Из змеиного яичка не вылупится дрозд

Выступая вперёд левой ногой, пятка которой по какой-то неясной мне причине болела и жглась при каждом шаге, я, прикусывая нижнюю губу со внутренней стороны, обдумывала сегодняшний, пустой школьный день: одноклассники вновь обсуждали абсолютно глупые, непотребные вещи в классе, сорвали урок, и ни капли не жалели об этом. Я весь день промолчала, не считая просьбы дать мне ручку, обращенной к учительнице. Уроки, точнее, задания и программа, повторялись изо дня в день, и я не узнала ничего нового. Я спала, сложив руки на столе, до того, как прозвенел звонок, означающий, что мы можем собираться домой. День прошёл бесполезно и даже как-то мимо меня, но всё же какое-то упущенное событие вертелось на задворках памяти и жгло у виска. В тщетных попытках вспомнить его, я продолжала ковылять вдоль домиков, заборов и уносящихся вдаль машин. В ушах стоял гул, но я всё же слышала весёлые разговоры о предстоящей вечеринке. О ней говорили девушки, идущие позади меня. Я завидовала им, и искренне признавала это. Я тоже хотела иметь друзей, которых могла бы пригласить к себе на вечеринку, или хотя бы иметь место, куда я могла их пригласить, и мне не было бы стыдно. Но больше мне всё же хотелось иметь приятелей, с которыми я могла бы поговорить, кому могла бы высказаться и кого могла выслушать в ответ, но что я могла сделать, если все они, мои сверстники здесь — невоспитанные животные? Разве хотела бы я проводить с такими людьми время? Точно нет. Девушки, в конечном итоге, смеясь, обогнали меня и скрылись за поворотом, а я так и не смогла отпустить их. “Социум — странная штука,” думала я, совершенно не обращая внимания на всё, что происходило вокруг. “Люди не вписываются в него из-за таких мелочей, что и подумать страшно. Другая внешность, не уродливая, а именно что другая, или национальность, или что либо ещё, что отличало бы человека от заданного стандарта, что уж говорить об идеале. Это так странно…Так глупо, и по-детски. В этом ведь нет никакого смысла! Какой смысл вообще смотреть на внешность, или обращать внимание на звучание голоса? Человека ведь судят не по обёртке, точнее, должны судить, а по поступкам! Именно это ведь и определяет человека, как личность, в конце концов. Хотя, какая разница…Никому нет до этого дела. Большая часть людей — невежественные идиоты, которые с радостью ведутся на смазливое личико! Мерзость. Какой смысл тогда мне обращать внимание на все их бессмысленные придирки, если я считаю их слова бессмысленными и пустыми? Почему я расстраиваюсь из-за их слов? Мир вообще штука пустая, изначально. Каким бы красивым и успешным ты ни был, в глобальном смысле, которого также, вероятно, нет, ты никогда не будешь значить ничего. Человеческий разум — рандомное событие, так какой в нём смысл? Хорошо, наверное, не осознавать всего этого. Быть животным. Им только и надо, что поесть, поспать, да оставить потомство. Никаких проблем. “ Пока я размышляла об этом, сама не замечая, как перескакиваю с темы на тему, я пинала камень впереди себя, будто именно он испортил моё настроение и заставил чувствовать лишний негатив по отношению к себе и окружающей меня обстановке. Я так увлеклась бессмысленным монологом о бессмыслице, и судьбой несчастного камушка, что едва не пропустила ворота своего дома. Без особого трепета, я распахнула калитку и вошла в дом, уже предвкушая то ничего, которым я непременно займусь перед тем, как лечь спать. Дома всегда было скучно, душно и тошно. Случилось всё именно так, как мне представлялось: в своей комнате я просидела около пяти часов, практически не вылезая из постели, которую даже не удосужилась заправить. Лежа на своём пёстром одеяле, я время от времени меняла позу, зевала, укрывалась одеялом, или, наоборот, раскрывалась. Открывала и закрывала жалюзи, если мне хотелось — иногда мучалась с ними, потому как механизм успел чутка заржаветь — копалась в телефоне и бессоветсно транжирила время, прекрасно понимая, что вечером буду корить себя за это. Но вечером мне было совершенно некогда думать о том, как плохо я поступила, потеряв время впустую, просидев его в заметках, так ничего и не записав – размышляя о том, какая я бездарность – я была занята уборкой, ужином, разговорами с родными о том - о сём, которые порядком утомили меня. Вернуться в комнату удалось ближе к полуночи. Настроение прескверное не давало мне уснуть: завтрашний день представлялся ужасно нудным, долгим и трудным, несмотря на некоторое освобождение от домашних обязанностей. — “Как же это всё достало меня…” — размышляла я, лёжа в кровати и тупо пялясь в идиотско-белый потолок. В ту минуту абсолютно всё казалось мне идиотским. — “Почему нельзя просто…всему пройти спокойно? Хоть раз…Это так много, чтобы просить?” С таким