Ichigo Ichie
встреча, которая может случиться лишь раз
.
.
.
Когда этим утром Тобирама решил пойти окунуться в реке, он никак не ожидал, что с неба упадет женщина, обрызгав его всего водой. Он мгновенно прижимает кунай к ее горлу, потому что любой, кто может подобраться к сенсорам его уровня, представляет угрозу. Но у этой женщины, одетой в странные потертые одежды, с запекшейся на лице кровью, не было намерения отбиваться. Ее глаза — остекленевшие и усталые — лихорадочно шарили вокруг. И в тот момент, когда они наконец остановились на его лице, ее глаза расширились, словно она увидела призрака. А потом она закричала..
.
.
Он крепко держит ее за плечо на обратном пути в Коноху. Она молчит всю дорогу, на ее лице нет никаких эмоций. Когда они добираются до цели, это пустое выражение все еще на месте, но что-то в ее глазах меняется при виде высоких ворот его селения. Она плачет. Вместо громких всхлипов с текущим носом, на ее лице — две дорожки слез, тихо ползущих по израненным щекам в ссадинах. Ее рот приоткрывается, но она не издает ни звука. Он думает, что этот взгляд ему знаком — лицо человека, только осознавшего потерю чего-то драгоценного. Похоже на лицо Хаширамы — и на его лицо — когда они получили известие о смерти Каварамы и Итамы. Хватка на ее плече чуть слабеет — хотя и немного..
.
.
Он не удивляется, когда его брат с распростертыми объятиями приветствует ее в селении. Он уже привык к безответственности Хаширамы и скорее займется разрешением последующих проблем, нежели потратит свое время на выговор брату. Так что он берет на себя наблюдение за подозрительной куноичи, чье имя Харуно Сакура. Она не лгала во время допроса — он мог сказать по ее чакре — но ее ответы были бессодержательны. Жительница селения столь далекого, что ей не найти дороги назад; осталась без семьи в одной из бесчисленных войн; училась дзюцу у наставницы, которую она не видела уже долгое время; вполне обыденные события, которые могут случиться с кем угодно в их время. И это не считая ее странного поведения во время ее знакомства с селением. В некоторые моменты она как будто хотела пойти дальше сама, словно знала эти места как свои пять пальцев. Она огорченно смотрела на дома, как будто ожидала увидеть там нечто другое, и чего в них не находила. И все это время глаза ее не покидала тоска..
.
.
Шесть месяцев в Конохе, а упоминания достойны только лишь ее прекрасные навыки медика и бойца. Хаширама в восторге, называет ее даром богов — что в целом недалеко от правды, учитывая их первую встречу. Но Тобирама, вечный циник, с трудом верит в ее слова, будто она шиноби. Он видел, как она убивает: быстро, чисто, сразу по жизненно-важным точкам, без колебаний. Такие движения принадлежат кому-то, кто хорошо освоил искусство убивать. Кому-то вроде него. Хотя он никогда не закапывает тела, если не нужно. — Они враги, — шипит он. — В иное время, в иной жизни, — всегда шепчет она, мягко закрывая глаза павшим, — мы могли быть друзьями. В отличие от него, внутри этого сосуда в виде залитой кровью куноичи, все еще дышит добрая душа..
.
.
Быть командующим Сакуры значит быть рядом с ней, а быть рядом с ней значит быть готовым к последствиям. Он замечает слишком много. Когда она не делает ничего подозрительного, его разум начинает подмечать струящуюся в его раны успокаивающую чакру; возникающую иногда между ними уютную тишину; мягкий ритм ее смеха; слегка сладковатый запах; гало цвета лепестков, возникающее на ее волосах, когда на них падает свет; блеск ее яблочно-зеленых глаз в моменты счастья. Он смотрит в сторону, пока все еще может..
.
.
Она называет брата «Хокаге-сама» на публике, и «Хаширама-сама», когда они свободны от посторонних взглядов. Но для нее он всегда остается «Тобирамой-сама». Она может шутить с ним, дразнить его или вступать в легкую шуточную перепалку, но всегда сохраняет уважительную дистанцию. Они могут идти рядом бок о бок, но их руки никогда не касаются друг друга, даже случайно. Больше ни к кому она не проявляет такой подчеркнутой сдержанности. Барьер, который она возводит, только для него. Он улыбается — с извращенным удовлетворением — потому что он не единственный, кто опасается, что, после того как они пересекут черту, пути назад не будет..
.
.
