О пороках шиноби и методах борьбы с ними

— Это очень важно не только для меня, но и для будущего всей Конохи! И я могу доверить эту миссию только вам двоим! Глядя на то, с каким пылом вещает Хаширама, может сложиться впечатление, что он вверяет им миссию по спасению мира, не меньше. Но Мадара держит себя в руках и молча кивает. Нет никакого смысла напоминать Хашираме, что по факту, это обычная миссия по сопровождению, и для двух шиноби уровня Хокаге — это скорее будет прогулкой под луной, чем настоящим заданием. Он скашивает глаза и видит такое же лицо, с тем же, что и у него, набором эмоций, у Тобирамы — сжатые в тонкую полоску губы и сдвинутые брови. Все признаки того, что младший Сенджу так же старается просто смолчать — в прямом смысле на лицо. И это почти успокаивает. Если для Хаширамы кажется жизненно важным сопроводить гостей со стороны невесты — пусть те и сами сильные шиноби, — значит, так тому и быть. Мадара не уверен, что сам когда-либо хочет жениться и, тем более, закатывать настоящую свадьбу, но представить волнения Хаширамы может. Друга он знает довольно неплохо, и, учитывая его мнительность и всё ту же эмоциональность, просьба составить компанию гостям вызывает долю уважения — удивительно, что Хаширама не попытался скинуть свои обязанности Хокаге на кого-то и не ринулся в путь, чтобы всю организацию праздника держать под контролем. — Нам пора, — не размыкая зубы, говорит Тобирама, явно утомившись больше остальных от предсвадебного мандража брата, и, не дожидаясь еще большего потока напутственных речей, покидает кабинет, не удостоверяясь, следует ли вынужденный напарник за ним. — Мадара, есть еще кое-что, — глядя вслед брату, почти шепотом зовет Хаширама. — Узумаки — довольно веселый клан, да ты и сам знаешь, — неуверенно продолжает он, и Мадара затылком чувствует, что что-то тут не ладно — Хаширама не просто так ждал, когда они останутся наедине. А есть не так много вещей, которые он захотел бы скрыть от Тобирамы, и обычно это что-то в той же степени глупое, как ребяческая, совсем не по статусу прихоть выбраться выпить, вместо подготовки важных документов. Но сейчас в лице друга не угадывается и капли веселья, что заставляет мышцы плеч напрячься, будто готовясь к удару. — Я хотел тебя попросить — проследи, пожалуйста, чтобы Тобирама держался подальше от трех пороков шиноби. Мадара моргает. И еще раз. Он не был готов к услышанному, предполагая что-то серьезное — уровня государственного переворота, и прозвучавшая просьба никак не хочет укладываться в голове. Тобираму он знает довольно хорошо, — черт возьми, мысленно он может признать, что изучил его вдоль и поперек в силу жизненной необходимости, — и за все эти годы ни разу не замечал, чтобы у того были проблемы с этим. Слова Хаширамы больше похожи на неудавшуюся шутку. Ведь именно Хокаге обычно не прочь опрокинуть одну-другую отеко с саке, а от азартных игр его глаза всегда светятся как у ребенка, увидевшего долгожданную игрушку, и деньги испаряются почти моментально. Тобирама же всегда был именно тем, кто сдерживал брата и не давал тому заиграться и опуститься в своем веселье на дно. Мадаре страшно представить, что было бы с другом, не появись у него Мито. Вполне возможно, что его послужной список вполне пополнился единственным не достающим, всем известным пороком. Но Тобирама… Тобираму даже просто представить проходящим около пороков шиноби практически невозможно. В его присутствии Мадара сам порой чувствовал себя недостойно и даже пристыжено, стоило появиться перед Сенджу в легком подпитии. — Я, наверное, тебя не так понял, — говорит Мадара, глядя в смущенное лицо Хаширамы. — Да, Тора — он не такой, он всегда знает, что правильно и более того, всегда придерживается этого «правильно». Но был один случай… — Случай? — Мадара не замечает, как его глаза буквально загораются. Ведь представить «Тобираму» и «случай» в контексте того, что говорит Хаширама — проблематично. Неужели идеальный, вечно холодный и сдержанный Сенджу тоже, как и все смертные, попадал в истории, о которых после договариваются молчать? Шанс узнать что-то компрометирующее подогревает кровь. — М-м, ну, может, таких случаев было несколько, но не суть… — помявшись, все же добавляет Хаширама. — В последний раз это произошло, когда мы были в Узушиогакуре. Там был кузен Мито, — неловко раскрывая карты, Хаширама не глядит в глаза другу, пока его скулы приобретают красный оттенок, будто у него вызывает смущения одни лишь воспоминания. У Мадары от нетерпения узнать секрет Тобирамы выступает пот на висках. — И я не знаю, как, но они быстро нашли общий язык. И Кэтсуо — кузен Мито — показывал Тобираме их поселение и, наверное, уговорил его выпить… — И? И что произошло? — в нетерпении подгоняет Учиха, почувствовав, что уже на пороге кульминации в этой истории. — Я не могу рассказать, — разочаровывает Хаширама. — Я обещал молчать. Но… Но Тобираме нельзя пить. Совсем. — Он что, буянить начинает? — Можно и так сказать, — пространственно отвечает Хаширама. — Он будто забывает о том, что есть правильно, и ведет себя так, как никогда бы себе не позволил. — Так, а женщины и игры? — чувствуя разочарование от уклончивых ответов Хаширамы, и уже не надеясь на что-то стоящее, Мадара почти злится на начатый разговор. — А проблемы с женщинами и играми начинаются из-за алкоголя, — Хаширама резко поворачивается и строго, но просящее заглядывает в черные глаза друга. — Мадара, пожалуйста, Торе нельзя пить. Вообще, лучше его не оставлять наедине с Кэтсуо. Мне нравятся родственники Мито, но они точно не остановят Тору, если вдруг… «Если вдруг, что?!» — хочет заорать Мадара, но вспоминает о зародышах терпения, тщательно взращиваемом в себе. — Я прослежу за ним, не переживай. Прослежу, — думает Мадара, когда они вместе с Тобирамой выходят за пределы деревни и в уже привычной, не давящей тишине направляются в сторону Узушио. Конечно, он проследит. Правда и силой заставлять Тобираму что-то не делать — не будет. В конце концов, Сенджу — взрослый человек, и волен поступать так, как его душе угодно. Мадара не врет себе, признаваясь, что безумно заинтригован — что же может вытворить Тобирама под действием алкоголя, что даже такой человек с опытом, как его брат — в ужасе от этого? Единственное, что можно предположить, вытекает из личного опыта — большинство из-за алкоголя теряют свои маски. И если с Сенджу происходит нечто подобное, Мадара непременно должен это узреть. Увидеть, каким может быть Тобирама, когда не скрывается за всеми своими «правильно». А с совестью… ну, что же, Мадара привык с ней договариваться, да и Хашираме он не давал тех обещаний, что не сможет выполнить. Ведь, «проследить» — не то же самое, что «вырывать из рук саке». Дорога занимает недолгие двое суток, за которые Мадара почти зарабатывает косоглазие, так настойчиво он пытается рассмотреть что-то в непроницаемом профиле Сенджу. Разумеется, он не находит ничего нового, но перестать смотреть оказывается выше его сил. Острые, всегда с легким прищуром глаза, ровно смотрящие вперед, тонкий прямой нос, заостренный подбородок и белая кожа — Тобирама давно изучен Учихой. Если закрыть глаза, он уверен, что сможет повторить пальцем красные отметины на щеках и подбородке Сенджу. Мадара знает, как тот складывает руки на груди, когда испытывает раздражение или уходит в глубокие размышления, знает, как тонкие длинные пальцы обхватывают кисть, чтобы написать иероглифы. Он никогда никому не признается, что искренне считает себя лучшим специалистом по Сенджу Тобираме. Всё это началось задолго до создания Конохи. Тогда он придерживался мысли, что врагов нужно знать лучше, чем друзей. Но после перемирия, когда о вражде уже было позабыто, привычка следить за Сенджу никуда не пропала. И Мадара со спокойной душой объяснял себе это тем, что за умными — и, конечно, хитрыми — людьми, близкими к власти, стоит приглядывать. Сейчас Мадара уверен, что от брата Хаширамы не стоит ждать удара в спину, но и себе таковой нанести тот не даст. И на незнакомом осторожном доверии, на работе над общим делом, Учиха лишь недавно, с незнакомой ему робостью, смог признать, что Тобирама Сенджу один из самых надежных товарищей, что когда-либо был у него. Но чем-то большим всё это не стало даже по прошествии времени. Даже когда между ними родились разговоры, строящиеся не только на темах о Конохе, когда стало вполне привычным сидеть в обществе друг