печальным раскладом я поморгала в бесконечно плоский потолок пару раз, представляя себе лучшую жизнь. Ту, о которой мне снились редкие красочные сны: понимающая, любящая бабушка, друзья, которые будут искренними со мной, внешность, которая будет мне нравиться, и прочий поток желаний человека, с имением минимально-базовых жизненных благ. Вообще, имея привилегию не волноваться о еде, жилье, одежде и прочем, очень скоро забывается цена всех этих вещей. Они превращаются из привилегии, или, так уж и быть, что считается в современном мире, базового пакета удобств, в ничто. Так и я, всё лёжа в той же мягкой постели, не придавала ничему из того, что имею, никакого значения. Настрой мой, впрочем, испортился окончательно, и я, чтобы было проще уснуть, решила перечитать любимую книгу, которая выводила меня из такого серого состояния. Я лениво потянулась за первым томом на полку; это был роман Каверина “Два капитана”, который достаточно прочно въелся в подкорку моего сознания, и оставил незабываемые воспоминания после прочтения. Так было со всеми книгами, которые понравились мне, но “Два капитана” были особенными. То ли потому, что окружение было мне знакомым, и я проще ассоциировала себя с персонажами, то ли атмосферой цеплял меня этот роман, но обожала я его до такой степени, что книга стала для меня чем-то вроде библии. Незаменимый багаж моего литературного списка. Усевшись поудобнее в постели, перед этим активно поёрзав, и поскакав на матрасе, я наконец улеглась затылком на подушку и, наклонившись корпусом на правый бок – лицом к стене, стала читать, открыв первую попавшуюся меж пальцев страницу: “Так, значит, вот как! Это было ещё невероятно, но об этом уже нельзя было забыть ни на одну минуту. Невероятен был только сам Ромашка, потому что я не мог вообразить его рядом с Катей. Но почему же я думал, что она до сих пор помнит меня? Ведь мы столько лет не встречались!” Тут же меня пробило каким-то холодным чувством, словно ознобом, и читать перехотелось. — “Миша…” — страдальчески простонала я сама себе в мыслях. — “Опять ты…Ну зачем, нужно было открыть в самом начале…” И послушав себя, я открыла книгу на двадцать пятой странице: стала бегать глазами по тексту, но он уже не читался, а расплывался у меня перед глазами, и буквы, как живые, спешили убежать от моего взора. Я помотала головой и вздохнула обречённо. — “Это всё Ромашов, ну почему мне так жаль его? Почему он такой, он же не виноват, что ему не повезло с внешностью…Конечно, ещё и вел он себя, как мудак, но можно же было всё исправить? В детстве, когда мог с Саней подружиться. И потом, в подростковом возрасте. Просто друзья и воспитание, разве нет? Учителя, сверстники…Всё могло бы быть по-другому..!” Я захлопнула книгу и положила её на тумбочку. Завернулась в одеяло, и мои мысли стали неуправляемы. — “...Несчастный ребёнок, только и всего. Вся его мудаческая натура ведь откуда-то да идёт? Конечно, ничего просто так не бывает.” — я перевернулась на другой бок, и скептически сощурилась. — “Можно было искоренить это, ну можно же! Можно было быть снисходительнее, дружелюбнее…Но другое время, другие люди, заботы…Да и он сирота, а таких в школе — полно! Точнее, там такие все…И всё таки, жаль Ромашку…” Я вздохнула и закрыла глаза. — “Если бы мне довелось с ним водиться, я бы хотя бы попыталась сдружиться…понять его…помочь…И плевать, как он выглядит! Не всем же быть красавцами!” Стиснув подушку зубами от злости, я нахмурилась. — “Кате, конечно, хорошо. И красивая, и начитанная. В какой-никакой семье! Дочь капитана…! Ей легко рассуждать…Всем хорошо, кто внешностью отличился….Ничего не меняется, хотя время идёт и идёт…А Ромашов….Ромашов! И так репутация в дерьме, так сам же ещё своими действиями только хуже делает — зачем? Неясно…” Ещё около десяти минут я рассуждала о несправедливости взглядов персонажей, касательно Миши Ромашова. Доказывала себе свою точку зрения, опровергала её, и затем вновь защищала и яро отстаивала, будто это имело малейшую крупицу смысла. Я жалела Ромашова за его несчастную, безответную любовь, за его не симпатичную внешность, за то, что он жил в приюте. Затем, ругала его за его подлость и хитрость, за его уловки и жадность. За те черты, которые обычно приписывают злодеям старых советских историях. Я говорила сама себе, что я бы смогла помочь ему, я показывала, как нужно было поступить и задавала вопросы: “зачем?”, “почему?”, но ответа, кроме “такой он человек”, “так нужно сюжету” не находила. В конце-концов, я уснула, даже не заметив этого: мои веки медленно, словно тая, легли на глазные яблоки – уставшие и блеклые. — “Если бы..Ромашов…Если бы в романе была я…Или писала…Ромашов не был бы…таким..