дать не сможет, поэтому ему оставалось только одно — молча восхищаться невероятной силой воли Фурины. Невиллет так и не понял, сколько прошло времени: то ли несколько часов, то ли всего несколько минут. К моменту, когда безутешный плач Фурины хотя бы немного утих, его рубашка оказалась пропитана слезами насквозь, но это было последним, на что судья сейчас обращал внимание — куда больше его волновало состояние бедной девушки. — Прости, что… Что я не говорила об этом раньше… Я п-просто… — нервно икая, оправдывалась Фурина. — Ты не должна извиняться, — судья возразил ей тихо, а в качестве утешения оставил поцелуй на мокрой девичьей щеке, — Ты невероятно сильна, Фурина… Играть свою роль целых пять сотен лет и не рассказать об этом ни единой живой душе смог бы далеко не каждый. — Я так боялась… — белокурая голова опустилась на плечо мужчины, — Я до сих пор боюсь… Мне больше не нужно притворяться Гидро Архонтом, но я… Я не знаю, что мне делать дальше! — Ш-ш-ш… — Невиллет поцеловал её ещё раз, чтобы не дать разгореться панике. Это помогло: дыхание Фурины почти сразу успокоилось. Только слёзы, вновь покатившиеся по щекам, омрачали её вид, но тут Невиллет ничем не мог помочь — его перчатки и так уже промокли насквозь. — Фокалорс хотела, чтобы ты прожила свою жизнь счастливой… Так, как хочешь ты, Фурина, — начал он, тщательно подбирая слова, — Тейват огромен, и если ты действительно хочешь отправиться в путешествие по всем семи королевствам, то никто более не в праве удерживать тебя. — Честно? — во взгляде Фурины показались нотки недоверия. — Честно, — кивнул судья, — Ты избавилась от этого непосильного бремени и теперь можешь зажить свободной жизнью, что бы это ни значило для тебя, Фурина. Эти слова явно дались Невиллету нелегко. Но он всё же взял себя в руки и сделал глубокий вдох, продолжая: — Но… Если ты пока не знаешь, что тебе делать, то это вовсе не страшно, — он улыбнулся краем губ, — Оставайся. Врата Фонтейна всегда открыты для тебя, и я лично позабочусь о том, чтобы никто не посмел обидеть тебя, моя дорогая Фурина. От последних слов она зарделась. Щёки, ещё недавно мертвецки бледные и мокрые от слёз, теперь налились робкой розоватой краской, словно радужные розы. — Я ценю это, — она проронила эти слова совсем тихо, — И… Хочу сказать спасибо, Невиллет. Не только за твои слова, но и за все те дни и ночи, когда ты утешал меня. Иногда мне казалось, что ты единственный можешь меня понять… Стоило ли говорить о том, что эти слова, тихо сказанные Фуриной сквозь слёзы, были для судьи в тысячу крат лучше самых красноречивых похвал? Он наконец-то видел в её голубых глазах облегчение и покой, ведь этот разговор нужен был не только Фурине… Он нужен был им обоим. — Все для Вас, моя леди… — прошептал Невиллет свою вечную клятву. Ту, что произносил тысячи раз под покровом ночи, прижимая к себе безутешную Фурину, погребённую под собственным долгом. И готов был произносить её снова и снова, ровно столько, сколько потребуется. А на горизонте тихо полыхал закат — единственный свидетель их разговора и вместе с тем символ нового начала для Страны Справедливости.