Аффект невиновности

      Нос забит запахом трубочного табака. Щека как будто до сих пор вдавлена в столешницу. Столешницу, опостылевшую мне. Столешницу, которую я наблюдал как минимум трижды в неделю. Стабильно. Я успел выучить малейшие сколы, царапины, напитавшие проклятый стол в ненавистном мне кабинете.       Выговоры. Бесконечная череда выговоров. Из-за него моя дорога обросла колдобинами, беспощадно месящими подвеску тачки моей никчемной жизни, и поваленными деревьями неудач, вырастающими из ниоткуда и непременно врезающимися в бампер.       Сигаретный смог — вязкий, скапливающийся в душном воздухе густыми комьями: сегодня он курил больше обычного. Еще... еще алкогольная гарь. Он прежде никогда не пил на работе.       Боль в сплющенных ребрах — тупая, ноющая. В ушах стоит фантомный хруст костей, трещащих под напором его воли. Жестокой, зверской, граничащей с ненавистью и желанием свернуть мне шею.       За что?       Что ему мешало попросту кинуть мне в морду месячный оклад и турнуть из мастерской?       Мысленная каша рассасывается с трудом.       Столешница. Запах сигарет. Вес, обрушившийся на спину. Кандалы на запястьях — из его пальцев, въедающихся в кожу каленым железом.       Дальше — гуща тумана. Помню лишь то, как мой кулак впечатался во что-то костно-мягкое с характерным звуком. Затем ладонь обожгло нечто холодное. Твердое. Вновь тот отзвук, пронзивший кабинет глухой вспышкой. Грохот. Алая мгла, застлавшая взгляд. Сердце, разрывающее своим диким боем горло.       Он ненавидел меня. Считал херовым работником.       Тогда какого черта? Какого, мать твою, черта?       Какого черта ты чуть не поимел меня на рабочем месте?       Ты, порядочный натурал, презирающий меня босс, нагнул такого «безрукого отсоска».       На вкус страх напоминает окислившийся металл с примесью серы.       Никогда мне не было настолько страшно, как под этим непредсказуемым ублюдком.       Меня чуть не изнасиловали. Чуть не отодрали, как уличную девку.       Страх вперемешку с гневом струится по органам, присасывается к ним щупальцами кракена.       Полиция? Бред. Всем насрать на проблемы какого-то педика. Пусть геи больше и не преследуются законом, о социальной защите не может быть и речи. А учитывая его положение, в глазах «правосудия» я всего лишь мерзкий «голубой».       Всегда виновата жертва — будь то хоть женщина, хоть мужчина.       Насильники заведомо оправданы.       В таком мире мы живем.       Рассказать кому-нибудь о произошедшем жизненно необходимо, как глоток воздуха, не засоренного выхлопами ужаса. Одиночество и беспомощность угнетают. Сжирают живьем...              — Кайл? Что-то случилось? Ты внезапно замолчал.       Я вздрогнул. Взволнованный голос на том конце провода выдернул меня из тяжелого кошмара. Я сглотнул, пытаясь спихнуть в желудок кость паники, намертво застрявшую в горле. Собравшись с мыслями, я перехватил трубку стационарного телефона, отвел его от онемевшего уха и приложил к другому, прижав плечом, — увы, сотовый мне не по карману.       — Нет, все путем. — Помоги мне. — Просто устал. — Мне нужна помощь.       Хоть Рэйчел и не видела меня, я инстинктивно улыбнулся — привычка.       — Тебе нужно почаще выбираться к нам. Господи, Кайл, как давно ты навещал родителей? Я уже молчу про нас с Брайаном. — Телефон так и трещал праведным возмущением, сцеживающимся каналами связи. — Полгода! Я как старшая сестра...       Началось. Слегка отодвинув трубку, чтобы обиженное ворчание меньше резало слух, я потянулся к початой банке с пивом. Хотя сейчас не помешало бы что-нибудь покрепче.       