я бы исправила, точно…” — думала я, перед тем, как окончательно отключиться. Открытая на двадцать пятой странице книга, продолжала смирно и неподвижно лежать на тумбе. Ночь была для меня жаркой и душной, но откровением это не было. Во сне я скинула с себя одеяло, и, развалившись в позе “звезды”, проспала, казалось, около двадцати минут. Сон ощущался крайне беспокойно и странно. Что-то явно было не так. Мне снилась какая-то мешанина из силуэтов и символов, в которой я тонула, тонула, тонула… Утром я открыла глаза, и бледное утреннее солнце атаковало их ядовитыми белесыми лучами. От яркого, слепящего света я не сразу смогла осознать, где я и что я. С кровати пришлось подниматься на ощупь, затем протирать глаза кулачками, удивительно маленькими и какими-то неприятно шершавыми, и лишь после этого, по привычке облизнув сухие губы, мне в голову пришла привычная будничная мысль: — “Мне же нужно в школу, сколько времени? Я проспала?” Я огляделась, и только теперь заметила, и в конце-концов в полной мере, поняла, что это помещение, не самое приветливое, к тому же, холодное — не моя комната. Повсюду здесь стояли металлические кровати в два яруса, на которых сладким сном спали мальчишки лет десяти или двенадцати — не понять. Пол был покрыт свежим слоем пыли, а окна, светом выходящие прямо на нижние койки, представляли зимнюю картину. Мои глаза сами собой раскрылись от шока так широко, что я даже испугалась – не вывалятся ли они, не покатятся ли по полу с мерзким стуком? Я тут же вскочила и стала искать зеркало, я хотела успокоиться, но испуг был сильнее. Чтобы никого не разбудить, паниковала я умеренно: на носочках носилась из стороны в сторону и быстро, но не шумно дышала, иногда позволяя себе открыть рот, чтобы изобразить беззвучный крик. Зеркала, как ни странно, не оказалось нигде поблизости. Я боялась выйти из комнаты, в которой была, и поэтому просто легла обратно в свою постель, едва не плача от переизбытка эмоций. Мое, если я могла так сказать, тело трясло, и я пальцами вцепилась в тонкое одеяло, которое тут же будто впилось в мои пальцы и стало их покусывать холодом. Единственное, что я пока успела понять — я была в чужом теле, мужском, к тому же, я была совсем ребёнком, лет двенадцати, как и остальные дети здесь. — “Ну почему…Почему это происходит со мной…Господи, пожалуйста, это же просто сон! Пускай это будет просто сон!” — молилась я сама себе, еле двигая губами. — “Прошу, прошу…” На глазах выступили слёзы, и лицом я вдруг ощутила тепло. У меня нагрелись нос и щёки, я поняла, что сейчас разревусь, если не возьму себя в руки. — “Это сон, просто сон, всё, успокойся!” — утверждала я сама себе. — “Ничего страшного не происходит! Просто…ущипни себя, вот!” И как пораженная током, я тут же принялась себя щипать. Раз, два, три — я щипала себя больно, будто до последнего надеялась, что на этом моё странное приключение кончится, но нет. Я чувствовала боль, и я всё ещё чувствовала страх, находясь не в своём теле. Только когда рука сама стала невольно одёргиваться, я прекратила тщетные попытки проснуться. Я легла на кровать как положено — головой на подушку, ногами к спинке — и накрылась одеялом с головой. И вот тут уже я не выдержала, расплакалась, но тихо. Слёзы ручьём скатывались вниз по моему мальчишескому лицу, я тихонько шмыгала, но больше не издавала ни звука. Даже размышлять у меня не выходило, только плакать, и я сдалась, совсем расклеилась и опустила руки. Я закусывала нижнюю губу, чтобы быть потише, но пару раз мои рыдания всё же вырывались сквозь преграду из сомкнутых вместе губ, и я тут же замолкала, прислушиваясь: авось кто проснулся? Так прошло около пятнадцати, по моим ощущениям, минут, прежде чем я кое как успокоилась, и стала пытаться думать логически: — “Нужно оглядеться. Может быть, я примерно пойму, где я? Лишним не будет…” Шмыгнув последний раз, и вытерев мокрый нос уголком одеяла, я опасливо выползла из своего укрытия. Все продолжали спать. Я огляделась: кровати, деревянный пол, окна, зима. Бедненько, но почему-то отторжения это не вызывало, только какое-то меланхоличное принятие. Взгляд мой прошёл дальше: на койках спали мальчишки, совершенно разные и неясно как и почему собранные здесь вместе. — “Неужели приют?” — подумала я, когда в голове у меня всплыли воспоминания о книге, которую я на досуге читала. По правую сторону от меня лежал черноволосый мальчишка. Он лежал спиной ко мне, и поэтому я не могла его разглядеть. Я аккуратно повернула голову, чтобы посмотреть, кто спал по правую сторону, и увидела там маленького, худенького мальчонку с худым, острым лицом и таким же носом. Его чёлка, чуть лохматая, закрывала глаза, и разглядеть его лучше не получилось, но по очкам, лежащим на тумбе с его стороны, я догадалась — очкарик! — “Практически Валька Жуков,” — подумалось мне случайно и даже как то совсем неожиданно, потому как меня тут же огрела другая мысль. — “Ну точно, Валька! И лицо, и очки, и волосы…Похож!...