друга без малейшего неудобства. Когда Тобирама начал смотреть в черные глаза, не страшась увидеть в них шаринган. Это не превратилось в дружбу, так и оставшись странным хобби Мадары, заключающимся в наблюдении за Сенджу, о котором невозможно кому-либо рассказать. Мадара давно считает, что знает Тобираму лучше всех — возможно, даже лучше Хаширамы. Но сейчас, когда он выяснил, что есть что-то им не изведанное, некая сторона личности, что осталась от него скрытой, но о которой знают другие — Мадара чувствует злость и нетерпение. Он просто обязан во имя своего спокойствия заполнить пробелы в знаниях о Сенджу. Два дня в бегу на колоссальной скорости проходят почти в полном молчании и без происшествий, и лишь на единственном привале у Тобирамы, видимо, терпение дает сбой и он, отвернувшись от костра, вопросительно всматривается в Учиху, вздернув одну бровь. Было бы странно надеяться, что он не заметит такого пристального внимания на протяжении всего пути и просто позволит сверлить себя взглядом. Мадара отмахивается на немой вопрос и ненадолго устремляет взгляд вглубь темнеющего леса, но совсем скоро неизбежно возвращается к своему занятию. Узушиогакуре встречает со всем радушием, на какое только способен клан Узумаки. — Я как чувствовал, что вы уже на подходе! — кричит издалека незнакомец возле самих ворот в Узушио, активно размахивая рукой. То, что это незнакомец только для Мадары становится очевидным довольно скоро — Сенджу, подходя ближе, на удивление, тоже не сдерживает ответной улыбки. — Тебя в воротах держат, чтобы незваных гостей отпугивать? — вместо приветствия говорит Тобирама, позволяя похлопать себя по плечу. Мадара сухо здоровается и пару раз кивает, обозначая, что всё слышит, и молча выдвигается следом за двумя шиноби. То, что ему удастся так скоро увидеть того самого Кэтсуо, о котором говорил Хаширама, он одновременно и хотел, и страшился. В своей первой догадке сомневаться не приходится — Тобирама ведет себя с этим Узумаки и вправду как с другом: сам направляет разговор, часто смотрит в глаза и позволяет своей мимике демонстрировать больше одной эмоции. Позволяет себе все то, чего не удостаивается никто в целой Конохе. Чего точно не удостаивался ни разу Мадара. По непонятным причинам скорая встреча с тем, о ком предупреждал Хаширама, приносит лишь раздражение, вместо предвкушения возможности лучше разобраться в хитросплетениях мыслей, что живут в голове Тобирамы. Кэтсуо… совершенно обычный, по абсолютно непредвзятому мнению Мадары. Он скрупулёзно рассматривает короткие красные волосы, хитрые глаза в обрамлении темных завивающихся ресниц и широкую улыбку. Разглядывает обыкновенную фигуру и простые жесты, мимику. Слушает его веселый голос с хрипотцой. Но упорно не видит, не находит ничего, что заставило бы Сенджу Тобираму проникнуться к нему доверием и симпатией и, если верить словам Хаширамы, довольно быстро. Настроение совершенно без причины скатывается вниз и, судя по ощущениям, собирается там и остаться. Приветствие главы клана, знакомство с многочисленными родственниками Мито, большая часть которых готова выдвигаться в Коноху, не дожидаясь завтрашнего дня, — ничто не заставляет губы разжаться из тонкой полоски и превратиться в доброжелательную улыбку. На то, что такое поведение по меньшей мере — просто неприлично, а по большей — может вызвать весомые подозрения, плевать с высокой колокольни. Принимают их почти на уровне Дайме. Но и комнаты для отдыха, и угощения — всё ускользает из внимания и проходит мимо, словно в фоновом режиме, и ничто не заставляет отвлечься от кое-чего более важного. Мадара безуспешно себе повторяет, что всё временно, в Узушио они и вовсе на одну ночь и совсем скоро вновь будут дома, — там, где все знакомо и понятно. Где Сенджу тоже будет знакомым и понятным. Но почти сразу он вспоминает, что их путь обратно в Лист будет в компании десятков Узумаки и, конечно же, Кэтсуо в числе приглашенных на свадьбу. Кузен Мито определенно не вызывает доверия у Учиха. Хотя бы из-за того, что совершенно непонятно его дружелюбие и — на взгляд Мадары — прилипчивость к наверняка утомленному долгой дорогой Сенджу. — Тора, ты же не сильно устал? Предлагаю пройтись и заглянуть в одно местечко — совершенно недавно открылось, но уже стало лучшим в деревне, — заговорщицки заглядывая в лицо Сенджу, предлагает вездесущий Кэтсуо как раз в тот момент, когда Мадара уже уверен, что вся культурная программа, наконец, подошла к концу. Разумеется, может, ему и не предлагают присоединиться, но Мадара не может отпустить Сенджу одного. Хаширама ведь просил присмотреть, верно? А кто он такой, чтобы ослушаться своего Хокаге? Деревня Скрытых Водоворотов поражает своей архитектурой и аурой мира, что незримо витает в воздухе. Неспешно идя к торговой улице, Мадара на время забывает о своей тайной миссии и во все глаза рассматривает довольно высокие здания. Коноха — довольно молодая деревня, и ей определенно далеко до такого размаха, коим может похвастаться Узушио — многие строения достигают десяти этажей, когда как в Листе самое высокое — резиденция Хокаге. Переходя мост, соединяющий две части города, разделенного рекой, Мадара, наконец, присматривается к снующим местным жителям, что вышли насладиться теплым вечером. Одежды у всех довольно пестрые, на взгляд Учиха — слишком яркие. Узумаки, а их здесь, судя по цвету волос, подавляющее большинство, не боятся солнечных желтых оттенков, голубых, зеленых, красных — все они бросаются в глаза и навевают мысль, что именно так могут себе позволить одеваться люди, которые не привыкли жить в войнах и вечно скрываться или быть начеку. Учиха и Сенджу так еще не могут. В Конохе в принципе еще никто не расслабился до такого состояния, когда не страшно выделиться из толпы и не жжется идеей на подкорке, что необходимо сливаться с окружающей средой. Мадара переводит взгляд на идущего чуть впереди Тобираму и замечает, как расслабились его плечи. Сенджу, в полголоса переговариваясь с кузеном Мито, выглядел бы почти местным, если бы не его боевое обмундирование и хаппури. Он словно снял с себя груз ответственности и поддался общей атмосфере покоя, царящей в Узушио, и Мадара не может невольно не смягчиться в глазах — увидеть Тобираму таким умиротворенным ему не удавалось еще ни разу. — Вы пока располагайтесь, а я поздороваюсь с хозяином и закажу чего-нибудь, — Кэтсуо в миллионный раз за вечер панибратски хлопает Сенджу по плечу и удаляется к барной стойке. И, что же, это не просто «одно местечко», а всамделишный бар, где воздух немного спертый, с легким ароматом алкоголя, а отдыхающий люд весь с поддернутыми опьянением глазами. И, пока Тобирама выбирает свободный столик у окна, Мадара может лишь безвольно следовать его примеру. В Конохе тоже есть такие места — такие места есть везде, где проживает больше ста человек. Мадара бывал в барах на пару с Хаширамой, где они порой засиживались до самого утра, чтобы потом получить осуждающие взгляды от того же Тобирамы, которому приходилось их вытаскивать в Резиденцию. Удивляет то, что Мадара себе и представить не мог, что такой человек, как Сенджу Тобирама, может интересоваться подобными местами и проводить в них свой досуг. Видимо, пораженный взгляд не удается скрыть. Тобирама глубоко вздыхает, прежде чем медленно повернуть к нему голову. Но как задать вопрос, и какой, Мадара не знает, поэтому продолжает молча смотреть на него. Еще раз вздохнув и закатив глаза, всем своим видом демонстрируя свое отношение к предрассудкам Учиха, Тобирама все же отвечает. — А где, как не вдали от дома можно немного расслабиться? — вскидывает он брови, пока у Мадары начинает зудеть на подкорке калейдоскоп из недосказанности и предупреждений Хаширамы. Почему дома он не может расслабиться, Мадара не спрашивает. Он и так знает, видит это каждый день. Видит, сколько времени занимает Академия, разработка новых техник, небольшие миссии, ранжирование шиноби, договоры о поставке и присмотр за братом, будто это Тобирама старший и он занимает пост главы деревни. Исходя из этого, вероятно, Тобирама не возмущался по поводу их текущей миссии не по причине уважения к брату, а из-за самого банального желания отдохнуть от ежедневных обязанностей. Пока он размышляет, возвращается Кэтсуо, нетерпеливо несущий тяжелый поднос, уставленный закусками и сразу тремя бутылками саке. Мадара со всем возможным осуждением смотрит, как Кэтсуо наполняет