Per Aspera Ad Inferi

      Астарион стоит в Доме Надежд, окутанный теплом потрескивающего вблизи камина и собственным страхом. Страх этот весьма завуалирован; выражаясь метафорически, до краёв наполняет стакан и растворяется среди содержимого котла эмоций. Непросто вообразить существо хуже Касадора и вместе с тем наивно полагать, что Рафаил хуже быть не может.       Разумеется, в этом вся его суть – быть хуже.       Спина обнажена, ровная линия позвонков видна под тусклым янтарным светом. В здании жарковато, гости здесь непременно ощущают себя так, словно варятся на медленном огне. Астарион полагает, таков замысел, и Рафаил этим вряд ли обеспокоен.       Уже поздно, даже по дьявольским меркам, потому дьявол, медленно, планомерно расхаживающий вокруг Астариона, сильно не утруждался привычными одеяниями: на нём халат насыщенного винного цвета, с тщанием расшитый золотой нитью. Когда Рафаил снова оказывается впереди, Астарион склоняет голову, чтобы лучше разглядеть узор. В композицию вплетены покрытые чешуёй змейки и почти забавно недостоверные дьяволы. Поймав его взгляд, Рафаил улыбается, не разжимая губ, и, обогнув, останавливается сзади.       — Ты их уже видел, — в собственном голосе слышна капризность, из-за чего волнение лишь усиливается, и винить, кроме себя, некого. — Нет надобности повторять. Может, это всё твоя безудержная тяга к драматизму?       — О, — отвечает Рафаил, до крайности растягивая один-единственный слог. — Может быть, но ещё раз взглянуть на столь… гибельный договор не повредит. До чего ужасно было бы позже обнаружить некоторые упущенные детали.       Астарион хмурится, напряжённо вглядываясь в камин до тех пор, пока перед глазами не остаются выжженные жаром пятна. Когда кончики чужих пальцев прижимаются к спине, он содрогается всем телом, шагнув вперёд, и оборачивается. Потянувшись сначала к запястью Рафаила, он мигом передумывает, вместо этого указывая пальцем в его направлении.       — Не припоминаю, чтобы разрешал тебе меня касаться.       Рафаил поднимает руки, вздыхая и закатывая глаза с таким самомнением, что у Астариона от раздражения вспыхивает кожа. Он хватает рубашку с кресла и поспешно надевает обратно. Рафаил внимательно за ним наблюдает.       — Не разрешал. Однако ты явился сюда с определённой целью, не так ли? Твоя манера обиженного мальца намекает, что ты чего-то жаждешь.       Астарион кривится. Он уверен, что раньше отзывался о себе сходным образом – называл себя не то что обиженным, даже угрюмым, – но совсем иначе слышать такое из уст кого-то кошмарно заносчивого. Если быть равным другому означает именно это, он решительно предпочитает в будущем подобного избегать.       — Да, — Астарион разминает челюсть, тщась выгнать напряжение из тела, и сосредотачивается на тепле огня за спиной. Языки пламени облизывают нервы. При любых других обстоятельствах вышло бы довольно забавно. — Я бы хотел, чтобы ты… помог мне.       Рафаил жестом указывает ему продолжать.       — Помог мне убить Касадора.       — О! — восклицает Рафаил; кажется, у него это один из любимых способов начать предложение. — Ты меня задеваешь. Признаться, есть у меня некоторая предвзятость к договорам, но твоё положение я нахожу чрезвычайно занятным. К слову, это комплимент. Иначе ты не был бы и вполовину столь пленителен.       Астарион презрительно усмехается.       — Ловкий способ уклониться от ответа.       Рафаил приглашает его следовать за собой.       — Вижу, ты по своей природе на редкость бдительное существо, но вспомни: в прошлый раз я не стребовал с тебя ничего невозможного, ведь правда? Для вас не составило особого труда избавиться от Юргира. Победа, несомненно подтверждающая ваши достоинства.       Астарион проходит за ним в дальний коридор. Тёмный деревянный пол, окна занавешены шёлковыми шторами. Это место словно застыло во времени, вплоть до ковров, совершенно неподвижно устилающих залы. На стенах висят портреты выше и шире Астариона во весь рост. Большая их часть – творения самого Рафаила, но остальные – шедевры чужих рук, забранные или взятые в обмен. Одна из картин необычайно обстоятельно изображает наутилоид на берегу неизвестных вод. На вкус Астариона, она омерзительна.       — Я бы не явился сюда без мысли, что ты пожелаешь чего-нибудь взамен, — Астарион останавливается и заглядывает в пустое позолоченное зеркало. — Чего бы ты ни попросил, не томи. У тебя в гостях я чувствую себя слегка поджаренным.       — Сколько нетерпения. Ты жаждешь смерти Касадора, что ничуть не удивительно. На твоём месте я избрал бы тот же путь. Помешаешь ему осуществить договор, не дашь себя убить, а затем… что?       — Что значит «что»? — Астарион отступает от зеркала как раз когда Рафаил заворачивает направо и распахивает двери огромной старинной библиотеки.       Пространство заполняет запах клея, книжных переплётов и серы.       — Касадор умрёт, а я стану… — слово липнет к горлу, точно вата, пропитанная клеем, — свободным.       — Совершенно верно, — Рафаил оборачивается к нему, опираясь на исполинский стол. — У тебя ведь есть представление о том, чем займёшься, когда заполучишь свободу? Громкое это слово. Свобода.       Кожа тоже кажется липкой, и от неуютного ощущения Астарион отводит глаза. Позволяет взгляду блуждать вдоль полок, до отказа забитых романами: и выдумкой, и правдой. Их корешки позолочены для красоты. Какие-то состоят из нескольких томов, другие стоят сами по себе.       Солнечным теплом как следует не насладишься в разномастной компании чудаков. Да и едва ли можно назвать это свободой. Астарион слабо представлял себе истинное значение слова «дружба»: миролюбивые товарищи вечно совали носы куда не надо, и им нельзя было просто взять да объявить, что он ничем не обязан незнакомцам. У него уже украли так много времени. Жизнь закончилась, толком не успев начаться. Его время всегда принадлежало кому-то ещё, но не ему самому.       Он слишком глубоко увязает в раздумья и пропускает момент, когда дьявол касается его, уютно разместив кисть под челюстью. Ладонь тёплая, пальцы прижимаются к кости. Пока Астарион на него не смотрел, он оставил обличье смертного, и теперь подрагивающие огоньки библиотеки раскрашивают его в ещё более красные оттенки. Он необъяснимо, чудовищно, безумно близко.       — Контракт вознесения, — произносит Рафаил возле самых губ Астариона (без всякой на то причины). В тёмном освещении рога кажутся едва не чёрными, а радужки походят на масляные круги, куда только что обронили спичку. — Предположим, я помогу тебе убить Касадора. Предположим, я в своём самом дружелюбном расположении духа. Намереваешься заверить меня, что сам не имеешь ни малейшего интереса в вознесении?       Ложь сидит на языке, ведь такой вариант частенько приходил к нему в голову как возможный. Истинный способ отбросить беспомощность, гарантированно вырваться из жадных, извечно удерживавших его лап.       — От моего ответа зависит, поможешь ты мне или нет? — спрашивает он, отворачивая голову немного влево, и Рафаил надавливает большим пальцем ему на челюсть.       — Полагаю, нет, моё маленькое отродье, — тон у Рафаила почти скучающий, он выдыхает слова сквозь зубы с затаённым разочарованием. — Выловить тебя не так просто; думаю, при любом раскладе будет увлекательно. И, помимо прочего, Касадор превзошёл сам себя. Не кажется тебе, что он переходит все границы?       Неудивительно, что причуды Касадора Рафаила не впечатляют. Любой, кто притязает хоть на крупицу власти, дарующей возможность диктовать свои условия, обязательно взвинтит Рафаила. И, судя по всему, уже взвинтил. Трудно представить, что ещё могло бы так побудить дьявола к этой сделке.       Когда Астарион заговаривает снова, Рафаил спускает руку к его горлу, обманчиво тёплыми кончиками пальцев явно суля недоброе.       — Стало быть, ты мне поможешь. Откровенно говоря, ты несказанно многословен.       — Возможно, но и ты вполне заинтересованный слушатель, — Рафаил убирает руку лишь с тем, чтобы притянуть Астариона к себе за бок. Его касание тёплое, но прошито зломыслием, и, быть может, он не в силах это побороть. Вероятно, думается Астариону, это у него в крови (так же, как у него самого). — Я помогу тебе и, поскольку мне приносят удовольствие наши милые беседы, назначу ничтожно малую цену.       — Разумеется, — сухо соглашается Астарион. — Чего ты просишь?       — Я желаю, чтобы ты был моим, — говорит он и, стоит Астариону отпрянуть, подобно испуганной отпором кобре, – качает головой. — Ничего столь губительного, как договор в твоей плоти, Астарион. Будь благоразумен. Я желаю, чтобы ты принадлежал мне сердцем… и, пожалуй, телом. Я не стану действовать против твоей воли, но и никому другому ты себя не отдашь. Я зову – ты являешься.       — Да, — его тон раздражённый и разбитый, острые клыки обнажены в оскале. — О, конечно. Являюсь по твоей прихоти и размениваю привязь Касадора на твою. Чёртов благонравный мерзавец! Выставил меня круглым дураком…       Свечи и фонари, освещающие комнату, мерцают ярче прежнего, исхлёстывая свои маленькие стеклянные стенки. Рафаил оказывается позади Астариона, перед старинными дубовыми дверьми, через которые они вошли. Его хвост встревоженно изгибается дугой, заостренный конец дёргается вперёд-назад, будто стрелка часов.       — Довольно упрямиться. Пора отличать удачу, коль она решает удостоить тебя своей милостью. Неужели ты и впрямь уповаешь на то, что у тебя есть хоть малейший шанс убить Касадора своими силами? Если бы он был, что останавливало твою руку все эти годы, м? — Рафаил снова приглаживает его челюсть, стараясь убрать отражение возрастающего гнева на его лице. — Ты просишь моей помощи, и я охотно её окажу – за незначительную цену, как и всегда. Ты будешь свободно разгуливать под солнцем, так же, как с недавних пор. Твоя воля, твои решения будут принадлежать тебе. Я бы не стал использовать тебя как пешку. Не выставлял бы на всеобщее обозрение ради забавы. Зови это привязью, если пожелаешь, однако такая привязь куда длиннее и легче, чем предшествующая ей.       Руки трясутся, жар ярости разливается по коже. Астарион – точно загнанный в угол зверь, как приколотое к доске насекомое: ему дана видимость выбора, по чужому замыслу неминуемо должного свершиться. Будь у него вариант куда пойти, здесь бы он не оказался, и Рафаил об этом осведомлён.       — Я дам тебе минуту на раздумья, — проговаривает Рафаил, снова приближаясь.       На сей раз Рафаил прижимает Астариона к столу и вклинивается между его ног. Кажется, возможность отказаться ускользает.       — Если ты позовёшь меня, — Астарион презирает собственное сбитое дыхание, дрожь от ладоней, движущихся вдоль его боков, от подушечек пальцев, закрадывающихся под рубашку, — и я откажусь? Что тогда? Закатишь истерику?       — Значит, откажешься, — задумчиво замечает Рафаил. — Как я и сказал, я не притронусь к тебе против твоей воли. У тебя всего лишь не будет никого другого.       — А если я скажу остановиться сейчас? — горячие кончики пальцев скользят по обнажённой ледяной бледной коже. — Прекрати… изводить меня, чёртов хитрец!       — Просишь меня остановиться?       Уста льнут к изгибу шеи, ниже стыка челюсти и горла, и так странно снова ощущать зубы едва не острее своих, слегка оцарапывающие его же плоть. Из-за массивных крыльев за спину дьявола не глянуть, но, запрокинув голову, на высоких потолках Астарион видит спиралевидные фрески. Он закидывает ногу на бедро Рафаила, сближаясь вплотную, настолько тесно, что ощущает его дыхание.       — Наве… — Астарион запинается, бросая взгляд сначала на губы, затем на потолок – и снова на губы, — наверное, нет.       У тебя всего лишь не будет никого другого. Должно быть куда больнее, но бессодержательная, пустая жизнь делает угрозу невпечатляющей. Стоит только представить: можно будет как раньше каждое утро греться под солнцем, навсегда забыть вкус гнилой крови, никогда больше не служить развлечением чужим гостям… Звучит слишком заманчиво, чтобы угроза значила хоть что-то. Рафаил вернёт ему солнце. Навеки.       Когда Рафаил сквозь штаны проводит ладонью по паху, Астарион напрягается, но его лишь притягивают ближе, приподнимая голову, чтобы подобраться к губам. Оцепенение растворяется, уходя из позвонков; Рафаил целует его, и на вкус он как самые дорогие вина. Он побуждает Астариона обхватить торс ногами; Астарион тянется вверх, оглаживая изгиб его плеч и раздвигая полы изящно расшитого халата.       — Представь, каково будет, — выдыхает Рафаил ему в губы, наблюдая за ним из-под полуприкрытых век, — избавить от него не только себя, но и всех остальных. Знать, что его больше нигде – нигде на всём свете – не существует.       Астарион взвывает, как раненый зверь, и Рафаил напевает ему сквозь сомкнутые губы что-то приятное, очевидно, с целью утешить. Он затягивает Астариона в поцелуй и приподнимает, с удобством усаживая на краю широкого деревянного стола. Впивается когтями в нежную плоть.       — Понятия не имеешь, как сильно… — Астарион начинает говорить и тут же, охнув, смолкает, когда Рафаил перехватывает его за бока и наклоняет всё ниже, до тех пор пока спина, покрытая шрамами, не соприкоснётся с холодной деревянной поверхностью.       — Как сильно ты его ненавидишь? Имею. Ты исписан ненавистью со всех сторон. Я помогу тебе от неё избавиться.       