Стоп, Валька?!” Я снова выпучила глаза и едва удержалась, чтобы не уронить челюсть на пол. На соседней кровати в самом деле мирно посапывал Валька Жуков — друг Григорьева и Ромашова, по крайней мере лицо было точь-в-точь! Но я никак не могла поверить в такую…чушь. — “ Это что же, выходит, я попала в книгу? Как я могла оказаться…Тьфу, нет, бред какой! Но а кто это тогда, если не Валька? Антураж комнаты-то тоже подходит! И лицо! Да и я, точнее, тело у меня…не моё. ” — я помотала головой, хмурясь. — “Нет, точно бред!” Но как бы там ни было, бред или не бред, решать что-то нужно было, и первым моим решением было выяснить, кто я вообще такая, точнее такой, потому что одно дело, если я — какой-нибудь Кавычка, а другое – Григорьев…ну или Ромашов. Я ощупала своё лицо, но это дало мало результата. Тогда, я решила взять очки Вальки, и в отражении высмотреть свой новый облик, но стоило мне взять чужую вещь, как я услышала шуршание и чей то растерянный вздох. — Где же очки? — услышала я заспанный голосок. Я тут же спохватилась, заметалась, но додуматься отдать очки не смогла. Тогда Валька стал щуриться, поднялся, огляделся, как мог, и наконец заметил меня. — Во дурак, отдай! — сказал он, и без боя отобрал у меня очки. Они, можно сказать, прямо сами выскочили из моих рук. Валька протёр очки одеялом, подул на них, снова протёр. Затем наконец, надел на свой острый нос и обратился ко мне: — На кой тебе сдались мои очки, Ромашка? Я оцепенела, и вся вжалась в матрас. В глотке застрял не то вопль, не то стон, но что бы то ни было, я проглотила его, и сцепив губы вместе, глядела на Вальку недоверчиво. Он глядел на меня в ответ. — Язык что ли проглотил? — пожал плечами он. А я всё молчала, и боялась ответить. Я зажмурилась, в глупой, наивной надежде, что вот сейчас-то этот кошмар и кончится. Я совершенно не хотела быть здесь, быть Ромашовым, тем более, я не знала, как! Но тут уже начали просыпаться другие ребята и хочешь-не-хочешь, а нужно было вставать. Все заправляли кровати как попало, галдели о чём то, даже дрались. Для меня такой порядок был чужд и я растерянно повторяла за другими, медленно и смиренно, пока потихоньку они не стали выходить. — “На урок ли?” — подумала я, нервно сминая пальцы. — “А мне…мне тоже на урок?” — Ты какой-то вялый, — вдруг раздался голос внимательного ко всему Вальки. — Спал плохо? — А..Ага… — пробормотала я, и наспех заправив свою койку, отошла на пару шагов от неё и от Вальки. Уже умытого, с румяными щеками. Он склонил голову и пожал плечами. — “Нужно…наверное умыться..” — вздохнула я сама себе. Осторожно пошла я к распахнутой двери. Я не знала, куда идти, и понимала, что можно попросить Вальку меня проводить, но никак не решалась, потому что во-первых, это было бы странно для него, ведь для него Я — Ромашка, который уж точно знает, куда идти, а во-вторых, мне было попросту страшно открыть рот и сказать лишнего. С такими размышлениями, оставалась я стоять у двери около двух минут или вроде того, пока Валька сам не подошёл ко мне, со встревоженного вида лицом. Он заглянул ко мне в лицо и спросил: — Ромашка, ты чего, а? Заболел? Наверное, я и правда неважно выглядела, потому что он приложил руку к моему лбу, экспертно повздыхал и установил: — Нет, лоб тёплый. Затем он помялся в ожидании моего ответа, и спросил опять: — Ну? — Ну? — глупо повторила за ним я, и только сейчас обратила внимание на свой голос. Ох, так непривычно было говорить им! А Валька тут совсем оторопел и даже как-то отпрянул от меня. — Болеешь? — спросил он растерянно. — Да…голова, так…кружится. — выдавила я из себя, и он облегченно вздохнул. — Тьфу ты! Ну даёшь! — повеселел он. — И чего теперь? — Ты проводи меня…умыться надо. — смущенно попросила его я, чувствуя, как мои щёки наливаются красным. Он посмотрел на меня странно, но согласился быстро. Оказалось, умывальник находился буквально в соседней комнате, а я, получается, теперь выглядела совсем уж идиоткой. Точнее, идиотом. — Ну вот, — пробормотал Валька, поправляя очки. — Умывайся на здоровье! — Спасибо. — буркнула я, и подошла к зеркалу. В треснутом стекле, точнее в его отражении, я наконец смогла увидеть себя: на меня из отражения глядело тощее лицо с квадратным подбородком, приплюснутым носом, круглыми совиными глазами. Волосы – беспорядочные, кошачьи жёлтые космы, торчали во все стороны. Я так и отшатнулась от себя в шоке, едва не свалившись с ног, но тут уж ко мне подскочил Валька и не дал этому случиться. — Дурак, ты чего? — спросил он. — Ничего. — сказала я, лупая на него своими неестественно круглыми глазами. Я встала, вытянулась и насупилась. Да уж…Внешность и до этого никогда не была моей гордостью, а тут и вовсе сказать было нечего. Мне стало вдруг обидно, и я даже приготовилась плакать, потому что в носу больно защипало, но рядом стоял Валька и я сдержалась. Я умылась и вытерла лицо не полотенцем, как полагалось, потому что оно было ужасно грязным, а рукавом рубашки. Валька смотрел, как завороженный. — Ну что, пошли? — спросил он. — Куда? Он оторопел и даже стукнул себя по лбу ладонью. — Как куда? На урок! Я смутилась и ответила негромко: — А…Нет, не пошли. То есть, не пойдём..