В этом вся Рэйчел. Старшая сестра, чья обязанность сыпать на непутевого младшего брата — то есть меня — нескончаемые наставления. Перед глазами так и стоит ее вытянутое лицо с недовольно морщащимся острым носом. Впрочем, сейчас я даже рад всплеску ее негодования — свинцовая туча навалившихся на меня смятения и злобы зарябила, неохотно рассасываясь. Пусть и временно.       —... а еще у мамы снова колени ноют. И футбольная команда Дэвида — твоего племянника, если не забыл, — вышла в финал в соревновании между школами и взяла первое место... — Я знаю, Рэйчел. И про колени матери, и про Дэвида, которому пророчат будущее великого футболиста. Терпеть не могу американский футбол: стоит этим дикарям с гигантскими накладными плечами выйти на поле, как они превращаются в машины для убийств.       Чтобы выплеснуть животную энергию, жаждущую крови и насилия, люди изобрели бокс, футбол — в частности американский, — искусство. Общедоступная альтернатива — грубый секс. Секс...       Меня передернуло.       — Ты слушаешь? — Рэйчел сердито фыркнула в трубку, и мне почудилось, что в ухо попала фантомная слюна. — Ладно, забей. На Рождество приедешь?       Глотнув противного потеплевшего пойла, я выжал все ту же привычную улыбку и бросил свой коронный уклончивый ответ:       — Посмотрим.       — Опять это твое «посмотрим». Бесит. Ладно. — Вздох. Секундная тишина, натянувшаяся нитью мучительной недосказанности, отчужденности и смущения, какое подступает при общении с незнакомцами. Нам попросту не о чем разговаривать, что уж говорить о взаимной поддержке. Рэйчел вновь отозвалась с какой-то несвойственной ей робостью или даже... теплотой: — Мы скучаем. Все мы.       — Я тоже. — Почти правда. Нутро омыла патока щемящей тоски, и даже отвратное теплое пиво показалось сладким нектаром.       — Ну так что? Приедешь?       — Посмотрим.       Вижу, как она закатывает глаза, хоть нас и разделяют мили. Рэйчел раздраженно процедила: «все, пока» и бросила трубку. Как тактично — не захотела срываться на младшем братишке.       Рваные гудки. Один. Два. Три... Мне не хотелось класть трубку в надежде, что кто-то незримый даст сигнал, заполнит пробелы между гудками убаюкивающими словами поддержки. Утешения.       Приложив немалые усилия, я медленно потянулся к корпусу телефона и со звонким щелчком положил трубку, оборвав цепь гудков.       Выдох — то ли облегчения, то ли, напротив, гадкой муки. За окном моей однушки тлеет багряный закат, растекающийся на стеклах жидкими бликами пятен.       Уже вечер. Прогноз погоды пророчил дождь. Я обнаружил, что так и не переоделся. Руки по-прежнему прошибал легкий тремор, мелко теребящий пивную жестянку. Трезвость осознания произошедшего смазывала мозги, латая изорванную логику.       Один вопрос оставался открытым: почему он это сделал?       Что-то тянуло меня обратно. Наверное, я самоубийца. Выжать из него ответ, чтобы собрать мозаику... Нет, я точно самоубийца. Указательным пальцем я принялся отбивать ритм по жестянке и и в такт цеплять выгнутое кольцо-открывашку. Немигающий взгляд пронзал вид за окном.       Миг — и я отшвырнул опустошенную банку и сорвался с места, точно из меня вырвали тормозные колодки.       Самоубийца.       На ходу сорвав с вешалки кожанку и подцепив ключи от байка, я выскочил за порог, подгоняемый озлобленным любопытством. Прежде чем уволиться, мне необходимо узнать, что двигало этим говнюком.              Я устроился на работу в автомастерскую на окраине Огайо несколько месяцев назад. Кроме как копаться во внутренностях тачек, я ровным счетом не умел ничего. Колледж так и не окончил по банальной причине — не хватило бабок. Гордо отвергнув любую помощь родителей, я думал, что справлюсь сам. Что ж, самонадеянности мне не занимать.       