чашки, и не может решить, стоит ли остановить Сенджу или позволить ему поступать так, как тот считает нужным. Главным камнем преткновения является то, что ему и правда безумно интересно увидеть то, чего опасается Хаширама, а Тобирама выглядит крайне сильно нуждающимся в полноценном отдыхе. Пока Мадара в сомнениях, он не замечает, как на него внимательно исподлобья глядят алые глаза, и как усмехается их хозяин, словно точно зная, о чем он думает. Не слушая разговоры за столом, Мадара сосредотачивает все свое внимание на длинных пальцах, обхватывающих чашечку, на сухих губах, между которыми мелькает язык за секунду до того, как Сенджу махом опрокидывает в себя всю порцию саке. Мадара забывает выпить следом, ожидая чего угодно и гадая, какая сторона личности Сенджу проявит себя? Начнет ли он плеваться ядом и язвить, как порой бывает на переговорах с особо тугодоходящими и неприятными личностями? Или бросит все и начнет изобретать что-то потенциально опасное для жизни из доступных под рукой предметов? Или будет вещать что-то о правилах и их пользе? У Мадары очень много вариантов, но он никак не ожидает, что Тобирама просто… просто внешне начнет меняться на глазах. Мадара понимает, что переоценил свои суждения, когда ему Сенджу казался расслабленным на территории Узушио — по-настоящему полным спокойствия и невидимой неги он становится только сейчас. Тобирама как-то непонятно, совершенно незнакомо вздыхает и под ошарашенным взглядом Учиха принимается расшнуровывать завязки на доспехах, чтобы после с облегчением стянуть тяжелую синюю броню и положить на скамью возле себя. Следующим он стягивает с головы хаппури и массирует виски, проводит раскрытыми пальцами по волосам в безуспешной попытке зачесать их пятерней назад. Но то, что заставляет Мадару вспомнить, что он так и не выпил саке, и немедленно это исправить, опрокинув в себя горячительное, — это взгляд. На обычно строгие и полные холода глаза немного опускаются потяжелевшие веки, превращая алый цвет в совсем темным и делая взгляд более острым, затягивающим, томным — таким, от которого нет сил оторваться. Тобирама, будто ничего не изменилось, продолжает о чем-то говорить с Кэтсуо, но все звуки сливаются для Мадары в белый шум. Всё его внимание полностью поглощается плавными движениями ладоней и пальцев, которыми Сенджу, словно поглаживая, разминает свои плечи и руки, будто приглашая угадать их очертания под одеждой. Кузен Мито не подает никаких признаков, что атмосфера вокруг меняется, но это лишь напоминает о том, что он уже видел Сенджу таким. И данный факт никак не утешает, а лишь разгоняет кровь пуще прежнего, как если бы Учиха начинал злиться. — Я даже рад, что мы живем в разных деревнях, — вдруг сквозь помехи проникает в сознание голос явно веселящегося Узумаки, который не смог упустить тот факт, что со всех близлезжащих столиков поступает все больше заинтересованных взглядов в их сторону. — Ведь с таким соседом я бы потратил всю жизнь на поиски жены. Ты, Тора, слишком отвлекающий! — У тебя нет жены, а полжизни уже прошло, — медленно растянув губы в усмешке, парирует Сенджу. — Что-то ты плохо справляешься с поисками и в отсутствии ужасного меня. — Эй! Я надеюсь пожить подольше, какая половина! — Да-а, точно, только надеяться и остается, если говорить о тебе, — совсем по-ребячески посмеивается Сенджу. О, да, черт побери, — думает Мадара, — отвлекающий — это очень культурно сказано, но не согласиться нельзя. Потому что он сам теперь абсолютно точно отвлечен от любых здравых мыслей, что не напоминали бы кисель. — Я отойду на пару минут, не скучайте, — поднявшись, говорит Кэтсуо. Тобирама кивает, провожая его взглядом, но через мгновение резко разворачивается к Мадаре, впиваясь в него сканирующими глазами. — Опять пялишься. — Что? — что? Нет, Мадара, положа руку на сердце, совершенно и не пытался скрываться, но столь прямой вопрос внезапно выбивает из колеи. — Когда мы шли в Узушиогакуре, ты всю дорогу следил за мной. И сейчас продолжаешь. В чем дело? — вопреки вопросу, Тобирама не выглядит разозленным и желающим навязать спор. Но ответить все равно нечего. — Это не… — но что ему сказать? Начать отпираться? Возмущаться и доказывать, что, нет, они не вернулись к тем временам, когда взаимное недоверие граничило с враждой, что ему нет смысла следить за Тобирамой, что он просто… просто, что? — Мне нужно выйти ненадолго, — решив буквально уйти от ответа, Мадара не думает, что нарушает единственное слово, что дал Хашираме, и спешит на выход, чтобы глотнуть свежего воздуха и прочистить голову от опьянения, хотя выпил он совсем ничего. Сколько они здесь? Точно не больше часа, но такое ощущение, что он в одиночку приговорил не менее нескольких литров рисового вина — в голове шумит так, что мыслям не остается места. Загнанным зверем отмеряя шаги около входа в бар, Мадара чувствует подступающую к горлу злость, что горячим, словно катоном, гудит на корне языка. Ни остаться рядом — ни уйти. Подобные исследования нужно заканчивать, — думает он, кинув взгляд ввысь на черное небо, слабо усеянное звездами. Как бы не был высок соблазн узреть другую сторону этого Сенджу, Мадара не учел самое главное — собственную реакцию на него. А это, несомненно, может быть проблемой. Как перед голодающим положить кусок мяса и надеяться, что он на него не накинется. А Мадара, каким бы самонадеянным ни был, привык признавать правду — он, несомненно, очень голоден. И уже довольно давно. Только переступив порог, Мадара лишь благодаря чутью шиноби чувствует, что что-то изменилось. Само настроение, невидимо витавшее в заведении, незримо переменилось. Но, подойдя к столику, где всего пару минут назад он оставил Сенджу одного, ответы приходят мгновенно. Тобирама не выглядит скучающим, — на что тайно надеялся Учиха. Мгновений без нелепого присмотра друга брата, ему вполне хватило, чтобы примагнитить к себе нового собеседника, а точнее — собеседницу. Это далеко не та картина, что Мадаре когда-либо хотелось увидеть, и совсем не та грань, что хотелось раскрыть в Сенджу. Лишь беглого взгляда хватает, чтобы натренированным взором словить все детали. Незнакомка находится в той степени смущения и заинтересованности, когда неприлично близко склоняться к только что встреченному шиноби уже не кажется табу. Она заискивающе заглядывает в алые глаза, ее уста не покидает улыбка, а губы она все время облизывает, будто стараясь привлечь к ним больше внимания. Ее руки, подливающие Сенджу саке, выглядят нежными и хрупкими — именно такие руки приятно держать в своих. Мадара не замечает, ни какие у нее волосы, ни какого цвета одежда. Все его внимание поглощают лишь детали, что явно свидетельствуют о том, что теперь он — абсолютно явно третий лишний за этим столом. И где же этот Кэтсуо? Он же так хотел провести время с другом в расслабляющей обстановке. А теперь, когда он действительно нужен — просто необходим, по мнению Мадары, чтобы разбавить эту уплотняющуюся атмосферу интимности, — его, как на зло, нигде нет. — Нам пора идти, — нависнув грозовой тучей, совсем неуместной ни для этого бара, ни для всего вчера в целом, говорит Мадара почти приказным тоном. Единственное, что он знает — все это нужно заканчивать, и поскорее, пока его выдержки хватает, чтобы не натворить больше глупостей. Доприсматривался. Нужно было лучше слушать Хашираму. — Нам? — неспешно переведя взгляд, уточняет Тобирама. И… ладно, возможно, Мадара не может осуждать ни эту отчаянную незнакомку, что в осуждении устремила на него взгляд, будто он отвлек ее от чего-то важного. Ни окружающих людей за соседними столиками, что с интересом поглядывают на Сенджу. Он не может их винить, ведь и сам пропадает на несколько мгновений в ауре хищника, что будто греется под лучами солнца и приглашает присоединиться одним своим внешним видом, будто манит за собой. Мадара чувствует, что он одновременно и слишком пьян, и слишком трезв, чтобы продолжать видеть Сенджу таким. И, возможно, именно это и служит причиной, почему он не может придумать достойного ответа. — Да, боюсь, я не запомнил дороги обратно, — сохранив лицо, бесстрастно отвечает он. И, пока Тобирама долго и внимательно изучает его лицо, вскинув в скепсисе бровь — Мадара теряется на дне прищуренных глаз и еще больше злится на себя за это. На удивление, долгого спора не выходит. Тобирама учтиво, как и полагается правой руке Хокаге, извиняется перед незнакомкой и первым