Лесные хвойные деревья, отбрасывая пляшущие силуэты склоняющихся толстых ветвей под луной, покачивались в напряженном, затхлом воздухе с умиротворенным шумом приближающейся глубокой ночи. Толстая стена из крон раскидистых деревьев закрывала большую часть бездонного неба, усыпанного мерцающими яркими звездами над головой, падая возвышающимися зловещими тенями на землю, закрывая ее мрачной черной пеленой.
Они втроем. Вокруг не было ни души, ни помощи – только журналист-любитель с камерой, писатель, бегущий за ним с револьвером в плотно стиснутом кулаке, и темный человеческий силуэт, словно парящий впереди, уворачивающийся от выпущенных джоновых пуль.
Еще одно приключение. Очередное.
Джон не слышит, не видит происходящего и даже не осознает, когда тьма бьет в лицо каким-то фантомным непроницаемым кубарем.
Мгновенный свист чужой пули, выпущенной из руки незнакомца в воздухе, заставил сердце писателя замереть, а волосы, влажные от пота, на голове встали дыбом и ощетинились от осознания того, что кого-то точно подстрелили...
Весь мир замер для Джона, когда вдруг тело его дорогого парня, лучшего друга, самого верного человека на свете – Линча – простояло еще пару секунд и невольно упало на землю со сдавленным стоном, заставив очкарика выронить револьвер из ослабевшей ладони.
Как же так произошло?
Джон слишком ясно помнил, насколько упрямым было их совместное решение, когда они оба обдумывали новое дело в теплых и уютных объятиях друг друга:
историю анонимного маньяка, что похищал невинных людей без угрызений совести и колебаний в маленьком курортном городке рядом с хвойным лесом, а также небольшим проточным чистым источником воды.
Поначалу все думали, что это какой-то дикий зверь тащит людей в затерянный лес, поэтому оба парня выслеживали его через заросли и ручьи, с целью найти пропавших людей, пока наконец не загнали урода в угол здесь, на этой пустынной поляне под звездным небом, узнав, что убийца не очередной монстр, призрак, и кто-то в этом духе, – а просто человек.
Наверное из-за адреналина, сие заставлял мыслить необдуманно, они кинулись за маньяком, даже не подозревая о том, что они испытывают удачу.
Однако судьба в конце концов сыграла свою жестокую игру, когда всего один неуместный выстрел со стороны бегущего впереди оппонента попал в смертельную точку –
прямо в солнечное сплетение Линча, который начал задыхаться и, вероятно, даже не понял, что произошло, когда жгучая боль парализовала тело, заставив камеру выпасть из его рук. Тогда только глубокая тьма окутала разум, не позволяя даже прошептать напоследок любимому:
«пока...»
Момент, когда израненное и изнеможенное тело с глухим звуком упало на траву и лесную подстилку, покрытую небольшим летним дождем, широко раскинувшуюся и окруженную деревьями и кустами, богатыми лесными плодами, заставил васильковые глаза потускнеть и руки судорожно задрожать.
На зазеленевшей поляне было так тихо, если не считать тихого журчания близлежащего чистейшего ручья:
старый деревянный мостик, позволявший перебраться на другой край берега, слегка потрескивал, когда виновник всей этой кутерьмы крепче натянул капюшон на голову и бросил огнестрельное оружие, из которого без эмоций застрелил журналиста, в карман своей толстовки и быстро удалился с этого места, а Джон все еще не верил своим глазам...
Нагнетающая тишина заставила едва затаить дыхание и броситься к своему парню. В барабанных перепонках раздавался звон, похожий на оглушительное эхо огромных церковных колоколов. Внутренний голос в голове говорил –
нет – скорее, заставлял броситься быстрее и чуть не споткнуться о собственные ноги, которые с каждой секундой подкашивались и запутывались друг об друга.
– Нет, нет! Это неправда… — хриплым от недоверия голосом сбивчиво пробормотал голубоглазый, преодолев небольшое расстояние между ним и Линчем, надеясь, что это горькая ложь, шутка воображения, — и журналисту попали куда-то в иное место, а не в критическую точку.
Этого не могло случиться, не должно было!
Они много раз выбирались из всякой адской хрени, отчаянно спасались, имели пятилетний опыт обращения со всякими маньяками, привидениями, зомби, построили замечательные равноправные отношения, о которых знала только старшая сестра Егора Лили. И теперь все резко закончится вот так? Закончится в короткий решающий момент, который никто не мог предвидеть, когда они бежали за маньяком в кромешной тьме, не видя у него оружия?