Наводка на заведение Джека Сандерса прилетела от знакомого автомеханика — старика Билли, мастера старого пошива. Он сказал, что давно знает Сандерса; что он славный малый, хоть и со скверным характером. И что он, этот самый Джек Сандерс, в первую очередь ценит навык, вбитый в руку, а не вшивый диплом.       Собеседование прошло, мягко говоря, не очень. Как сейчас помню: мне пришлось кипеть у дверей начальника добрых три часа, потому что тот был в отъезде. Парни, проработавшие там не один год, устроили мне проверку на вшивость, этакий вступительный экзамен, заставив на молекулы разложить движок, а после собрать фактически с нуля. Параллельно я наслушался массу историй об их боссе: старина Пит говорил, что обязан ему чуть ли не жизнью; Эд называл его снобом и мудаком, но в целом восторгался тем, как Сандерс сумел слепить себя без чьей-либо помощи; Уилл, через слово вставляя бесящее «бля», делал упор на то, что у «шефа» — только он называл Сандерса шефом — «охуеть какой вкус на цыпочек».       Наслушавшись баек, я расслабился, надеясь увидеть красочно обрисованного хозяина мастерской — сурового, зато справедливого парня.       Стоит ли говорить, что ожидание в один миг треснуло и рассыпалось крошкой под нажимом реальности?       Мне показалось, что Сандерс сразу меня невзлюбил: он смотрел... с каким-то презрением. Чуть ли не с отвращением. У меня на такие вещи чуйка собачья. Оказавшись с ним лицом к лицу в кабинете, мне не хватало воздуха. Интерьер давил. Он давил. Прижимал к полу своим развязным высокомерием.       Широкие массивные скулы. Резко высеченные подбородок и нос. Тонкие поджатые губы. Тяжелый взгляд из тени, отбрасываемой густыми бровями. Зеленовато-серые глаза, сверкающие двумя дикими, звериными прорезями. Воронья смоль коротких волос, местами враждебно топорщащихся вздыбленной волчьей шерстью. Сандерс производил впечатление максимально неприятное, заполняя собой все вокруг. Я не выношу долгого зрительного контакта, но в случае с Джеком Сандерсом мне не удавалось отвести взгляда: он намертво пригвоздил меня к стене, сканируя, словно прикидывая, выгодное ли я вложение в его бизнес. Я ждал типичного нудного диалога, как и заведено при трудоустройстве, однако Сандерс ограничился одним вопросом:       — Ну? Зачем притащился?       Оцепеневший от грубой прямоты, я не думая выдал, от неожиданности кое-как ворочая языком:       — Работать. — Какой вопрос, такой и ответ. А что он хотел услышать?       Цыкнув, он вдавил в пепельницу недокуренную сигарету и резко подался вперед, из-за чего кожаное кресло под ним жалобно скрипнуло. Сандерс сложил руки на столе и отчеканил с нескрываемым бешенством (клянусь, я практически слышал, как скрипнули его зубы):       — Расшифровываю для тупых: почему тачки?       — Они лучше людей. — Слова самовольно слетели с языка, точно внутри меня сидело существо, завладевшее сознанием. Вроде космических паразитов из комиксов, по которым так тащатся пацаны. Удивительно, но до встречи с Сандерсом я и не задумывался, почему именно машины. В школе я учился хорошо. Экзамены сдал достойно, почему и смог поступить в колледж Северо-Западной Айовы. Все пути были открыты, преграда — лишь финансовый вопрос, бич человечества...       Я не понял реакции Сандерса: он лишь махнул рукой, по-хозяйски откинулся в кресле и крутанулся спиной к двери, тем самым дав понять, что разговор окончен. После парни объяснили, что таким образом босс оценивал мою профпригодность; проверял, горю ли я делом, потому что он не терпит «унылых говнарей, прущихся в профессию без запала».       Короче говоря, после обряда инициации — иначе это не назвать — я долго не мог отойти от шока.       Не мог отойти от встречи с Джеком Сандерсом, ставшим моим начальником.              