То есть…Я не пойду, а ты иди…я…Голова у меня болит, ясно? — Ясно, — ответил Валька, кивнув головой. — А что делать тогда будешь? Лежать день напролёт? Его ехидная ухмылка меня совсем не радовала. Я насупилась пуще прежнего и он понял мой настрой. — Ну ладно, я скажу, что ты заболел, — пообещал он. — Спасибо. — сказала я. Мы вышли с ним в коридор и он направился вперёд, а я обратно — в спальню. Тут я вспомнила, что не видела среди мальчишек Саню, да и он сам бы поздоровался, если бы был здесь. — Валька, стой! — окликнула его я. Он обернулся и крикнул в ответ: — Чего? — Не знаешь, где Саня? — Какой Саня? — насторожился он. — Известно какой, Григорьев! Он потупился, подумал, почесал затылок. — Не знаю таких. Ты, видно, и правда больной! Я так и оторопела. — Ну как же не знаешь? Мелкий такой, тёмненький? — Нет у нас таких, — пожал плечами Валька. — Если бы был, я бы знал! И он ушёл, оставив меня на пороге общей спальни. А я так и осталась стоять там, пока не загудели ноги. — “Как так “нет таких”?” — раздумывала я, сидя на своей кровати. — “Куда делся? Может, не приехал ещё? Иначе Валька знал бы!” Я сидела в позе скульптуры “Мыслитель”, и думала, как мне выбраться отсюда. Как я попала в роман важным не было, да и признаюсь вам честно, на веру я приняла первую, единственно верную, как мне казалось, мысль — захотела и попала. Вчера я думала, что было бы здорово попасть сюда, подружиться с Ромашовым, и помочь ему изменить злую судьбу, но я не рассчитывала, что сама стану им! Это меня и пугало в большей степени. Это же и отпугивало все разумные предположения и идеи. Если Я — Ромашов, то выходит, что Я украла его тело, голос, личность, но Я совершенно не понимала, что теперь делать. Голова раскалывалась! Но всё же, я не настолько глупа, чтобы не знать банальное правило таких историй: выполни квест, и свободен. Так я и наложила это клише на свою ситуацию: устрой Ромашову хорошую жизнь, и свободна! Вздохнув облегченно, я уже готовилась расстаться с тревогой, но меня не покидал странный зуд у висков. Понять от чего он, я не могла, как вдруг меня осенило: “План! Мне нужен план действий!”. И я стала думать. — “Если Саня ещё не приехал, мне непременно нужно познакомиться с ним и подружиться. Тогда всё само пойдёт, как по маслу, главное — вести себя не слишком навязчиво и дружелюбно. Как они там познакомились в книге?...За ребусами? Нужно посмотреть, что это за ребусы там такие, а то ничего не получится. А если Сани вдруг не будет…хотя как не будет, вся книга о нём! Но если всё таки…что тогда делать? Просто жить эту новую, неясную жизнь? Следовать сюжету было бы проще..” Успев заранее воодушевиться и расстроиться, я решила поступать по ситуации, а пока — просто освоиться и привыкнуть к здешним порядкам. Ох, как жаль, что под рукой не было книги! И так, первый день в приюте для меня прошёл так же мимо, как и мой обычный день до этого. Отличался он лишь тем, что в школу я не ходила, и ближе к вечеру в спальню завалился холодный, но довольный Валька. — Смотри, это ёж! — похвастался он мне. — Ёж? — удивилась я, так как помнила, что ежа Валя приносил намного позже, когда в сюжете уже появлялся Саня. — Где ты его раздобыл? — Известно где – купил! — пояснил он. — Почти что даром отдали. — Он дохлый? Валя оглядел ежа. Видок у него был так себе, но он тоном профессора опроверг: — Сам ты дохлый! Он просто замёрз и спит. Потом он ещё полчаса рассказывал мне об этом несчастном еже, как вдруг опомнился и спросил виновато: — А ты то как тут? Здоров? — Как бык. — утвердительно ответила я. Валька улыбнулся. — Ну вот, это дело! Я улыбнулась ему в ответ. Вообще, с Валькой мне понравилось. Он был болтлив, и тараторил, но зато был душевным и простым. С ним, казалось, можно было говорить о чём угодно и слушать, слушать, слушать. пока не надоест. Перед сном мы договорились с ним, что завтра после урока вместе сходим на базар, смотреть “что плохо лежит”, ну а до той поры, будем хулиганить здесь, в школе. Я ведь совсем и забыла, что жили мы под школой, и до неё было рукой подать. А значит, с моей “больной головой” можно было и сходить, но так как меня не было, меня теперь ждал выговор. Но меня это заботило меньше всего. Уснуть никак не получалось. Слишком возбужден был мой мозг от мысли о завтрашнем