Шатен резко опустился на колени перед стынущим телом, лежащим на траве, а паника цепкой хваткой обхватила нутро:
горящие легкие скручивало в тугие узлы, губы машинально сжались в кривую линию, невысказанные слова и неудержимая горечь со слезами застывали в горле, колени неприятно зажгло, когда кожа немного стёрлась об острые камни, торчащие из-под земли, вызывая зудящее покалывание, от которого немели ноги.
Дрожащими кончиками пальцев Джон протянул руку и коснулся подушечками лица Линча, влажного от капель пота, робко проведя ими по щекам и скулам, что были еще теплыми, испуская знакомый трепет, которого Джон больше никогда не почувствует...
Громкий, приглушенный крик разнёсся душераздирающим воплем по всей глуши, от которого даже птицы с деревьев разлетелись, оставляя лишь затухающие отголоски, вибрирующие в нервно вздымающейся груди.
Писатель стиснул зубы до скрежета, сдвинул книзу изящные брови, и обжигающие крупинки стали скапливаться в уголках его глаз, спрятанных за тонкими стеклами, застланные от лунных лучей.
Рваное дыхание конвульсивно перехватило; горло незвано саднит —
к нему подступил тяжёлый ком, словно сотни острых игл впились в чувственную плоть изнутри. Тело млеет в оцепенении, кожа покрывается мелкой рябью, отчего создается ощущение, будто мир под ногами разваливается на тысячи мелких осколков.
Ветер свистел умиротворенно и некстати спокойно, лаская тихими потоками лица парней; играл со спутанными и грязными локонами волос шатена, когда тот неподвижно сидел на месте, на вытоптанном участке полянки. Первая капля жемчужных слез канула с его щеки на место пулевого ранения, где теперь растекалось огромное пятно, придающее серой егоровой футболке кровавый оттенок.
— Л-линч?... — с глупой детской надеждой пробормотал Джон, глядя на безжизненный, но еще теплый труп родного человека, истекающий кровью. – нет, пожалуйста. Это... это не п-правда, не так ли? Это сон... Проснись, приятель.
Пальцы Джона подрагивали, распространяя панические импульсы по ослабленному телу, готовые в любой момент вспыхнуть ярким безнадежным огнем отчаяния и боли, когда он прижал их к шее Линча, надеясь почувствовать желанный пульс или легкое биение.
Однако шатен ничего не почувствовал: ни биения, ни пульсации, ни слабого секундного дыхания – он потерял последнюю надежду, за которую так горько цеплялся.
Его разум затуманился на несколько мгновений – как будто непроглядная мутная пелена заблокировала его способность мыслить рационально – прежде чем шокирующее осознание обрушилось на него, как бушующая волна тихого океана:
его парень мертв.
Мертвый, черт возьми, умер!
Это слово эхом отозвалось в его пустом сознании, как горькая реальность, требуя, чтобы ее признали и поняли, которую Джон не хотел воспринимать.
Он смотрел на неизмененное лицо Линча, все еще тёплое, но теперь лишенное жизни, с ощущением, что сердце остановилось и съежилось от ужаса.
— Егор... Нет, — недоверчиво пробормотал Джон, схватившись за голову обеими трясущимися руками.
Линч не мог умереть! Не могло всё закончиться вот так, внезапно и даже глупо!
Шатен осторожно наклонился и в панике прижался пересохшими губами ко лбу Линча, желая, чтобы это был неудачный кошмар, но было бесполезно;
журналист умер. Никакой реакции.
Слеза неконтролируемо скативались по щекам рыдающего Джона, когда он смотрел на человека, которого так горячо любил, обожал и почти боготворил вне публики, безжизненно лежащего на земле. Уши с писком заложило, нос заклало, ресницы затрепетали —
все было похоже на галлюцинации, которые он уже не мог развидеть из-за скопившихся на глазах слез.
Паническая атака волной накатила на парня, заставив его в отчаянии схватить журналиста за плечи, начав его трясти, чтобы разбудить. Шатен также прижал ладонь к открытой ране, пытаясь остановить поток хлынувшей крови, но ничего не удалось поменять...
