Gott ist tot

Наказание приходит извне. Люди убивают себеподобных. Они жаждут славы и богатства, а оскорбленные — правосудия. Так для чего в нашем мире появилась вера? Чтобы дать нищим надежду, а богатым — власть над душами и грехами простых смертных?  Вера в сверхъестественное, в кару, в карму. Человечество превозносит чувства и придаёт слишком много значения словам, так упорно надеется на чудо. Никто до сих пор не знает, как именно создалась вселенная, однако многие привыкли принимать за истину описанные в священных книгах заветы. Люди доверчивы, а потому существуют целые культы.  Многие боятся наказания за неповиновение, как огня, ведь общие правила приняты за истину. За них карают, убивают, а в мире всё же находятся те, кто их нарушает. А там уж как сложится: кто-то, что более вероятно, подвергается наказанию и отбывает срок, кто-то и вовсе оказывается стёртым с лица Земли. И лишь единицам удаётся познать чувство полной свободы и безнаказанности. Такие люди не скитаются по подворотням в поиске очередного ночлега и не трясутся при виде полицейских мигалок. У них есть значительное преимущество над жизнями «простых смертных». И именно в этом парадокс: они не властны над собственными. Убежав от наказания однажды, ты больше не можешь вернуться к прежней жизни, и причин, на самом деле, куча: поймают, подставят, прикончат свои же.  Мнимое чувство власти и величия, которое рассыпается, стоит прикоснуться к чему-то неподвластному деньгам и авторитету. Простые люди мечтают о счастье, а вставшие поперек закона — о свободе. Так было и будет. Но в чём же смысл? И есть ли он вообще в мире, где лицемерие — норма, а люди восхищаются концептом убийства и упиваются чужими страданиями? Ложные ценности под призмой мнимого счастья — вот Бог современного мира.  И есть ли Бог в самом человеке? Он умер. - - - - - — Всё будет хорошо, — заезженные, словно старая пластинка слова, бьющие по барабанным перепонкам не слабее физических ударов. Она говорит это каждый раз.  Не будет, Хонджун знает наверняка. Про таких людей, как его отец, обычно говорят: «его только могила исправит». Почему-то люди никогда не думают о том, как исправить прокаженное детство.  — Не будет, — вторит своим мыслям Хонджун, устало смотря на напряженную фигуру матери, пока в прихожей слышится грохот и нечто невнятное. — Я буду с Энтоном в комнате. Что хочешь делай, но сегодня я не выйду, ещё старые не сошли, — парень указывает взглядом на себя. Мать не отвечает, лишь соскребает с пола виноватый взгляд и ведёт им вверх, цепляется за уже пожелтевший синяк на шее, а сердце в груди начинает кровоточить. Так и не дойдя до глаз, кивает и отводит взгляд в сторону. Хонджун уже и не помнит, когда ему доводилось смотреть матери прямо в глаза. Она всегда избегает прямого контакта. Противно от всего этого, тошно. Позади женщины слышится звук захлопнувшейся двери.  Это ужасно — потерять семью в раннем возрасте. Остаться один на один со своим «я» и бороться с самоненавистью в беспросветной темноте, состоящей из одного лишь непонимания и страха. Больно терять необходимую, слово воздух, связь с близкими и каждый раз задаваться вопросом: «что со мной не так?». И это вполне естественная реакция — пытаться найти причину разрушений в себе, даже будучи ангельски чистым. Так уж устроен наш мир: если долго пытаться и верить, обязательно найдешь то, что ищешь.  Хонджун был одним из тех, кто причин не искал вовсе. Возможно, детская психика решила, что лучшим вариантом для самосохранения будет выстроить железобетонные стены между своими эмоциями и восприятием чувств других, когда мальчик, и так не особо общительный, огородился от понимания взрослых, вычеркнув из своей жизни такие вещи как «любовь» и «сочувствие». Он совсем не уважал отца, что так умело рушил чужие судьбы, не сострадал матери, неспособной сказать мужу и слова поперек. Не отвернулся лишь от брата, ощущая в нём то единственное, что связывает его с умением чувствовать. Именно он вызывал в нём желание любить и заботиться, он являлся причиной, по которой старший не мог бросить всё и уйти.  — Они опять ссорятся, — Энтон поглядывает на дверь. Старается звучать просто и обыденно, однако отголоски тревоги всё же просачиваются в интонацию. Хорошо скрыть от брата печаль не удается. Мальчик знает, что значит для Хонджуна подобный вечер «криков и слез». Следом за ним всегда появляются новые отметины, которые тщательно скрываются под объемными толстовками — Энтон, к несчастью, видел, он знает, что брату перепадает каждый раз, когда отец делает шаг в сторону их комнаты. А ещё мальчик понимает, почему его никогда не бьют: Хонджун получает за обоих.  Джун посматривает на брата, затем на дверь — выработанная за годы жизни в аду привычка. Прикусывает щеку и прячет взгляд в мониторе ноутбука, на котором горит отложенный запрос на цель. В свободное от учебы и истерик родителей время Джун копит деньги на переезд, зарабатывая на мелких кражах информации, взломах аккаунтов и прочей мелочи. Работа позволяет разгрузить тяжелую от проблем голову. На время забыться. Парню всегда нравилась техника, в некоторых моментах даже больше людей, ведь эмоций она не имела. Порой Хонджун задумывался о том, что было бы, если бы не людская слабость к спиртному. Забавно, но даже холодный кусок металла оказывается куда полезнее некоторых нелюдей в этом мире.  Ким сверлит усталым взглядом монитор и щелкает два раза по уведомлению. Больно иронично получается: ненавидит тьму, что поселилась в его квартире с детства, но не бежит от неё, даже не пытается. Он постепенно становится её частью, отрекаясь от всего мирского, отказывая себе в полноценной жизни. Пока это не касается Энтона, ему всё равно. Пускай ругаются, пусть поубивают друг друга, в конце концов, но брата трогать не смеют.  Какие-то два года и он сможет забрать Энтона и свалить из этого гадюшника. Нужно просто подождать. По крайней мере, долгое годы всё шло именно так. Не совсем уж плохо, но и не хорошо. За это время Джун понял, что к физической боли можно привыкнуть, а мешающие звуки отключить из восприятия. Парень стал так хорошо контролировать свой разум, что дало ложное ощущение, будто и ситуацию тоже. Хонджун расслабился. И в этом была его ошибка. Тот день он запомнил как переломный в своей жизни: обычный вечер понедельника, очередной беспорядок дома от выходок отца. Алеющие синяки на руках и шее брата, послужившие спусковым крючком для начала хаоса.  — Меня Сынхан позвал на ночёвку, так что сегодня у него буду, — говорит Энтон, стоя спиной к Джуну, только что пришедшему домой, и быстро укладывает вещи в рюкзак. Хонджун в очередной раз подмечает, что его брат куда более общительный, нежели он. В свои 11 Джун, дай боже, если вообще общался хоть с кем-то, что уж говорить о ночевках.  — А вам не рано такие мероприятия устраивать? Че вы там делаете-то? — Фильмы смотрим, — возмущается Энтон. — Завидно что-ли? — Да я шучу, не заводись. Напиши, как придешь к нему, — Энтон в ответ кидает короткое «Ага» и косится на телефон, лежащий в метре от него на столе. Казалось бы, только руку протянуть. Однако парень делает кое-что странное, что сразу же настораживает Хонджуна: привстает и, непривычно-резкими движением ухватывает гаджет за краешек. Хонджун замирает на месте, взглядом впиваясь в фигуру брата. Энтон сделал это так, будто не может полноценно разогнуть руку и идёт на ухищрения. Так, будто двигаться ему больно. И он что… прячет от него лицо?  Мальчик встает с кровати и уже делает шаг к выходу, бросая на прощание «пока», как Хонджун его окликает.  — Энтон. Тот замирает на пороге.  — Подойди ка ко мне, — сердце чувствует неладное, а тело сильно напрягается. Мальчик стоит, не шевелясь. Хонджун не хочет оказаться правым. — Энтон? — Мне идти надо, я напишу, как буду у Сынхана, — отвечает он и делает шаг из комнаты.  Хонджун мгновенно подскакивает с места и вылетает следом за братом. Останавливает его в прихожей, хватая за руку.  — Ай! — тут же вопит Энтон, одергивая руку, и хватается за предплечье.  Перед Хонджуном разворачивается самая ужасная картина. Худшее, что могло когда-либо произойти в этом чертовом аду.  Энтон стоит, прислонившись спиной к стене, и виновато смотрит в пол. На светлом лице хорошо прослеживаются следы от ударов в виде чернильных синяков: один на скуле, второй под губой. Хонджун стоит, словно в землю вросший, и не может оторвать взгляда от пылающих галактик на лице брата, а потом вдруг замечает точно такие же чуть ниже, в районе шеи. Парень смотрит на Энтона, цветущего гематомами по всему телу. На человека, которого всю свою сознательную жизнь огораживал от насилия не для того, чтобы упустить тот важный момент, когда его брату так нужна была помощь и защита, а его не оказалось рядом. Хонджун растерянно цепляется взглядом за обувь, одежду, рюкзак — всё, что угодно, лишь бы не видеть этот ужас перед собой. Разум постепенно застилает пелена, а организм запускает процесс саморазрушения, начиная с самого сердца. — Джун, это просто… — тихо говорит Энтон, шмыгая носом. — Он вернулся домой днём, никто не ожидал, ты не виноват, слышишь? — голос подрагивает, и первая слеза падает на пол. Мальчик продолжает говорить, убеждает брата в том, что он попросту не мог помочь, он говорит ему те слова, которые обычно сам слышал от Джуна. «Всё хорошо», «Больше этого не повторится», «Не переживай», «Мне не больно». И Хонджун прекрасно различает ложь, потому что нет, не хорошо, и да, безумно больно.  — Ты… — ком в горле не даёт нормально выражать свои мысли. Хонджун откашливается и, не отлепляя взгляда от расквашенной губы, спрашивает. — Сынхан знает?  — Да. — Это была твоя идея с ночевкой? — Да… — отвечает Энтон чуть тише. — У него родители уехали, — взгляд прожигает паркет. Неуверенно добавляет. — Прости меня. — Дурак, не извиняйся. Никогда не извиняйся за это, слышишь?  Энтон роняет слезы на пол и быстро-быстро кивает. Хватает ртом воздух и секунду мнётся перед тем, как спросить.  — Ты же не полезешь в драку с ним, да? — рваный вдох. Мальчик вытирает слёзы. — Пожалуйста, не надо. Он и тебя побьёт, прошу, не надо, ладно? — умоляет брата, потому что вид следов гнева на теле Джуна ненавидит больше всего в жизни. Хонджун не должен страдать из-за него. Он не должен принимать на себя удар. И страдать он тоже не должен.  — Хорошо, — говорит на выдохе говорит Джун.  — Поклянись, — настаивает Энтон. — Клянусь, — «клянусь, я убью эту мразь».  Энтон уходит, оставляя Хонджуна наедине с поломанным миром. С разрушающей всё светлое тьмой в душе. Ведь в тот момент что-то треснуло внутри. То ли злость, то ли обещание: «Он тебя не тронет, слышишь?». Кого именно Джун пытался успокоить, когда говорил что-то столь ненадежное, сам уже не помнит. Наверное, свою разболевшуюся беспомощность. И ведь, справлялся с этой зыбкой клятвой уже не первый год, как вдруг мир резко решил напомнить Джуну, что он не всесилен. Он всего лишь подросток в большом мире алчности и слёз, не понимающий, отчего люди не могут жить в тишине, сидящий на самом краю своего хилого балкона и совсем не чувствующий страха ни перед судьбой, ни перед людским гневом. Забавно, он никогда не боялся разбиться насмерть, оступившись по глупости, но увидеть на коже брата хотя бы намек на насилие смерти подобно. Не обделенный эмоциональным интеллектом уж совсем, но имеющий его на достаточном уровне, чтобы суметь убить без зазрения совести человека, прикоснувшегося к святому, Хонджун, впервые в жизни ощутил облегчение, отняв чью-то жизнь. Не при всех, один на один со своей ненавистью, он вонзил нож прямиком в сердце. В то самое место, которое у себя не чувствовал много лет, которое вдруг ожило, когда ещё дышащее секундой ранее тело упало к его ногам замертво.  