Независимая мастерская Сандерса действительно держалась на фундаменте отличной репутации. Я быстро втянулся. Выявляя «болячки» механических крошек, я чувствовал себя спасателем. Чувствовал, что что-то значу.       Работа кипела с утра до ночи, и у меня была возможность краем глаза следить за боссом. Несмотря на то, что он рассекал на до блеска отполированном новеньком «Гранд-Чероки-ZJ» и одевался в дорогие шмотки, сигареты курил дешевые, из трубочного табака, и в целом сохранял некоторую внешнюю небрежность: он никогда не носил галстук, волосы не прилизывал, брился редко и пил дешманский кофе из автомата.       Неприязнь к Сандерсу сменилась неподдельным интересом и безответным влечением. Он нравился мне как мужчина, невзирая на его грубость и ядовитые издевки. Правда, моя симпатия со временем истлела, сменившись настороженностью и, очевидно, легкой формой враждебности, притаившейся где-то в подсознании.       Я не выносил его скотской усмешки. Шерсть вставала дыбом, стоило хренову узурпатору придраться к очередной мелочи. Один раз я обратился к нему по поводу поставки термостатов конкретного бренда — в новинках я знал толк, отслеживал малейшие колебания на рынке автомобильных запчастей, — на что получил резкое: «Что еще попросишь? Пососать не завернуть?» Хоть на следующий день детали движка доставили, я стискивал зубы от негодования. И со временем колкость, жесткость, дотошность в мой адрес все нарастали: Сандерс докапывался до всего, отгулов мне не давал, ссылаясь на то, что отдыхают лишь слабаки. Хотя с остальными он держался мягче. Поначалу казалось, что я надумываю, но со временем дерьмовое отношение стало очевидно не только мне. Более того, он нарочно превышал заслуги моих коллег, демонстративно игнорируя меня, словно я — пустое место, мусор, прилипший к подошве его начищенного ботинка. Проверка на прочность? Или дело в том, что я неопытный новичок? Конечно, с парнями он давно сработался. Пит вовсе стоял у истоков, помня мастерскую еще ненадежным сараем, где работал лишь он и Сандерс, тогда принимавший активное участие «на передовой».       Но к чему принудительное изгнание? На хера вешать на меня позорное клеймо изгоя?       Как-то раз я курил на заднем дворе, когда ко мне подсел старина Пит. Его чисто американское добродушное и широкое лицо с неаккуратными чертами навевало умиротворение. Он курил только самокрутки, с особой нежностью сворачивая папиросную бумагу, начиненную ароматной бурой россыпью. За тем, как затягивается Пит, можно следить вечно, подхватывая медитативную волну. Мы молчали. Смотрели в золотисто-оранжевое летнее небо, общаясь без слов.       «Никогда не знаешь, чего от него ждать. Не принимай на свой счет: если Сандерс так себя ведет, значит, ему так хочется. И хрен ты что с этим сделаешь».       Я навсегда запомнил слова Пита, опоенные августовской негой. Действительно, хрен ты что с этим сделаешь.       В итоге я возненавидел Джека Сандерса — прежний дурман влечения развеялся, оставив осадок из обиды и тихого гнева.              Вскоре я задумался о возвращении в колледж. Требовались деньги. Говорить с Сандерсом о повышении оклада — себе дороже, мне и без того хватало его вечного недовольства и пышного сарказма. Пришлось искать мало-мальски оплачиваемую подработку. Пристроился барменом в своем районе, недалеко от дома. Владелец бара великодушно пошел навстречу, когда я попросил только ночные смены. Весь следующий месяц моя жизнь строилась по модели: «Из дома — в автомастерскую, оттуда — в бар, из бара — домой». И так по кругу. Каждый день закручивался безжалостным Уроборосом, не позволяющим циклу оборваться. Конечно же, такая загруженность сказалась на качестве работы.       