дне, о новой здешней жизни, о Сане и о моих планах. Я ворочалась, по ощущениям, всю ночь напролёт, но в конце-концов уснула, при этом раскрывшись, словно мне было жарко. Уже следующим утром мы с Валькой шагали на урок к “Усам” — так называли учителя географии Ивана Палыча Кораблёва, и как я была рада, что сразу сообразила об этом, а не то Валька уже порывался начать индивидуальный экскурс по всем преподавателям школы, в том числе и “Усам”. — Да что я, совсем по-твоему? — спросила его я. — Знаю я Усы! — Да я на всякий случай, ты не обижайся! — воскликнул он, поправив очки, сползшие с носа. — Может, забыл? — Прям уж… — хотела было обидеться я, но не стала. Валька хотел уже было завести какой-то другой разговор со мной, и даже радостно встрепенулся, но мы подошли к классу. — Может, не пойдём? — смело предложил он. — Всё равно никто не ходит. — Нет, пойдём, — настояла я. — Меня вчера на уроке не было, что же, продолжать тенденцию? — Что? — спросил Валька, выгнув бровь. Я поняла, что сболтнула лишнего, и уже порывалась ударить себя по губам, но вовремя остановилась, и просто сказала ему: — Ну, чернота! Книжки читать надо! И мы вместе вошли в кабинет. — Здравствуйте, Иван Павлыч! — живо, даже чересчур, поздоровалась я. Кораблёв отвлёкся, и мне показалось, улыбнулся под усами. Выглядел он озадаченно, но свежо и весело. Его песочное пальто вызывало во мне какой-то радостный трепет. — Здравствуй, Ромашов. Здравствуй, Жуков. — Здравствуйте. — поздоровался Валька. — Ну, садитесь, — указал нам Кораблёв, и мы послушно сели. Валька был заметно озадачен таким моим послушанием, но ничего не сказал. Мы сидели за одной партой и слушали урок. Сегодня Иван Павлыч рассказывал о Китайских свадебных традициях, и это было чрезвычайно интересно, но плохо, что не к месту, и я его почти не слушала, потому что сначала задумалась о своих проблемах, а потом и Валька отвлёк меня разговором о каком-то жуке. Он активно жестикулировал, описывая его, и мне даже показалось, будто вместо меня он тоже видит жука, потому что он смотрел куда-то мимо и очень заинтересованно. Урок, в общем, точнее, время, отведённое для него, прошло зря. Выходили мы порядком сонные и ленивые, но довольные — первый отсидели. Теперь нас ждал русский, где мы уже совсем разбаловались и откровенно валяли дурака. После русского у нас был перерыв. — Ну что, идём? — спросил меня Валька, и вопрос этот во мне пробудил ощущение дежавю, и я знала, от чего оно такое, но в этот раз ответила твёрдо: — Идём! На базаре мы оторвались, как следует! Он был длинный, с множеством столов с товарами, и людей — и продавцов, и покупателей, было море. Мы бегали от прилавка к прилавку, сливаясь с толпой, и пока один изображал исключительно научный интерес к тому, что продавали, или заговаривал торгующему зубы, второй тащил всё, что не было приколочено. Так мы успешно стащили вязанку баранок, по кусочку сыра, который тут же употребили, не отходя от места, буханку хлеба, за которую получили по шапкам, но всё же сбежали, и лимон, который валялся просто так, в снегу. Жёлтый, как солнце, и никому не нужный. Руки после таких выкрутасов, у нас были битые и краснющие, а шапки свисали набекрень, но это всё равно было здорово и сближало нас, как товарищей. Мы улыбались и хохотали, когда нам в очередной раз удавалось удрать с награбленным, и у обоих сияли глаза. В школу мы возвращались усталые, запыхавшиеся, но довольные и с добычей. Я шла по левой стороне дорожки, он – по правой, и мы просто молчали. Ещё было светло, и мы даже могли успеть на урок истории. но желания не было абсолютно никакого. Мы шагали по глубокому снегу, и он с хрустом поддавался нам, поблёскивая в свете солнца. Некоторое время мы так шли, только дыша и меняясь багажом: мне — баранки, ему — хлеб, и наоборот. Но тут Валька вдруг остановился и замер вдохновленно. Я остановилась тоже. — Ты чего? — спросила я у него, пытаясь понять, что он углядел и куда он смотрит. — Смотри… — он поднял руку и указал куда-то на дерево. Я прищурилась. На дереве сидел толстый, сытый снегирь с красной грудкой. Точно как в энциклопедии! Он сидел на тонкой веточке, прижав голову к грудке, и наверное грелся, потому что не дрожал от холода, как воробьи, которых мы видели до этого. Когда я нашла его взглядом. я тоже уставилась наверх и теперь мы вместе — два дурака — разглядывали беспечную птицу. — Здóрово, да? — спросил меня Валька очень загадочно. Я согласилась. — Снегири — очень красивые птицы. Только глупые. — экспертно заявил он и с умным видом поправил очки. — Почему это — глупые? — Они едят забродившие ягоды, и пьянеют. — начал он. — Представляешь? Пьяные снегири! — Ну и что? — спросила я. — Они же не знают, что ягоды бродят. Они просто птицы. Тут Валька смутился и убрал от меня глаза. — Ну..