Эдем, Безвременье
Михаил до безумия желает все остановить. Цена имеет все меньше значения с каждым мигом понимания, что Дина придется отпустить. Больше того — отправить на Землю своими руками. — Должен быть какой-то способ, — в словах Дина звенит безнадежное отчаяние, но оно спрятано так глубоко, что Михаил чувствует его лишь потому, что им не скрыть друг от друга ничего. — Мы найдем его, малыш. Однажды мы обязательно его найдем. Но сейчас все так, как есть, — Михаил не скрывает свою горечь, в этом нет смысла. — Мне осточертело все это дерьмо, Миш. Ты даже не представляешь, насколько, — Дин кривит лицо, прячет взгляд. Этого Михаил ни принять, ни допустить уже не может. Он цепко, но аккуратно сжимает пальцами волевой, упрямый подбородок и заставляет Дина поднять голову. Взгляды встречаются. — Я знаю, малыш. Поверь, я знаю. Дин не отвечает, но подается навстречу и вжимается своим лбом в его лоб. Это ответ, это прощание, это обещание. Михаил задыхается от чувств, но на этот раз держит их в узде. Он хочет хоть на каплю облегчить все для Дина, а не усугубить. Они стоят так разделенную маленькую вечность, принадлежащую только им. Михаил хочет остановить время. Но даже этого не дано. Когда Дин истаивает в воздухе, сущность распадается на отдельные атомы. Она собирается обратно, но порядок неправильный. Без Дина он не будет правильным никогда. Бессильный крик отчаяния уносится в вечно голубое небо Эдема. Пробил час, случился проклятый миг, который не под силу стереть из мироздания даже ему. Существовать и делать то, что должно, заставляет острое желание найти способ разорвать временную петлю, брошенную неизвестной силой в масштабе мультивселенной. Проклятую петлю, которую они вынуждены проживать снова и снова, не имея способа из нее выбраться. Михаил летит на Небеса. Он чувствует, что должен быть там. Пройти очередной цикл, пока круг не замкнется вновь. Тоска рвет на части. Михаил хочет думать о ком-то или о чем-то, кроме Дина, но это невозможно. Память хранит так много моментов, что Михаил уверен: часть из них останется даже тогда, когда сгинет он сам. Прямо сейчас уже ничего не изменить. Только эта мысль заставляет остаться на Небесах и сосредоточиться на поисках выхода, которые они ведут слишком давно. Вновь идти по условным линиям петли и надеяться, что в этот раз финал будет иным.***
Земля, Лоуренс, 1981 г.
— Мэри, — ласково зовет жену Джон, когда входит на кухню. Та оборачивается, убавив газ под сковородой, и смотрит с вопросом. — Я хотел с тобой поговорить. Ничего не случилось, — сразу же подчеркивает Джон, не желая давать повод для волнения. — Просто… Тебе не кажется, что с Дином что-то не так? — Не так? — Мэри смотрит с непониманием и явно все-таки начинает волноваться. — О чем ты? — Он не просто слишком тихий для двухлетнего ребенка, он будто… Милая, я понимаю, как это прозвучит, но иногда, когда я смотрю ему в глаза, мне кажется, что я вижу в них всю печаль мира, — Джон говорит быстро и отчаянно надеется, что Мэри его поймет, а не высмеет. — Это ненормально в его возрасте. И немного пугает. — Я ничего такого никогда не замечала, — Мэри хмурится и стучит деревянной ложкой, которую держит в руке, по борту сковороды. — Но если ты говоришь, что у него бывает странный взгляд, я присмотрюсь, хорошо? Все же я провожу с ним больше времени. — Конечно, — с облегчением выдыхает Джон, согласно кивает и оставляет на щеке Мэри легкий поцелуй. — Это будет замечательно.***
Ему нельзя. Михаил полностью отдает себе отчет, что ему нельзя приближаться к Дину еще долгие годы. Дело не в том, что он может изменить, вмешавшись в его новую жизнь сейчас. Что бы он ни сделал, ключевые события, выбитые яркими точками на условных линиях петли, это не изменит. Их может изменить только ее полный и окончательный разрыв. Ему нельзя, потому что уйти, увидев даже однажды и на миг, он уже не сможет. Михаил знает это, но летит на Землю и приземляется в детской комнате, где отыскивается сияющая душа, которую он узнает где угодно. Всегда. Дин — совсем ребенок, который безмятежно спит, кутаясь в сползающее одеяло. Михаил замирает и не может перестать любоваться родной душой. Он не видел ее так долго, что кажется, вечность. Сущность раскалывается, собирается вновь. Теперь правильно. Как и всегда, рядом с Дином, и только с ним. Дин не помнит его, не помнит ничего о нем. Михаил напоминает себе об этом каждый миг, что остается в комнате и неотрывно смотрит на душу. Но чувства сильнее разума. Очередной запрет для самого себя трещит по швам, пока не осыпается пылью. Михаил легко входит в сон Дина. В нем нет ничего особенного, только детская и довольно милая фантазия о большом доме-замке и бело-рыжем щенке с умными карими глазами. Но во сне душа ярче и ближе. Ему нельзя касаться. Но запреты больше не хотят работать. Михаил не просто касается, он увлекает душу в полет. Дину это не навредит. Он продолжит спать и, возможно, вспомнит утром странный сон. А может, даже не вспомнит. Детское сознание слишком хаотично. Это не навредит Дину, но разбередит его раны. Михаил готов заплатить эту цену за возможность взаимодействовать с душой хоть немного дольше и не думать о том, что сейчас Дин не знает и не помнит его. Нет конкретной цели или какого-то места, где Михаил хотел бы оказаться. Он просто летит ввысь, к лазурному небу, которое так легко воспроизвести во сне, и увлекает душу Дина за собой. Украденные у реальности крохи времени. Михаил чувствует себя вором, но не может ощутить сожаление. Он знает, что даже годы спустя у него не будет Дина. Он поделится воспоминаниями, как делал уже неоднократно, но от этого они не станут воспоминаниями Дина. Дин примет их и его, но никогда не вспомнит по-настоящему все, что они переживают раз за разом вместе. Из раза в раз все случается именно так. Михаил уверен, что этот раз не исключение. Но остановиться не может. Они парят в безупречной синеве, летят мимо редких облаков. Михаил позволяет себе не думать хотя бы в эти украденные мгновения. Он держится за тепло, которое излучает душа Дина, и мечтает по-человечески слепо поверить в счастливый конец.