уходит прочь. Мадара не знает, что чувствует, когда несколько человек следит за ним, с интересом рассматривая того, кто идет следом за Сенджу. Будто они видят какой-то иной подтекст в том, что они вдвоем покидают бар. Что за вздор… Дорога оказывается неприятно короткой. Небольшой гостевой домик, выделенный им для ночевки, также находится без особых усилий, и Мадаре запоздало становится совестно за свою столь откровенную ложь — даже идиот смог бы найти дорогу обратно. Но Сенджу молчит, никак не комментирует, и это как раз-таки и служит напоминанием, что он действительно пьян. Подойдя к дверям своей комнаты, Мадара не заходит внутрь. Сенджу выглядит так, что ему хочется предложить помощь, но будь он хоть трижды под действием алкоголя, Мадара уверен, что такого унижения он не забудет — где это видано, чтобы Тобирама не мог спьяну попасть в свою комнату и самостоятельно разобраться с доспехами и лечь спать? Недолго помявшись у порога, Мадара останавливается на компромиссе, что он просто проследит, чтобы брат Хаширамы точно зашел внутрь и без проблем оставил доспех у порога. Но то ли у него открылся дар предвиденья, то ли Мадара переоценил состояние Тобирамы, но, сделав шаг одной ногой через порог, Тобирама сбрасывает хаппури и доспех в одну кучу, и следом всем телом клонится вниз, будто желая завалится спать здесь же, как никогда напоминая своего старшего брата. Мадара бросается за ним и ловит рукой за предплечье, не давая упасть и, лишь успев выдохнуть с облегчением, давится воздухом. Ни пресловутое чутье, ни слава грозы шиноби, ни весь предыдущий день — ничто не дает Мадаре вовремя среагировать. Секунду назад валившийся от усталости и хмеля Сенджу вдруг оказывается тем, кто прижимает его к дверному косяку. Его движения были настолько точеными и быстрыми, что Мадара не берется гадать, как именно это произошло и почему сейчас именно он тот, кого держат за оба предплечья, явно желая удержать на месте. То, что от Тобирамы он совсем не ждал нападения, полностью ему доверяя — Мадара незаконченной мыслью оставляет на потом. Вопрос «Что ты делаешь?» не срывается с губ, застревая где-то глубоко в горле, когда шеи, не прикрытой широким воротом, касается горячее влажное дыхание. — Твоя чакра… «Что?» — вновь хочется спросить Мадаре, но вместо этого получается лишь сглотнуть вязкую слюну. — Приятная, — почти беззвучно выдыхает Сенджу и зарывается глубже. Мадара чувствует, как холодный нос проходит вверх и останавливается за ухом, путаясь в волосах, будто принюхиваясь. От чужого сумасшествия — а иначе это и не назвать, — плывет перед глазами. Может, зрение подводит и по другой причине, а вовсе не из-за ночной темноты и выключенного света. Иногда Мадаре снятся сны: невнятные, без картин и звуков, сплошь наполненные чувствами и эмоциями, которые электричеством проходят по оголенным нервам, будоражат сознание. Незнакомые прикосновения Тобирамы — как те сны. В них теряешься, из-за них где-то вдоль спинного мозга простреливает током, но совершенно не хочется, чтобы это закончилось, напротив, хочется лишь больше и дольше, чтобы сознание полностью растворилось. Тобирама проводит рукой выше, до самого плеча, совсем не мягко, а будто пытаясь удержать или удержаться, и не понять, от чего именно. Мадара не способен осознать, что происходит, но единственное, в чем он может признаться здесь и сейчас — безумно хочется поддаться, позволить себя унести по этому течению прямо к обрыву. Потому что таким Тобираму он не знает. Таким он боялся даже представить его себе. Тобирама отстраняется на то расстояние, когда можно сосчитать его ресницы, но цвет глаз остается непроглядно черным, демоническим в рассеянном свете луны, с трудом проглядывающим сквозь окно. Но этого мгновения достаточно, чтобы Мадара вдруг вспомнил, что перед ним Сенджу Тобирама. Тот самый, с которым они лишь недавно установили не просто нейтралитет, а уважительное товарищество. Младший брат Хаширамы. Тот самый, который, по словам последнего, ведет себя непредсказуемо, если выпьет. Сенджу Тобирама, с которым подобное поведение по определению будет фатальной ошибкой. — Нужно выспаться перед дорогой в Коноху, — не веря тому, что говорит это сам, что хриплый звук — его голос, Мадара уверенными движениями отстраняет Сенджу на расстояние вытянутой руки. На непослушных ногах он силой мысли выталкивает себя прочь. Но, перед тем, как скрыться в собственной комнате и, наконец, отдышаться, попробовать переварить произошедшее, найти все оправдания и списать все на алкоголь, он вновь встречается взглядом с Сенджу. И Мадара готов поклясться, что от сделки с шинигами его в этот момент отделяет лишь один шаг — он готов отдать все, лишь бы Сенджу, наконец-то, отвернулся и не смотрел ему вслед, закрыл свои чертовы глаза, под которым Мадара впервые чувствует себя абсолютно нагим, со всеми мыслями и чувствами наружу.

***

— Как все прошло? — с улыбкой, но легко-считываемой тревогой в глазах, той, что обычно свойственна родителям, Хаширама спрашивает сразу, как только за его братом закрывается дверь и официальная часть доклада считается законченной. Долго задерживаться не хочется. Рассказывать абсолютно все — смысла нет, никто не пострадал, ничего серьезного не случилось. Если не считать серьезным пошатнувшееся самообладание самого Учиха. — Без происшествий, не стоило волноваться, — отмахивается он, напустив на себя самый непринужденный вид и спокойно встречая взгляд друга. Происшествий ведь и правда не было. Они на следующее же утро решили не вспомнить о том небольшом недоразумении. Ну, как «они»… Это было единственное заключение, к которому смог прийти Мадара. Сам Сенджу, встретившись с ним утром, был отвратительно бодр и так же отвратительно спокоен. Тобирама выглядел так, будто вечернее недоразумение Учиха просто приснилось. Он не обмолвился ни словом, ни взглядом, ни жестом не дал и намека, что он был тем, кто внезапно накинулся на Мадару. Будто весь вечерний пожар, случившийся в голове у Мадары, который почти смел все барьеры, обошелся вообще без его участия. Будто его там и вовсе не было. Чужое безразличие могло бы восхитить, если бы Мадара в тот момент не испытывал что-то среднее между разочарованием и негодованием. В любом случае, они никак это не обсудили и для своего собственного спокойствия Мадара пришел к выводу, что им стоит просто все забыть и спокойно жить дальше, будто ничего и не было, но… — Я хотел спросить, — уже развернувшись, чтобы уходить, все же не сдерживается он. Но чтобы он себе не решил, его голова оказалась просто не способна вычеркнуть из воспоминаний тот вечер. — Да? Секунда промедление — ошибка. За секунду степень важности смещается, и Мадара уже не уверен, что он вообще может рискнуть и попытаться спросить у Хаширамы хоть что-то. Любой рожденный в голове вопрос звучит слишком… слишком, чтобы озвучить хоть один из них. Как вообще можно спросить: всегда ли его брат столь тактилен, когда выпивает? И если да, то видит ли он разницу, к кому проявляет свой интерес или он ведет себя так со всеми? А вдруг единственный, кто здесь с воспаленным мозгом — он сам, и придумал что-то большее на пустом месте? И Мадара сам повинен в том, что в его голове калейдоскопом крутятся воспоминания о чужом сладковатом дыхании около его шеи. Сам не может отпустить мысль, что Сенджу в тот вечер не выглядел невменяемым, не выглядел как тот, кто на утро не вспомнит произошедшего. Мадара за пару дней понял, что близок к тому, чтобы помешаться окончательно, если он не получит ответы. Но глубоко в душе тревожит большего всего то, что в итоге осталось лишь одно сожаление: что он ушел и отправил Сенджу спать. Что он сам лишил себя возможности узнать, что могло бы быть дальше. И либо Тобирама действительно ничего не помнит, либо он совсем не придает этому значения и то была лишь мелочь, не стоящая внимания, не заслуживающая даже минуты времени для объяснения. — Нет, ничего. Мадара спешит на территорию клана, точно зная, что там определенно найдет, чем занять свою голову. Занять надолго, до тех пор, пока официальная причина побега из кабинета Хаширамы не останется единственной для самого себя же. Ведь действительно, звучало бы отвратительно: «И да, кстати, мы ходили выпивать, но не волнуйся, ничего не пострадало, кроме моей головы.» И это единственная причина, почему он не задал ни одного волнующего вопроса. И здесь совсем не при чем страх услышать не те ответы.