да, это ты верно говоришь. Мы ещё немного посмотрели, как снегирь сидит на ветке, словно надеялись, что вот сейчас он найдёт какую-нибудь ягодку, склюёт, и опьянеет, но ничего не случилось и он, вскоре, улетел, перед этим поскакав с места на место. — Здóрово, да? — спросил Валька, когда мы уже подходили к школе. — Ты о чём? — не поняла я. — О снегире. — Ну, да, здóрово, только ты это уже спрашивал. — Ну да, — ответил он и вздохнул. — Снегири — это хорошее дело! Я кивнула. — Тебе какие птицы больше всего нравятся? — вдруг спросил он. — Мне? Не знаю…Я в птицах не разбираюсь. — Что? — он вдруг встал, как вкопанный, и стал на меня таращиться. — Как так? — Ну как! — выпалила я. — Так я знаю немного, ну вот там, журавлей или лебедей, но заморских, например, не знаю. — Ну так ты, балда, скажи, из тех, которых знаешь! — успокоился он. — А о других я тебе потом расскажу, хочешь? — Не знаю, отстань, — смутилась я. — Совы мне нравятся. Валька оглядел меня, улыбнулся, хотел что то сказать, но не стал. — Ясно дело… — протянул он. — Совы — символ мудрости, ты знал? — Знал, как же? — махнула на него рукой я. — Не недооценивай мои знания. Он дружелюбно улыбнулся. — Да я же так, только уточнить…А мне, вот, цветная овсянка нравится. — Чего? — не поняла я. — Как это — овсянка? — Ну темнота! — воскликнул он. — Ну, называется так – цветная овсянка! Она живёт в Азии и Европе, и прижилась в Новой Зеландии. Знаешь такое? Я покачала головой, и тут он прямо загорелся. Весь оставшийся короткий путь он рассказывал мне об этой самой птице, под мои высокоинтеллектуальные жесты, означавшие согласие и интерес. Я кивала головой, соглашалась, спрашивала его о рационе птицы и о её зимовке. — Так почему всё таки овсянка? — спросила я его, когда мы уже стояли у дверей в класс. — Потому, что она питается овсянкой! — сказал он как-то обижено. — Я же говорил. — Ну да? — спросила его я, и вспомнила, что действительно говорил. — Ага. — подтвердил он и надулся. Мне стало стыдно, но я не извинилась, и мы молча вошли в класс. Зачем мы вошли — мы не знали. — “Заговорились” — взглядами сказали мы друг другу. Урок истории оказался не таким интересным, как я ожидала. Мы слушали монотонный тон учительницы, бубнящей что-то о древней руси, а потом мне показалось, будто я уснула, потому что очнулась я уже в спальне поздно вечером. Валька уже спал. Я перевернулась с одного бока на другой, и огляделась: всё было по-прежнему, и хоть я уже успела немного привыкнуть к обстановке, всё здесь ощущалось чуждым и непривычным. Ночь была тихой. Никто не ходил по коридорам, никто не бубнил и не шептал, никто не дрался. Красота, одним словом. Появилось время подумать о том, что делать дальше, как быть Ромашовым, и как сделать всё правильно, но я вдруг почувствовала сонливость и подступающую зевоту. Я удивилась, но прикрыла рот и улеглась на кровати поудобней. Утопая в тёплой постели, я быстро и незаметно для себя самой уснула. Так закончился второй день пребывания здесь: не продуктивно, но весело. Остальные дни были похожи один на другой: мы умывались, завтракали, учились, хулиганили и возвращались обратно в школу. Только после того, как один из мальчишек хорошенько получил за воровство, и дело это дошло до руководства, за нами начали пристальнее следить, чтобы мы не позорили честное имя школы, но мы всё равно убегали и обезьянничали. А я всё думала о Сане. Никак он не появлялся, и мне становилось от этого всё волнительней и тревожней с каждым днём. Даже Валька это замечал, и стал думать, что я снова болею. — Ты опять больной? — спрашивал он утром, не успев даже проснуться как следует. Я уже не отвечала, а только вздыхала. Делу не помогало и то, что время от времени я проговаривалась о себе в женском роде. Это, понятно почему, настораживало Вальку, и мне просто приходилось отшучиваться или придумывать отмазки, но от привычки нужно было избавляться. Пока я не знала, как. Но переживаниям моим пришёл конец спустя каких то две недели. Тогда, я пошла по своему обыкновению в клуб для мозговитых, по-простому — разгадывать ребусы. Ребусы это были простые, газетные. Кроссворды, например, мне нравились больше всего, потому что их было нетрудно разгадывать, но и отгадывать слова по картинкам я тоже любила. Валька иногда захаживал ко мне, но чаще он возился со своими жуками, которых хранил в банках с осени. И вот однажды, когда я вновь ломала голову над одним из таких кроссвордов, я уголком глаза заметила мальчишку. Маленького, худенького, тёмненького. Я обернулась — это был Саня! Не знаю, почему я была так уверена в этом, но сердце у меня заколотилось просто ужасно, и я даже схватилась за рубашку, так оно страшно бахало! Он тоже разгадывал кроссворд, и был очень сосредоточен. Не без волнения, я подошла к нему, и заглянула через плечо: — Ямайка! — подсказала я, указав пальцем на нужный столбик. Он обернулся на меня хмуро, посмотрел обратно в газету, и сказал: — Спасибо. Немного кривыми буквами он вписал ответ и принялся за другое слово. — Ты давно тут? — спросила его я, очень высоким от волнения голосом. — Нет…Пару дней только. — ответил он. — Как зовут? — Александр Григорьев. Я протянула ему руку. — По..