Уйти от полиции позже помогли довольно неожиданные связи, которые имелись под рукой всё это время, а в самый нужный момент всплыли на поверхность в виде спасательного круга. Сон Минги — так звали человека, протянувшего руку помощи утопающему. Так уж получилось, что были знакомы и довольно близки, будучи приятелями по серверу. Один подросток, имеющий неплохие познания в хакинге, второй — довольно авторитетный человек в мире криминала. Комично получилось, ничего не скажешь, и не то, чтобы Минги — добродетель, готовый вытащить каждого знакомого подростка из лап полицейских, но было нечто исключительное в поведении Хонджуна, особенное.  Леденящая душу симпатия к содеянному. Хонджун провел последующие несколько часов после, как в тумане. Не помнящий и не слышащий ничего, прокручивающий в голове одно лишь данное когда-то обещание: он тебя не тронет.  Он тебя не тронет. Он тебя не тронет. Он тебя не тронет… Он тебя не… — Джун! — чья-то рука сжимает плечо и с силой трясёт. Глаза открыты, но будто ничего не видят. Он в темноте, такой глубокой и всеобъемлющей, что дыхание перехватывает. — Ким Хонджун, приди в себя, — резкая боль, как от пощечины. Хонджун медленно моргает, выпуская из рук что-то холодное. Предмет падает, ударяясь о пол, эхом разнося звук по тонущему во мраке сознанию. — Блять… — обрывки фраз, как из старого проигрывателя. С помехами доходят до слуха. — Ну давай же… — непроизвольно щурится, пытаясь отмахнуться от осколков реального мира, хочет уйти от него навсегда, но он не отпускает. Всеми силами цепляется, не даёт сжечь мосты окончательно.  И вдруг, резкий холод. Хонджун делает глубокий вдох и промаргивается, смотря вперёд. Снова зажмуривается, кашляет, будто секунду назад тонул, а сейчас избавляется от остатков воды в лёгких. Чьи-то руки обхватывают плечи и бережно держат, пока сознание по крупицам возвращается в почти поглощенное тьмой тело.  — Всё, парень, всё хорошо, — шепчет знакомый голос, а руки прижимают к себе. Тепло. Хонджун успокаивается. — Мин.. ги, — с запинкой произносит Ким. В глазах неизвестно откуда взявшиеся слёзы. Тело постепенно расслабляется, а кулаки разжимаются, отпуская из хватки кожаную куртку. Хонджун и не заметил, что вцепился в друга. Словно в спасение. Всё-таки это он сам держался за реальность до последнего, и теперь вернулся к жизни. Тот день стал переломным.  Для Хонджуна, который впервые взял в руки предмет и сделал из него орудие убийства, который отплатил кровью за кровь и не раскаялся.  Для его матери, которая вернулась в окруженный полицейскими дом со смены и всё-таки добилась правды от сына.  Для Антона, который узнал о смерти отца от остановки сердца.  Для Минги, который разглядел в мальчике хладнокровие и обостренное чувство справедливости наряду с ненавистью к рушащим жизни ублюдкам. Ведь не из-за убийства Джуна пришлось вытаскивать из состояния шока. Из-за несдержанного обещания и разъедающей душу злости на отца, на себя. Минги взял Хонджуна под своё крыло, поручившись за него перед союзниками.  У Ким Хонджуна больше нет повода избегать реальности и терпеть унижения. Он выучился жить в беспросветной тьме с самого детства, сумел подчинить её себе и в конце концов обрести нечто похожее на свободу. И всё же остались в душе отголоски разрушенного детства: ночные кошмары о прошлой жизни, с ними и зудящий в висках вопрос: была ли эта жизнь такой? Неправильной, странной? Наверняка, если в руках шестнадцатилетнего подростка оказался нож.  Мир предстал жестоким перед двумя невинными детьми, обнажив свои клыки, пронзив глотку едва вставшим на ноги людям. Не учел только, что Хонджун далеко не из тех, кто покорно ждёт конца. Парень скорее захлебнется в крови, пытаясь выкрутиться из ловушки обстоятельств, но задушит главную проблему всех несчастий в своей жизни. Таким уж его сделала жизнь. Парня, который успел забыть, что любит в этом мире, у которого не было времени, чтобы подумать о том, к чему лежит душа. Он был обделен даже самыми мелкими радостями в борьбе за свою свободу и счастье брата.  Он слишком рано повзрослел. У него слишком рано забрали детство.