***

Свадьба удалась, — думает Мадара, с легкой брезгливостью и смехом посматривая на одного из гостей, кто оказался самым слабым и первым проиграл в сражении с саке. Мужчина — а это единственное, что еще с уверенностью можно о нем сказать, — даже не пытается отойти в сторону уборных, и извергает из себя все выпитое за вечер. Но несмотря на то, что таких героев, утративших былой праздничный лоск, к середине ночи будет лишь больше, главное, что Хаширама с невестой выглядят действительно счастливыми. И на этой прекрасной ноте самым правильным будет откланяться, уйти до того момента, пока праздник не стал откровенной гулянкой, и иметь еще шанс на утро проснуться без головной боли. Мадара давно знает свою меру. Но есть одна недостающая деталь, что точно не даст ему сегодня спокойно уснуть. Деталь, о которой Хаширама, в угаре веселья и радости, благополучно забыл. Контрольный раз оглянувшись по сторонам и, конечно же, не найдя искомого, Мадара, подавляя волну нетерпеливого волнения, практически выбегает из главного шатра. Зачем ему необходимо найти Тобираму, он не думает. Хаширама не просил за ним присматривать, а сам он явно не нанимался в няньки или в заботливые лучшие друзья. Но нетерпеливость и нужда подгоняют в спину, гонят в следующий шатер, поменьше, и в следующий, будто если он не найдет — может упустить что-то важное. Не потому, что Мадара вдруг начал чувствовать ответственность за Сенджу Тобираму, но из-за коварного эгоистичного чувства, что он может упустить что-то свое, упустить как песок сквозь пальцы. Зайдя в самый дальний шатер, предназначение которого раньше было совершенно Мадаре не понятно, он одновременно испытывает и облегчение и волнение. Хаширама не смог изменить себе и своим привычкам и, конечно же, удосужился даже поставить отдельный тент для таких же любителей азартных игр, как и он сам. И Тобирама, к радости и сожалению, находится именно здесь. Заранее не продумав причину, почему он здесь, Мадара лавирует среди игровых столиков и ловко опускается на так удачно освободившееся место рядом с Сенджу. Почему место освободилось, становится понятно в первую же минуту, и тогда же в голове всплывают слова Хаширамы. Верно, какие же еще проблемы с деньгами могут быть у самого расчетливого из клана Сенджу, кроме как связанные с азартными играми на эти самые деньги? — Основное веселье не здесь, — внезапно, но довольно тихо говорит Тобирама, не повернув и головы, обозначая, что заметил нового наблюдателя за разворачивающейся игрой. — Я почти уверен, что Хаширама мне не простит, если я брошу его брата одного и позволю ему проиграть все до нитки. — Проиграть? — остро, совсем незнакомо усмехнувшись, Тобирама переводит на него взгляд из-под полуопущенных век. От этого взгляда пересыхает во рту. — Просто смотри на меня. Мадара воспринимает последнюю фразу буквально. И, вместо того, чтобы следить за происходящим на столе, даже не заглядывая в карты Сенджу, он обращает все свое внимание на него самого и делает то, что было предложено, — смотрит. Смотрит на темное кимоно, глубокого синего цвета, пояс которого к этому времени ослаб, позволив воротнику сползти и приоткрыть ключицы обычно чопорного Сенджу. Смотрит на совершенно расслабленное лицо, полностью лишенное переживаний, будто перед ним не разворачивается настоящая карточная война на приличные суммы. Смотрит и бесстыдно признается перед собой, что совершенно не способен отвести взгляда. Множество красавиц, местные и приезжие гости — все они одеты сегодня в лучшие наряды и накрашены лучшими пудрами, все они навеселе и свободны. Почти ни с кем из них у Мадары нет долгой истории, длинною в добрую часть жизни, с ними у него нет неразрешенных вопросов и гор недосказанности. Но единственный, от кого он все еще не может отвести взгляд — пьяный и, разумеется, совершенно не отдающий себе отчет Тобирама. Конечно, заинтересованных в столь необычно расслабленном, будто купающемся в неге Сенджу достаточно, но злые взгляды печально известного Учиха — довольно неплохой способ, чтобы отвадить всех, кто вдруг решит попытать удачу. Мадара чувствует себя сторожевым псом, но, возможно из-за градуса в крови, абсолютно не против этого. — Этого не может быть! — внезапно восклицает последний игрок, кто распрощался со своими сбережениями в долгом бою, зло бросив карты на стол. — Невозможно постоянно выигрывать, этот прохвост наверняка мухлюет! Негодующий крик заставляет вернуться в реальность, в которой присутствуют и другие люди, помимо них. И Мадара вдруг прозревает — Хаширама не уточнял, какого именно рода могут быть проблемы. А Тобирама, совершенно очевидно, не имеет проблем с проигрыванием денег. Наоборот, он выигрывает. Всегда. И это и есть проблема. — Как у тебя получается? — склонившись, тихо спрашивает Мадара, и забывает отодвинуться обратно. — Не проиграть довольно легко. — Но не твоему брату, — справедливо замечет он. — Хаширама просто не умеет считать карты и запоминать их внешний вид, — вновь усмехнувшись, Тобирама берет графин и наливает себе еще порцию выпить, но несколько капель проливаются на руку. Не заподозрив неладного, Мадара продолжает загипнотизировано следить за чужими движениями и упускает тот миг, когда Сенджу решает не вытирать капли салфеткой. И Мадара оказывается совершенно не готов, когда Тобирама подносит руку к лицу и обыденно слизывает пролитое саке языком, оставляя блестящий влажный след на светлой коже. Цунами из образов — как этот язык проходится по чему-то другому, как, должно быть, холодит потом воздух влажную кожу, создавая контраст… Этой смертоносной волной сбивает с ног, и в паху моментально становится горячо и твердо. — Сейчас самое время откланяться, — глухо роняет Мадара и, не дождавшись даже кивка, тянет за плечо Сенджу вон из-за стола. — Никогда бы не подумал, что ты такой противник веселья, Учиха. Особенно я был далек от таких мыслей, когда мне приходилось разгонять вас с братом по домам во время ваших пьянок, — лениво, как и полагается говорить глубоко выпившему человеку, вяло говорит Сенджу, но вопреки собственным словам покладисто доверяет решать за себя. — Сейчас особые обстоятельства, — не кривя душой, признается он. — Люди не способны простить кому-то подобное везение. Сенджу на удивление легко поддается и послушно разрешает вывести себя из шатра. И такое поведение будит древний инстинкт, заставляя до боли сжимать зубы, чтобы вдруг ненароком сильнее не сжать чужое предплечье. Мадара чувствует себя преступником, которого не поймали. Ведь злящиеся, на грани возмездия, перевозбужденные олухи, позволившие Сенджу себя не один раз обыграть — лишь половина причины, почему он увел Тобираму со свадьбы его брата. Во второй раз быть рядом с таким Тобирамой — совершенно не легче. За несколько