Эмоции, которые быстро сменялись, похожи на запутанные нити: хаотичные, пугающие, леденящие, сводящие с ума.
Оглушительными минутами спустя, нервный и истерический смешок сорвался с губ тяжело дышащего Джона, когда он нескрываемо рыдал в грудь Линча, пытаясь обнять
труп.
Ему хотелось обнять, прижать, приласкать, почувствовать то уютное, общее тепло, исходящее от журналиста. Желал, чтобы старший поцеловал его в макушку, приголубил и утешил словами, что жив; дабы бесстыдно положил голову на бедра Джона, сидевшего на диване, так что его угольная челка смешно торчала в разные стороны, как веник, и писатель бы зализывал ее назад, как мать сыну, что шел в первый класс на 1 сентября...
Голубоглазый не мог отпустить. Не хотел. Не собирался.
Как жить, зная, что твой любимый так ужасно умер после стольких лет совместных приключения бок о бок?
Он был готов на все, чтобы быть с человеком, которого так яро любил...
***
Просидев рядом с Линчем десятки минут в тишине, Джон молчал.
Куда позвонить? Как? Что делать? – эти вопросы не давали покоя. Выхода не было: телефон давным-давно выпал из кармана в ручей, когда они впервые ловко перебежали мост, поскрипывающий от их совокупного веса. А кричать и звать на помощь не было смысла, потому что надежды на спасение здесь явно не дождешься.
Паника, пронзительная боль и необдуманные решения – всё затуманило разум так чуждо, пронзительно.
Мир вокруг плывет быстро вращающейся каруселью, расплываясь в бездонные бесформенные пятна, испуская искры в глазах. Писатель, шморгая покрасневшим носом, вновь смотрит на небо.
Он подтянул колени к груди, обхватив их ладонями, безысходно раскачиваясь взад-вперед, начиная что-то растерянно бормотать о мести, чуть не задыхаясь от приступа травматической тревоги и гипервентиляции.
Сердце неистово болело:
оно готово было выскочить из груди и рассыпаться на десятки ломтиков, лишь бы не испытывать чувств. Роговицы глаз покраснели от прорвавшихся слез, губы были настолько искусаны и опухшие до бордовой крови, что она размазалась, создав эффект
«размазанной помады». Лицо шатена бледно, как белый альбомный лист...
Взгляд джоновых сузившихся зениц метнулись к кровавой ране, закрытым глазам журналиста и выражению его лица, а затем к небрежно лежащему револьверу, который, казалось, смотрел на писателя дулом.
Они всегда должны быть вместе.
Они были вместе, проливали горячую кровь, скрываемо для других любили друг друга –
они и умрут вместе, даже смерть не разлучит их.
Писатель судорожно замолчал и потянулся к револьверу, глядя на него как на решение всех своих ужасающих проблем. Мутный взгляд кинулся сначала на оружие в его руках, потом на лежащее тело, и сам Джон не замечает, как ноги автоматически тянут его к Линчу.
Он нервно возился с полированным револьвером, сжимая его рукоятку, а руки дрожали. Очкарик вновь упал на колени перед трупом, отчаянно опустив голову и расправив плечи.
Со стальной решимостью в глазах Джон плотно поднес пистолет к своему виску, зажмурив глаза.
Они не будут порознь. Никогда.
— Линч, — выдавил он прерывистым вздохом, — я скоро буду с тобой… обещаю. – его указательный палец вдруг опустился и нажал на спусковой крючок, а потом…
ничего.
Барабан прокрутился с пустым звуком, указывая на то, что в этом слоте пули не было. И Джон стиснул зубы, снова начав безостановочно рыдать, снова и снова пытаясь нажимать на спусковой крючок, пока пустой барабан револьвера вращался.
– Нет! Н-нет... — жалобно простонал он, когда его руки ослабели. – должно быть! Хотя бы одна...
Он надеется, нажимает... И вдруг острая жгучая боль пронзила его череп, мозг, прежде чем все потемнело и он упал рядом с телом любимого. Порох от пули медленно рассеивался в воздухе...
Была пуля: одна...
Камера, которую уронил Линч в самом начале, зафиксировала все:
слёзы, крики, смерть и самоубийство...
Но теперь они вместе. Настоящая джоновая любовь была таковая, что он не мог оставить свою вторую половинку:
жить без него не имело смысла...
“А тотчас на небе засверкали две яркие звезды...”