Рафаил раздевает его и не медля проталкивает внутрь сразу два пальца; двигает ими, пока от жжения Астарион не начинает ёрзать. Тихо шикнув, дьявол прижимает ладонь к бедру.       — Перебор? Едва ли.       — Грёбаный эгоист, — Астарион запрокидывает голову – острый край стола врезается ему в шею. Пальцы Рафаила странно тёплые внутри холодного тела, из-за чего его начинает трясти, словно изувеченную тварь, а от этого он ощущает себя ещё более жалким. — Терпение – великая добродетель, знаешь ли.       — Я осведомлён.       Астарион опускает подбородок, чтобы глянуть в сторону Рафаила: бордовый халат свисает с плеч, подобно текучему шёлку; крылья покоятся за спиной. Свободной ладонью он обхватывает свой член, неторопливо проводит пальцами по тёмным выступам на нижней стороне. Астарион откидывает голову назад с мучительным стоном.       — Брось, больно не будет, — Рафаил притягивает Астариона ближе к себе, пристраиваясь меж его бёдер и осторожно приставляя головку ко входу. — К чему эта наигранность?       — О! Чудно! — Астарион прячет лицо в сгибе локтя, находя приятным холодное касание своей же кожи и наконец отгораживаясь от света колеблющихся свечей.       Запах книжной проклейки беспрестанно пронизывает сознание, но теперь его дополняют сера и вишня.       Рафаил наклоняется ниже – Астарион утыкается носом ему в плечо, касаясь ткани халата и вдыхая запах его кожи. С губ срывается жалостливый, – в лучшем случае – унизительный звук, стоит Рафаилу направить член внутрь, и всё тело резко встряхивает крупной дрожью. Он усилием воли сдерживается, чтобы не закусить себе щёку, и Рафаил мурлычет что-то не совсем разборчивое, покачиваясь вперёд и погружаясь до упора.       Астарион обхватывает бока Рафаила ногами, а Рафаил, ласково обвив хвостом его лодыжку, размеренно, неторопливо двигается в нём, цепляясь каждой зазубриной за стенки. Астарион тяжело дышит, вонзая ногти в спину дьявола и напряжённо сжимая его член.       — Поистине прелестная жемчужина, — голос Рафаила почти ожидаем – близкий рокот у виска. — Непременно создан, чтобы тебя боготворили.       Такое внимание тешит эго, и Астарион пытается не поддаваться, не то у Рафаила сложится впечатление, будто Астариону хоть сколько-то приятна его компания (а она приятна, до жалости приятна). Из вставшего члена, зажатого между телами, сочится смазка, и, едва Рафаил обхватывает ствол ладонью, бёдра прерывисто дёргаются навстречу.       — Ах ты подонок, ты и впрямь исчадье из преисподней, — выдыхает Астарион, и Рафаил прижимается к его губам своими, напирает, рывками бёдер протаскивая его назад по столу, размеренно сжимая член в кулаке и неустанно наращивая темп. Стол громко царапает пол, продвигаясь всё дальше с каждым толчком. — О, боги, будь ты проклят!       — Ш-ш-ш, — губы Рафаила задерживаются на его губах, крылья трепещут, но в движениях появляется прерывистость. — Видишь? Неужели так плохо, так ужасно было бы стать моим? Чтобы тебя касались, как ты того заслуживаешь, ценили, восхищались.       Астарион кончает в ладонь Рафаила, липкое семя смешивается с потом. Он жмурится, вплотную прильнув к чужому телу, желая перенять тепло; ногти крепко впиваются в горячую кожу.       Рафаил урчит, довольный и расслабленный, и этот звук отдаётся в полости груди. Он рывком притягивает бёдра Астариона к своим, чистой рукой надавливая ему на шею, побуждая запрокинуть голову, и оставляет дорожку из влажных поцелуев вниз по кадыку. Он кончает не отстраняясь, погружаясь глубоко внутрь и рыча. Прижимается к коже Астариона, словно нашёл в ней спасение.       Астарион чувствует себя диковинно обоготворяемым, придавленный горящим телом. Своё же тело трясёт от переизбытка чувств; рука Рафаила покоится на его талии, вторая – круговыми движениями разминает бедренный изгиб.       Рафаил слегка отклоняется, нависая над Астарионом, но намеренно не касаясь губ, чтобы он жаждал большего.       — Наш договор, ненаглядный мой. Каково твоё решение?       Астарион встречает глаза дьявола и сразу же опускает взгляд, боясь затеряться в их чернильном цвете. Рафаил поглаживает его бока; веки подрагивают, но Астарион всё же возвращает взгляд.       — Ты поможешь мне его убить? Я должен удостовериться, что с этим непременно покончено, — голос звучит отдалённо даже для него самого, словно тихая мольба.       Рафаил улыбается с благоволением змея в райском саду.       — Будет сделано.