дней магическим образом совершенно не выработался иммунитет, и убедить себя, что не стоит поддаваться, не стоит вмешиваться — у Мадары опять не получается. Не получается запретить себе не пытаться хотя бы мысленно его присвоить. Совершенно не получается бороться с первобытным желанием никому его (особенно таким) не показывать. Хочется быть единственным, кому позволено видеть Сенджу Тобираму без защитных масок, без налета серьезности, без доспехов и хаппури. Быть единственным, кому позволено видеть Тобираму покладистым и мягким. — Думаю, я сам могу дойти, — беспечно, будто между делом, сообщает Сенджу, но даже не пытаясь сделать шаг в сторону, и как бы в противовес своему заявлению — спотыкаясь. — Мне кажется, ты не совсем в том состоянии, чтобы думать, — почти зло, хмурясь, отвечает Мадара — лишь бы это не звучало, как оправдание, что ему самому нужно быть уверенным в том, что Сенджу попадет к себе домой. (И желательно без дополнительной компании.) Стараясь не замечать, что собственными руками прижимает к себе чужой теплый бок, что при каждом шаге чувствует движение мышц бедра Сенджу, Мадара добирается до поставленной цели без свидетелей. Весь квартал Сенджу, будто и вовсе не заселенный, напоминает о том, что весь клан сейчас на торжестве, и дарит ощущение приватности. — Крайний слева, — тихо и, кажется, что сонно, сообщает Тобирама направление, когда они выходят на тупиковую улицу. Мадара молчит. Какой смысл говорить, что он знает, где живет Тобирама, пусть ни разу и не бывал у него в доме? Мадара не думает, что это такое уж большое дело. Он обязан знать, где живет каждый в Конохе. Ну, или почти каждый. Это важно в целях безопасности, и только. Дом совершенно не примечательный и простой. Довольно небольшой, по меркам Конохи, одноэтажный, но Мадара знает, что на заднем дворе у Сенджу есть широкая энгава и сад. И ему вдруг становится любопытно, может ли быть так, что при других обстоятельствах, в другой жизни, он мог увидеть этот сад, посмотреть, как Сенджу его обустроил: сделал классическим или позволил растениям расти в хаосе? Что сад смог бы сказать о своем хозяине? Или во всех мирах единственный шанс быть приглашенным в дом Сенджу — это быть его вынужденным (почти навязанным) сопровождающим? — Куда дальше? — остановившись на пороге, глухо спрашивает Мадара, чтобы быстрее завершить свою миссию. И, не дай Ками, не сосредоточить свое внимание на том, как пахнут волосы Тобирамы. Не задуматься о том, что, на самом деле, ему можно уходить уже сейчас — нет нужды сопровождать хозяина по собственному дому. Не акцентировать на том, что его рука все еще чувствует горячее сильное плечо, за которое он придерживал Тобираму весь путь. — Куда? — задумчиво уточняет Тобирама. — Да можно и здесь, — неопределенно решает он и вдруг без предупреждения отклоняется назад, прижимаясь к нему спиной. В легких сжимается, — но не от чужого веса, — и Мадара, совершенно не готовый к такому, лишь успевает вцепиться Тобираме в локоть. От прижавшегося тела веет жаром, а в голове что-то трескается и рассыпается от внезапной близости. Все человеческое — отходит на задний план, когда Тобирама поворачивает голову. Мадара подозревал, что они чертовски близко — шинигами задери, да между ними в принципе не осталось пространства, — но, когда в него врезаются черные из-за поглотивших радужку зрачков глаза, находящиеся буквально в паре сантиметрах — ему кажется, что он на пороге удушья. Умея хорошо плавать, Мадара никогда не боялся пойти на дно, но сейчас он определенно тонет. Сенджу не выглядит таким же спокойным, каким был еще на улице: учащенное дыхание, рассыпающееся по лицу Мадары, подрагивающие веки, не способные скрыть ожидание — все это выдает его состояние. Но осуждать его не за что — нет ни единого шанса, что, прислонившись спиной, он не почувствовал, как взволнован Учиха. Если бы он только знал, что избавится от возбуждения Мадаре не удается еще со свадьбы, точно не был бы таким беспечным. — Мне просто нужно снять обувь, — говорит он, будто этим можно все объяснить, будто он действительно рассчитывал использовать Учиху как опору и не более. Молитвы не действуют и остается лишь сжимать зубы сильнее, когда Тобирама шевелится. Мадаре только и остается, что представлять — с силой направлять фантазию именно в это русло, — как Сенджу наступает носками на пятки и помогает одной ногой снять обувь с другой. Но не чувствовать, как в него сильнее вжимаются ягодицы, почти причиняя боль болезненному возбуждению, как двигаются мышцы крепких бедер, с которыми его разделяют лишь ненавистные слои тканей — не чувствовать этого невозможно. Голова кружится из-за тяжелого дыхание, а возможно, из-за того, что безумно хочется отпустить себя и забыться. Магнитом тянет сдавить чужую шею, чтобы пальцами чувствовать толчки пульса в артерии, и забрать ртом чужое дыхание. Хочется наконец вжать в себя Тобираму сильнее, провести рукой по груди и ниже, к напрягшемуся животу, и распустить, наконец, это ненужное кимоно. Дотронуться до обнаженной кожи и, может, утолить жажду узнать, что Тобираме это необходимо также, как и ему. Но Тобирама вдруг отворачивается и, словно услышав мысли, шелестит поясом кимоно, будто… Будто собирается снять его прямо здесь. Отсутствие прямого контакта глаза в глаза — отрезвляет. Если Мадара сейчас переступит черту — это будет только на его совести. Это он, не Тобирама совершит непоправимую ошибку, с которой придется жить до конца своих дней. Ведь в данном случае только Мадара в трезвом (почти) уме и может отдавать своим действиям отчет. И только ему сносит голову так, что проклятье Учиха совершенно не кажется мифом. Ведь утром Сенджу вновь проснется и, возможно, ничего не вспомнит. Или просто не придаст значимости. А получить еще одно, последнее подтверждение тому, что он для Тобирамы — незначителен, и все это — не важно, еще хуже, чем блаженное неведенье. Ужас работает не хуже ушата холодной воды. Так глупо, сгоряча все испортить — непозволительно. Нужно бежать сейчас же, потому что сопротивляться этой тяги сил не осталось. И ладно, если бы можно было отнестись к этому также — как к чему-то незначительному, чему-то, от чего можно отмахнуться поутру и свалить на градус в крови — с кем ни бывает. Но Тобираму хочется только себе. Быть единственным, кто знает все его грани, прикасаться к нему, и не только по пьяни. Хочется, чтобы Тобирама сам больше никому другому такого не позволял. Рык злости вырывается сквозь зубы против воли. Мадара склоняет голову, прикрывая глаза, и прижимается к затылку Тобирамы, не обращая внимания на мягкость его волос. И, тяжело и глубоко вдыхая такой знакомый запах, от которого теплеет где-то в районе сердца, повторяет себе, не размыкая век: — нужно бежать. — Доброй ночи.