кхм, — оговорилась я. — Михаил Ромашов. — Приятно. — сказал он и пожал мою руку. Я так и засияла! Я присела рядом с ним, и улыбнулась. — Ну, и откуда сам? — Из Энска — ответил Саня. — О-о! — протянула я, будто для меня это было чем-то неожиданным. — И как тебе в Москве? — Ничего, холодно. Он отложил кроссворд и сунул руки в карманы. — А здесь? — А здесь…неплохо. Я поняла, что интереса у него немного. Нужно было срочно что-то думать… — Ромашка! — вдруг в комнату с криком ворвался Валька. — Ёж ожил! Бегает и кусается! — Какое счастье! — саркастично ответила я. — А где же он? — В спальне. — непонимающе ответил Валька. — Где же ему ещё быть? — Дурья ты башка! — заорала вдруг я и вскочила с места. — Сбежит же! — Да куда сбежит, я его в коробке закрыл! — Так он там дырку прогрыз ночью, забыл? Ты ещё мне говорил, мол, оголодал, бедолага! Валька вдруг спохватился, подпрыгнул на месте и ураганом рванул обратно к ежу. — Саня! — вспомнила я. — Сбегаем ежа ловить? Уйдёт же, а ему влетит! Саня не долго думая встал, и вместе мы рванули в спальню. Втроём мы отыскали ежа, и даже засунули его в новую, целую коробку. Валька даже нашёл кусок хлеба, который дал ему на прокорм. — Вот он какой, животное! — восхитилась я. — Да, — согласился Саня. — Здóрово. Валька был очень доволен своим ежом, и нашим, обращённым к нему, вниманием. Я весело посмотрела на Саню, и вдруг вспомнила, что они с Валей вообще-то пока ещё не знакомы. — Валька, — спохватилась я. — Что же это мы, свиньи какие? — Почему это? — не понял он. — Человек нам помог, а ты даже имени его не знаешь! И я не представил. — ответила я. — Точно! — Валька звонко стукнул себя по лбу. — Тебя как зовут? Саня заметно смутился. — Александр Григорьев. — Приятно, а я… — Вальку вдруг перекосило. Он посмотрел на меня, уже было открыл рот, но я взглядом указала ему, что сейчас не время. Тогда он послушно вернулся к разговору, но вид у него был озадаченный. — А я Валька Жуков. — Приятно. — ответил ему Саня и они пожали друг другу руки. — Только я тут ненадолго. — Чего это? — грубовато спросила его я, насторожившись. — Мне надо. — коротко ответил он. — Здесь делать нечего, а… — А на улице — самое то? Нет, брат, ты оставайся! — перебила его я. Он насупился. — Не могу. Я до весны здесь, а потом уйду. — Ну дурак! — восхитилась я. — Ну да! — вдруг поддержал Валька. — Здесь тепло, кормят. Учат! Оставайся, Саня! — Да, оставайся! — подхватила я. Саня смотрел на нас недоверчиво. — Ну что, разве лучше беспризорником ходить? — спросила я искренне. Он молчал. — У нас тут кружки, ребята хорошие, — начала я. — разве не знаешь? — Знаю. — отозвался он. — Ну и оставайся! Валька тебе своих жуков показывать будет! А после уроков, айда с нами на базар? — Да! — поддержал Валька. Саня потупился и стал думать. Я молилась всем Богам, которых знала, чтобы наши уговоры на него подействовали. Выглядел он неуверенно. — Оставайся, чего думать-то! — взорвалась я. — До весны подумаю. — пообещал он. Я рассмеялась. — Хорошо! — весело ответила ему я. — Думай! Так я наконец познакомилась с Саней Григорьевым. Пока он был нелюдим и грустен, но вскоре начали происходить некоторые метаморфозы, и общаться с ним становилось легче. Наше трио теперь было в полном составе, и ночами я засыпала спокойнее, меньше ворочалась и хмурилась во сне. Только с Валькой трудно получилось. — Откуда знал? — с нетерпимым интересом допрашивал он меня. Я не знала, что ему ответить, так как думала, что к моменту встречи он забудет о том, как я спрашивала о Сане. А он всё продолжал доканывать меня своими распросами, и никак не мог получить ответа. — Ну? Признавайся! Вы знакомы? — Почти, — вдруг сказала я негромко. — Снился он мне. — Снился? — удивлялся Валька, лёжа в постели, опираясь на локти. — Врёшь! — Не вру! — рассердилась я. — Спи уже! Завтра поговорим. И он наверное обиделся на меня, потому что поджал губы и весь как то съёжился, но на утро обо всех обидах было забыто, и мы снова водились с ним, как закадычные друзья. Совсем я позабыла о Кате за время пребывания в приюте, но когда мне было о ней вспоминать! Каждый день проходил занято. Оставалось теперь только оставить глупую привычку обращаться к себе в женском роде, но я всё никак не могла от неё отделаться, несмотря ни на что. Придумать способ заставить себя тоже не получалось. — “Завтра разберусь,” — думала я, засыпая.