Один раз я серьезно облажался: полуубитый, страдающий от недосыпа и до кучи подхвативший какую-то дрянь, истязающую меня температурой и адской резью в горле, при диагностике я заменил полетевшие свечи зажигания, из-за чего форд клиента дергало, как при эпилепсии, а топливо сжиралось вдвое быстрее. Но я напрочь забыл про проверку зазоров. Иными словами, прокол значительный. На следующий день клиент вернулся в гневе с жалобами на барахлящий мотор. И на меня.       Тогда я понял, что увольнение куда лучше, чем выговор Сандерса. Черт с ней, с урезанной зарплатой. Боже, стоя у него в кабинете, как провинившийся школьник перед директором, я мечтал, чтобы он орал, крыл меня благим матом, грозил увольнением. Однако Сандерс просто молчал. Отбивал пальцем по крышке стола незатейливый монотонный такт, накаляя атмосферу. Он даже не удостоил меня взглядом, всем видом выражая отвращение. Плюнул лишь: «О повышении и не мечтай. А теперь пошел вон» и указал на дверь.       Со временем я понял, почему меня не уволили: Сандерс преследовал садистскую цель показать, где мое место. Давление со стороны начальника усилилось. На меня стали взваливать грязную работу вроде той же уборки. Я мог уйти по собственному. Потребовать расчет — и освободиться от рабских оков.       Мог. Но я по своей природе упрям, горд и мстителен. У меня тоже скверный характер.              Как-то раз Сандерс доверил Питу свой внедорожник — классическая плановая процедура для профилактики. У самого босса, разумеется, не было времени возиться со своей тачкой. Воспользовавшись случаем, я попытался убедить Пита передать эту работу мне, аргументируя тем, что я хочу доказать Сандерсу свою компетентность. (На самом же деле — подпортить ее сильнее, только на этот раз умышленно.) В общем, наплел ему сказок о своих благородных намерениях. Помню, как Пит многозначительно усмехнулся, подмигнул в свой привычной манере и не мешкая кинул мне ключи. Старый дьявол сразу все просек — к гадалке не ходи. Была вероятность, что он меня сдаст, но за время работы в этой рабовладельческой конторе, нещадно эксплуатирующей молодые кадры, я убедился, что Пит — тот еще авантюрист, вечно жалующийся на унылую рутину. «Этой колонии строгого режима не помешает встряска», — говаривал он, лениво потягивая темное пиво.       Когда Сандерс умотал, а остальные, отработав свое, отправились по домам, я занялся «обслуживанием» жертвенного джипа. Убрать масляные пленки, заменить дорогое масло на дерьмовое, специально приобретенное мной для реализации своего коварного плана, — раз плюнуть. Скоро новенький чероки начнет кашлять, хрипеть, что непременно озадачит владельца.       Уверен, Сандерс мигом пронюхает, кто надругался над его внедорожником. Я этого и добивался. Хотел, чтобы он знал: я не собираюсь молчать и терпеть его диктаторский режим.              Мое злорадство продлилось недолго: спустя неделю я осознал, что вляпался по-крупному. Приходя на работу, всякий раз готовился к худшему, искоса поглядывая на хмурого Сандерса. Его рожу перекосила нестираемая угрюмость, расползающаяся по мастерской токсичными парами. На меня он внимания не обращал, не скалился, волком не смотрел. Точно ничего не произошло. Однако дурное предчувствие въелось в душу липким налетом.              Сегодня, 15 ноября 1993 года, свершилось то, чего я ждал с замиранием сердца и каким-то извращенным ребяческим восторгом.       Конец рабочего дня. Я задержался, решив поработать сверхурочно, чтобы завтра пораньше освободиться. Все давно ушли. Лишь в кабинете Сандерса, куда вела обшарпанная металлическая лестница, горел тусклый свет, зловеще подсвечивающий окна. Увлекшись, я и забыл, что мы остались вдвоем. Вдали от города. На мили вокруг — ни души.       