***

Почему все вдруг меняется и рождается некая неловкость и натянутость — Мадара не знает. Спустя два дня со свадьбы Хаширамы он, конечно, ничего с Тобирамой не обсуждал, как и ожидалось. Мадара знал, что и этот случай останется несбывшимся и забытым, но от подтверждения своим догадкам ни на йоту не легче. Они говорят о жене Хашимары, о ее положительном влиянии на Хокаге, говорят о Конохе, о миссиях и правильном использовании техник иллюзий. Все, казалось бы, как и прежде. Но Мадара не может отделаться от чувства, что от него пытаются закрыться и поскорее уйти. Словно Сенджу где-то внутри себя решил, что их прежний — холодный и почти враждебный вид отношений, ему подходил больше. И единственное возможное объяснение этому — только если Тобирама что-то помнит и всем сердцем жалеет и хочет стереть из памяти. И когда Хаширама вновь просит их сопроводить Узумаки, Тобирама не только выглядит недовольным. Мадара слишком хорошо его изучил, чтобы знать наверняка — не будь свидетелей, в этот раз он бы отказал брату в этой просьбе. Дорога в Узушио на сей раз кажется бесконечной. И только подходя к деревне Водоворота, Мадара понимает причину — за пару дней они не обмолвились ни единым словом. И вина в этом — только его. Нужно было быть осторожнее, нужно было держать себя в руках. Нельзя было подходить к черте так близко и заглядывать за нее. Нужно было довольствоваться тем, что имел. Но у Мадары всегда были проблемы с полумерами. — Где Сенджу? Им пора поговорить. Наверное, можно было бы дождаться дороги домой, но Мадара не уверен, что готов еще хоть один день вариться в котле из собственных адских мыслей и предположений. Но словно в насмешку, он упустил из виду напарника почти сразу по прибытию в Узушио. Он терпел до конца дня, но вся эта деревня, это место — одно сплошное воспоминание о моменте, когда все понеслось к чертям. Мадара не думает, что когда-либо сможет здесь быть не начеку, не волноваться о Тобираме. А все из-за проклятого Хаширамы с его нелепыми просьбами присмотреть за и так взрослым самостоятельным человеком. А кому теперь расхлебывать последствия? Кому теперь страдать аритмией? Правильно — Мадаре. — Тора? — оторвавшись от чтения свитка, Кэтсуо больше похож на внезапно застигнутого врасплох оленя, чем на шиноби. Почему-то его беззаботность лишь сильнее злит. — Я недавно представил его Тэкеро-сану, возможно, они все еще где-то у реки, где я и откланялся. Меня не особо интересует водоканал и… Мадара не дослушивает предложение и не утруждается благодарностью. Искать возле реки — это уже что-то. И подумаешь, что это означает, что нужно всего лишь пройти поселение от одного края к противоположному. Не обращая внимание, что своим видом в полном обмундировании, своими поисками с горящим шаринганом привлекает ненужное внимание, Мадара оббегает все прибрежные места, где мог бы быть Сенджу, но не находит его. Но, когда отчаяние начинает затапливать изнутри, глаза вдруг вылавливают знакомую чакру со стороны оживленной улицы. Тобирама находится в заведении на открытом воздухе и, как неожиданно, в компании незнакомца. Конечно, незнакомцем мужчина является только для Учиха, и от это совсем не легче. Он ненавидит весь алкоголь мира. Мадара подходит со спины и даже не старается понять ситуацию — он тяжело опускает руку на плечо Сенджу. — Отойдем. Компаньон Тобирамы выглядит встревоженным — оно и не удивительно: не каждый день увидишь известного Учиха Мадару с активированным шаринганом. Кажется, мужчина пытается что-то сказать, возможно, в беспокойстве, что на его глазах сейчас начнется битва — двум представителям ранее враждующих кланов еще долго предстоит менять мнение о себе. — Все в порядке, — обрывает любые вопросы Тобирама и покладисто (как и во все прошлые разы, стоило ему выпить) встает из-за стола и отходит в густую вечернюю тень домов, туда, где шум людной улицы кажется далеким. Мадара спешит следом, но, остановившись напротив, облегчение невероятной силы подгибает колени. Вот он, Тобирама, перед ним, все в порядке. Он думает: ладно, сдаюсь. Думает: Рубикон уже пройден. И безмолвно поддается навстречу, прислоняется головой ко лбу Тобирамы — сейчас, только одну минутку, пока буря немного утихнет и мысли соберутся в кучу, и он сделает все правильно. Отведет Тобираму в выделенный им дом, и они разойдутся по разным комнатам. А завтра, когда все отдохнут и выспятся, он скажет то, что должен был с самого начала. Что должен был сказать еще до их первой совместной миссии. Расставит все точки, закончит всю неопределенность и лишится не только последней надежды, но и возможности остаться товарищами. Но только еще одну минутку — отдышаться. Надышаться знакомым теплом, запахом дорожной пыли и леса, что всегда витает вокруг Тобирамы, попытаться разобрать компоненты трав, что обычно используют при заваривании чая. Чая? Но он не успевает додумать мысль, как его твердой рукой отстраняет Сенджу. — Что ты делаешь? — Я боялся… думал, что… — Что я всегда ухожу во все тяжкие, стоит мне выпить? Что только и жду удобного повода, чтобы сорваться с цепи? Ты же именно такого мнения обо мне? Мадара — взрослый и уверенный в себе шиноби, но он абсолютно теряется и вспоминает, что такое неловкость, когда видит прищуренные, пылающие контролируемым негодованием алые глаза Тобирамы. Все лицо у Сенджу говорит только об одном — он в единственном шаге от того, чтобы ударить. От Тобирамы пахнет чаем потому, что он пил чай, — наконец, додумывает мысль Мадара. Почему-то к трезвому Тобираме он абсолютно сейчас не готов. — Так ты… — что вообще он хочет спросить? — Смотрел, как усовершенствовали систему водоотвода в Узушио, — заканчивает за него Тобирама. — Тэкеро-сан согласился поделится своими секретами. — Ками, — взывает к высшим силам Мадара и сжимает переносицу пальцами. Он даже не хочет думать, как это выглядело со стороны, когда он, с активированным додзюцу, буквально выдернул Сенджу из важной беседы. Если у Тобирамы еще были сомнения о его вменяемости, что же, теперь они точно развеяны. И что ему теперь делать? План был другой: дождаться завтрашнего дня. У него еще было бы много времени, чтобы продумать все, чтобы мысленно проклясть свои чувства. Но теперь он выглядит просто помешанным. Мадара бы сам себя не стал слушать. — Я всегда контролирую себя, — спустя минуту тишины, говорит Тобирама. Но голос у него другой. Сомневаясь, Мадара открывает глаза и опускает руку. В то, что он видит на лице Сенджу сложно поверить — не после того, что он только что устроил. Но Тобирама не смотрит на него. Отвернувшись в сторону, вместо злости теперь в его чертах плохо скрываемое разочарование. И, — Мадара боится ошибиться, — боль. — Алкоголь всего лишь позволяет на время забыть о всей ответственности, позволяет расслабиться, — произнося те самые слова, которые Мадара тайно желал и одновременно боялся услышать, Тобирама выглядит сдающимся. Словно он поставил для себя какую-то невидимую точку и сейчас словно прощается. — И, конечно, я всегда себя контролирую. — Но ты ничего не говорил, вообще вел себя так, будто ничего не было, — вспоминает Мадара, что он все же не немой. — Ты буквально начал избегать мое общество! — Тебе знакомо такое слово, как стыд? — резко повернувшись обратно, к Тобираме возвращается утерянная злость, но Мадара, наконец-то, понимает, что это — это тот самый стыд, который ему не получается зарыть поглубже. — Думаешь, для меня в порядке вещей буквально предлагать кому-то близость? Силы всемогущие, он был так занят своими мыслями, своим желанием, своим страданием, что только сейчас понимает, как все могло выглядеть со стороны Тобирамы. Будто его просто отшили. Еще и записали в анамнез полную неразборчивость в связях, алкоголизм, склонность к игромании и выборочную амнезию. Черт побери, Мадара бы вмазал сам себе, если бы это не выставило его сейчас в еще более скверном свете. Как можно было не заметить первый шаг Тобирамы, — несколько первых шагов, если быть точным, — и вообще предположить, что он может отнестись хоть к чему-то халатно. Что он вообще способен быть неразборчивым! — То есть…? — все еще не веруя, уточняет Мадара охрипшим голосом, словно он все это время кричал, а не молчал в поражении. — Да, у меня к тебе особое отношение, — шипит Тобирама и скрещивает на груди руки. Но вся его защитная поза, его нахмуренные брови и глаза, в которых все еще плещется обида и готовность отстаивать свою задетую честь — ничто из этого не сможет остановить Мадару от ликования. — Черт возьми, я убью твоего брата, — все еще пытаясь осознать, что это не сон, что тот самый разговор, которого он страшился, оказался подарком, почти беззвучно шепчет Мадара. Но его все равно слышат. — Ты же понимаешь, что только что признался мне, что замышляешь покушение на Хокаге? — вскидывает брови Тобирама. И как он только мог предположить в нем хоть намек на несерьезность? От своих прошлых выводов почти смешно. — У меня есть смягчающее обстоятельство — это склонность к драматизму нашего Хокаге, которая чуть не лишила меня здравомыслия. Из-за Хаширамы я думал, что ты себя не контролируешь! — Да кто вообще называет расслабление — отсутствием контроля? — Твой брат, получается. Тишина повисает неожиданно, плотным коконом обволакивает и не дает проникнуть посторонним звукам с улицы. Мадара смотрит в лицо Тобирамы и — как и всегда — не может насмотреться. Но сейчас, впервые, он чувствует — можно. — Я хочу тебя так давно, что уже и не помню, когда было иначе, — говорит он так откровенно, как не ожидал сам от себя. Собственный голос кажется чужим, низким. Но говорить нужно — все, что угодно, лишь бы Тобирама перестал, наконец, хмуриться. — И мысль, что для тебя это может быть не серьезно, иначе, не так, как для меня — эта мысль парализовала. Я думал, что ты будешь относиться ко мне, как к своей ошибке. — Знакомство с тобой — сплошная ошибка. И твоя глупость, кажется, заразна, — язвительно бросает Тобирама, на что Мадара не сдерживается и фыркает в смешке. — Прости, — продолжая улыбаться, потому что, кажется, не может не. Ну, что же, лучшего исхода этого разговора быть не могло. Ведь если он что-то все же и знает о Тобираме, так это то, что это — просто да. Да, на все его вопросы. И он не собирается тратить больше ни мгновения. Мадара поддается вперед, словно подгоняемый в спину, и не замечает скрежета доспехов, врезавшихся друг в друга. Он зарывается рукой в белый волосы на затылке и притягивает Тобираму в себя, чтобы, наконец-то, попробовать его так, как давно хотелось. Мягкие губы — со вкусом, черт возьми, чая, — хочется раздвинуть языком, но Тобирама его опережает. И, вместо того, чтобы сделать поцелуй глубже, прикусывает губу до крови, добавляя ноты железа. На такое наказание можно не просто согласиться, но и подсесть. — Я всегда говорила, что нельзя пускать иностранцев в нашу деревню! И была права! Вон, какой срам разводят, и не стыдно же средь бела дня! Внезапный истеричный голос со стороны вырывает в реальность и не дает уйти под воду с головой. Мадара нехотя отрывается и смотрит в сторону шума, как-то отстраненно думая, что, вообще-то, уже сумерки и детям лучше быть дома. Внезапно вспоминает, что они действительно на улице, возле одной из самых шумных улочек Узушио. И, возможно, целоваться в переулке — все же не самая разумная идея. Неожиданный нюанс не служит поводом отпустить Тобираму, но и продолжать под укоризненными глазами незнакомки — не вариант. Все же они не у себя дома. Но, пока он размышляет, стоит ли извиниться и уйти, и как долго вообще отсюда к их временному пристанищу, Тобирама решает за них обоих. — Тц, — недовольно морщится он, совсем не поддавшись зову совести. И вместо извинений или объяснений — одной рукой мертвой хваткой берет Мадару за предплечье, а второй складывает печати. То, что он только что стал частью знакомой ему пространственно-временной техники Мадара понимает по легкой тошноте, и лишь после — оглядывается по сторонам. — Такое применение техник мне по душе, — усмехается он, осматривая личную комнату, выделенную Тобираме гостеприимным кланом Узумаки. Тобираме — не до разговоров. Он отходит на шаг и, не отворачиваясь, принимается стягивать доспехи и, не глядя, бросает их под ноги, с вызовом глядя в глаза. Не повестись на такую провокацию грешно, и Мадара, усмехаясь, следует его примеру. Но, когда за доспехами следует и вся одежда, они, обнажившись, замирают друг напротив друга, будто в ожидании какого-то сигнала, будто все еще не отпустив неуверенность. — Ты увере… — Помолчи, пожалуйста, — перебивает Тобирама. — В предыдущие разы, когда ты открывал рот, происходящее дальше меня не очень радовало, — без упрека, но с нескрываемой иронией говорит он. Наверное, у Мадары не было и шанса, чтобы сердце выбрало кого-то попроще. Кого-то, кто не отвечает через раз с щепоткой яда. Мадара прикрывает на мгновение глаза, а в следующий момент искупает вину — бросается навстречу, прижимая Тобираму к необходимой опоре и, наконец, стирая остатки маски сдержанности. Руки опережают мысли и желания, впиваются в бока, сразу над тазобедренной косточкой, скользят вниз и сжимают бедра. В прошлый раз воздержаться от нужды прижаться сильнее Мадаре чуть не стоило кровоизлияния в мозг, но теперь он не находит причин отступать. Поддаваясь ближе, он проходит своим возбуждением по члену Тобирамы и ловит ртом его первый стон. — Ты придешь ко мне на ужин? — скользя губами по скулам, мягко целуя покрасневшие искусанные губы, вдруг спрашивает Мадара, не останавливаясь и толкаясь бедрами навстречу. — Когда вернемся домой, придешь? — Сейчас, а-ах, — прерывисто пытается ответить Тобирама, но настойчивые руки, сжимающие ягодицы, его отвлекают, — не самое подходящее время для разговоров. — Это мой способ поменять у тебя ассоциации, что возникают, когда я открываю рот, — между поцелуями улыбается Мадара и спускается губами ниже, покусывая шею. — Ну, тогда: такое применение твоего рта мне по душе, — глядя из-под прикрытых век, Тобирама перефразирует сказанные ему ранее слова. И, только успев закончить предложение, резко выдыхает, когда перед ним опускаются на колени. Не делая шоу, Мадара без предупреждения сразу обхватывает рукой член у основания, а губами — покрасневшую головку, и в благодарность слышит сверху шипение сквозь зубы. На мгновение вскинув глаза, он ловит взгляд затуманенных алых глаз. Вид раскрасневшегося Тобирамы, цепляющегося одной рукой за стену позади себя, а второй вплетающегося в его черные вихри, но не пытающегося направлять, а, скорее, просто придерживая — возбуждает сильнее, чем что-либо в этом мире. От того, что он способен вызвать у Тобирамы все эти ощущения, способен стать причиной, по которой тот полностью раскрывается и забывается в стонах, перехватывает дыхание и хочется работать ртом лишь активнее. Он насаживается глубже, обводит языком венки, пробует каждый миллиметр гладкой кожицы на вкус, и сомневается, кто же первый в итоге сдастся. Видя такого Тобираму, даря ему наслаждение — он как никогда близок к тому, чтобы кончить, даже не прикасаясь к себе, просто с его членом во рту. — Ками-сама, — выдыхает Тобирама и с глухим стуком о стену откидывает голову назад. Мадара чувствует, как его трясет, и просто берет глубже, не давая себя отстранить, желая продлить ощущения горячей тяжести на языке на подольше. — Я уже сейчас… За мгновение до края, Мадара резко отстраняется и поднимается на неуверенных ногах, чтобы выпить стон разочарования. — Смотри на меня, — просит Мадара, кладя одну руку ему на шею, считывая его заполошный пульс. Тобирама поддается вперед и глубоко целует, языком слизывая свой собственный вкус, но глаза не закрывает, подчиняясь просьбе. Он цепляется руками за плечи, царапает короткими ногтями лопатки, пытаясь удержать себя на ногах, пытаясь удержать себя в реальности, и Мадара понимает, что больше нет сил оттягивать. Он берет рукой оба их возбуждения, сжимает, и скользит кулаком по влажным от собственной слюны и предэякулята членам, за секунды подводя их обоих через край. Тобирама выпускает его губы не сразу, но желание вдохнуть побольше воздуха побеждает. Он откидывается на стену, с трудом удерживаясь на подгибающихся ногах, и Мадара с удовольствием наблюдает за тонкой ниточкой слюны, соединяющей их губы. Он проводит большим пальцем под его нижней губой, с удовлетворением рассматривая следы своих стараний, и склоняется вперед, оставляя легкий поцелуй благодарности. — Значит, мы разобрались? — уточняет Тобирама, на что Мадара усмехается и кивает — да, очевидно, разобрались. — Хорошо. Тогда тебе стоит запомнить, что на ужин я предпочитаю рыбу, — приподняв уголки губ в легкой улыбке, делится важной информацией Тобирама, на что остается только обнять его крепче. Да, наверное, — проваливаясь в сон, думает Мадара, зарывшись носом в белые волосы, — стоит сказать Хашираме по возвращению в Коноху, что у Тобирамы определенно точно нет никаких проблем ни с алкоголем, ни с вниманием окружающих, ни, тем более, с азартными играми, и ему нет необходимости с ними бороться. Совершенно не стоит волноваться, ведь, как выяснилось, все наоборот, и это у трех пороков шиноби — проблемы с Тобирамой.