День неторопливо тускнел, тяжелея надвигающимися тучами, перекрывающими артериальную кровь заката. Тени вытягивались, расползались по стенам, искажая пространство.       Я оторвался от работы и направился к выключателю, когда Сандерс вышел на лестницу и глухо окликнул меня. Без тени агрессии, но с тяжестью, ощущающейся физически. Под ложечкой засосало. Лестничные арматурные прутья грузно проседали под каждым шагом. Не чувствуя ног, я поднялся в его кабинет, оставив дверь открытой. Мрачный и резкий профиль Сандерса, выточенный теплым светом лампы на фоне черной стены, устрашал. Он выпил, причем прилично, судя по наполовину опустошенной бутылке отменного бурбона.       Сандерса что-то снедало. Впервые я видел его настолько уставшим. До этого я бы не сказал, что ему под сорок, но сейчас... Сейчас он выглядел старше своих лет. Его — непоколебимого, заносчивого, признающего лишь свое мнение и не терпящего пререканий — будто загнали в угол.       — И чего ты добивался, похерив движок? — Горький смешок — его губы искривила тяжеловесная ухмылка. — Это ты так отомстил?       Меня тут же вспорол клинок его взгляда — темного, отливающего нездоровым блеском, вобравшего в себя простор преисподней.       В тот же миг я осознал: меня либо изобьют до полусмерти, либо пришьют.       Сандерс опрокинул в глотку остатки терпкого янтарного пойла, цыкнул, нетерпеливо отставил стакан, словно куда-то спешил. Он поднялся из кресла резко, и мое сердце екнуло. Я подобрался, напружинив каждый мускул, готовясь дать отпор, когда Джек Сандерс отделился от полумрака и шагнул ко мне. Задержавшись в дюйме, он изменил траекторию и обогнул меня безмолвной тенью. Я не оборачивался — первобытный страх парализовал конечности и толстым льдом лег на позвоночник. До слуха донесся звук закрывшейся двери. Сперва я подумал, что Сандерс ушел. Но его присутствие лишь сгустилось, забивая дыхательные пути. Зачем тогда понадобилось закрывать дверь? Все ведь давно ушли.       — От тебя много проблем, Браун. С первого дня ты стал для меня гребаной, блядской, сучьей проблемой. — Он распалялся. Вновь хищно обогнул меня. Тон его голоса ужесточался, переходя на угрожающий рык. Я хотел спросить, какого тогда черта он держал меня в штате, раз я — сплошная проблема. Хотел — и слова застряли в глотке. — Знаешь что? — развернувшись, он ткнул в меня пальцем, рявкнув, заставив боязливо сжаться: — Ты во всем виноват, понял? Такой, как ты...       Он запнулся. Его глаза сверкали ошалело, совершенно безумно. Он впервые орал на меня — искренне, от души, выплескивая всю накопившуюся злобу. Точно не помню, что он дальше говорил — вернее, запальчиво выкрикивал мне в лицо. Сандерс цыкал, скалился, то и дело зачесывал назад недавно подстриженные волосы, оттягивал воротник своей рубашки, явно душивший его из-за прилива ярости. Казалось, стены вот-вот рухнут. Голова раскалывалась из-за неиссякаемого потока ругательств, унижений.       Он припомнил все. Перечел все проколы, будто вел отдельный журнал, где детально расписывал мои проступки.       Контуженный и выпавший из реальности, в пылу его гнева я не заметил, как Сандерс стиснул мои плечи и рванул на себя. Встряхнул. Развернул к себе спиной и швырнул на стол. Дальше — тьма. Запах сигарет, бурбона. Лязганье ремня. Дьявольская мощь, сдавившая сперва холку, а затем запястья. Уши закладывало его загнанное дыхание. Меня поглотил омут аффекта, и очнулся я уже на лестнице, с приспущенными джинсами и бельем. Я слышал, как он стонал от боли сквозь стиснутые зубы. Посылал мне вслед какие-то рычащие проклятия. В кабинете что-то рухнуло, отразившись от стен мастерской грохочущим эхом. Услышав топот, я понял, что он ломанулся за мной.       Боги, я никогда так не бегал. Никогда не выжимал из своего байка такой лютой скорости, подрезая водил, осатанело сигналящих мне в спину, и на адреналине выскакивая на встречку. Уши закладывало бешеным пульсом, размалывающим череп.       Мне хотелось скрыться. Больше никогда не видеть его. Забыть произошедшее как страшный сон. Мчась на хищно рычащем байке, я по-прежнему ощущал на спине его вес. И стояк, прижатый к заднице.       Забыть — этот чертов день, автомастерскую, кабинет.       Забыть Джека Сандерса.              И именно поэтому я, промокший до нитки из-за настигшего меня ливня, снова стою на знакомом пороге, набираясь смелости шагнуть в пропасть. Все кажется чужим, хоть я и проработал здесь не один месяц. От этого места веет опасностью.       Конечно же, он до сих пор не ушел: свет в кабинете горел так же, как и пару часов назад.       Стараясь двигаться как можно тише, опасливо останавливаясь от каждого звука, я направился к лестнице. За спиной — мерный шум дождя, стекающего на землю живой стеной. Футболка прилипла к хребту, напитанная не то потом, не то дождевой влагой. По загривку змеилась ледяная струйка. Волосы неприятно обклеили череп, лезли в глаза, гадкой пленкой легли на щеки. Ступени врезались в подошвы берцев. Шаг. Два. Три. Дверной проем. Тишина.       Он сидел в своем кресле, уронив голову на грудь и подперев слабо сжатым кулаком висок, обагренный запекшейся кровью. Стреляя взглядом по сторонам, я уставился на разбитый стакан, поблескивающий на полу.       На нем застыли кровавые чернила.       Фаланги прошиб мышечный импульс: я вновь ощутил в руке нечто достаточно тяжелое и холодное. Вновь услышал гул удара и последовавший за ним звон битого стекла.       Выйдя из оцепенения, я еще раз быстро осмотрелся, заметив бутылочные осколки, валявшиеся у правой стены, под разодранным винтажным плакатом. Приглушенный свет играл на разлитых остатках бурбона.       В кабинете царил хаос, как после тайфуна.       — На хер приперся? Вали отсюда.       Не шевельнувшись, он словно почувствовал мое присутствие. От его наезда меня пробила дрожь, однако решимость не пошатнулась.       — Оглох? — Сандерс наконец-то соизволил поднять голову. Под острым выступом его скулы чернела гематома — яркая, вдавливающая щеку вглубь черепа. Сандерс зыркнул на меня исподлобья. Но было в его взгляде что-то, отдаленно напоминающее... страх. — Я сказал: проваливай, — огрызнулся он, хоть и без прежнего напора. Будто бы боролся с самим собой, скрывая нечто поистине ужасное. И я расслабился, нутром почувствовав, что Сандерс больше не сорвется.       Ему страшно так же, как было страшно мне.       — Почему? — я не ожидал от себя такой уверенности — собственный голос звучал грозно. Сандерс уже приготовился было раскрыть рот, чтобы кинуть очередную ядовитую грубость, предпринимая жалкие попытки защититься, как я его опередил, нагло заткнув: — Ты несколько месяцев в открытую гнобил меня, обращался со мной как с обоссанной дворнягой. И сегодня ты чуть меня не трахнул. — Голосовые связки завязались предательскими узлами. Костяшки хрустнули — я сжал кулаки, впиваясь ногтями в ладони до тупой боли. По лицу Сандерса, замершего забитым зверем, скользнула тень. Бурая вмятина от бокала на его виске и насыщенная чернота следа от моего кулака вернули мне самообладание. Сглотнув, я продолжил, повторив свой вопрос: — Почему? Хотя бы ответа я достоин? Или ты меня вовсе за человека не считаешь, а, Джек?       Я впервые позволил себе назвать его по имени. Неосознанно. Вложив в сказанное щедрую долю иронии. С вызовом всматриваясь в бездны его глаз.       — Скажи, Джек... — я говорю едко, не сдерживая кривой печальной усмешки, — раз я такая проблема, зачем ты все это время держал меня рядом?