В ее поисках пути домой — это ее долг, говорит она, — часто присутствуют свитки о пространственно-временных дзюцу. — Твое селение настолько далеко? — спрашивает он. — Как бы я хотела, чтобы оно было просто далеко, — следует ее загадочный ответ. Время от времени о размышляет о ее родном селении. Она не говорит о нем, за исключением слов, что оно сильно напоминает Коноху. («Почему бы тебе тогда не остаться здесь? — хочет спросить какая-то его часть. Но гордость Тобирамы твердо сжимает его уста). Он думает, скрыт ли ее дом среди вечнозеленого леса, и текут ли там кристально чистые реки; ждет ли кто-то ее возвращения домой, быть может отец и мать, и друзья. Или, быть может, возлюбленный. К этому моменту он знает, что он уже глубоко увяз..
.
.
Нрав Сакуры редко доставляет ему неудобства. Наибольшее, чему он был свидетелем, это нахмуренные брови, когда Тобирама озвучил свои правила шиноби. Но сейчас она выглядит так, будто физически сдерживается, чтобы не наброситься на него — ногти глубоко впиваются в сложенные на ее груди руки — пока она слушает его план касательно Учих. И этот взгляд в ее глазах — может ли разочарование быть столь острым?.
.
.
— Ты любишь Мадару? — спрашивает он, в сотый раз заметив ее пристальный и неприкрытый взгляд в сторону проклятого Учихи и припоминая ее странное пристрастие к его столь же проклятому клану. — Ч-что? — лепечет она с застывшим лицом. — Конечно, нет! Просто, — она снова бросает взгляд на мужчину, и ее голос звучит мягко, — он напоминает мне кое-кого. Он в этом сомневается. Каждый раз, когда ее взгляд останавливается на Мадаре, ее глаза сначала темнеют — от гнева ли, или от печали, он не уверен. Но в любом случае ее взгляд смягчается, а губы изгибаются в легкой улыбке. Так не реагируют на кого-то, кого ты просто знаешь. В этом он уверен, потому что, скорее всего, он и сам смотрит на нее так же..
.
.
Она редко рассказывает ему о важных для нее людях, оставшихся дома, но изредка тоска становится слишком сильной, и она делится обрывками своего прошлого и будущего. (Он же всего лишь часть ее настоящего). У ее наставницы склонность к саке и азартным играм; Наруто предпочитает нездоровую еду; Ино любит цветы; Какаши-сенсей — извращенец; и длительное молчание после тихого шепота «Саске-кун». Теперь он понимает, кому предназначались достававшиеся Мадаре взгляды. Он не расспрашивает про «Саске-куна». Он не уверен, из-за запечатленной в зеленых глазах боли, или потому, что для него невыносима иррациональная боль, вскипающая в нем каждый раз при упоминании этого имени..
.
.
Сакура, думает он, находится в невероятном согласии с теми базовыми стихиями, которыми она обладает. Как земля, она заботлива, сильна, устойчива и непоколебима, что бы ни встречалось на ее пути. (Ее невидимая стена прочна, как и ее решение уйти). Как вода, она спокойна словно неподвижное озеро и страстная, словно яростное цунами. (И то, и другое может тебя поглотить)..
.
.
— Ты любишь ее? — спрашивает его однажды Хаширама. Он не думает, что любит ее. Его сердце не бьется сильнее в ее присутствии, как предполагает его брат. Это быстрое биение его сердца — для поля боя, где одна крошечная ошибка заставит тебя переступить черту между жизнью и смертью. Нет, его сердце не заходится, когда она рядом. Оно спокойно. Оно безмятежно. Он не знал такого покоя с тех пор, как распахнул глаза на встречу этому забытому богами миру. Он не думает, что любит ее. Просто ее имбирный сироп такой пряный, что прогревает до самых кончиков пальцев ног в холодные дни. И она готовит лучшие блюда из рыбы; они всегда приготовлены так, как он любит, и он всегда просит добавки. Он не думает, что любит ее. Ему нравятся маленькие глупости, которые он делает вместе с ней: ловить бабочек на берегу реки летними ночами; утопая в море красно-желтой листвы, наблюдать за лениво плывущими осенними облаками; устраивать самозабвенные битвы снежками зимой; и потягивать саке во время Ханами по возвращении весны. Он не думает, что любит ее. Иногда он непроизвольно думает о ней. Иногда раздраженно. Иногда с теплотой. А иногда он просто думает о ней. Он не думает, что любит ее. Одного такого простого слова недостаточно, чтобы описать чувство, поселившееся в его сердце..
.
.
В день, когда золотые полоски солнечного света прорезают полотно дождя, они сидят рядом друг с другом снаружи комнаты Тобирамы, — между ними обычное расстояние, — и тогда, созерцая его сад, Сакура говорит, что скоро уйдет. — Может, через несколько дней, — добавляет она. — Ясно, — отвечает он. После этого никто из них не роняет ни слова — да и что здесь можно сказать — оба погружены в свои собственные мысли. В иное время, в иной жизни… Она говорила ему это не раз. Говорила ему, или себе, он не знает. Время от времени он развлекает себя другими сценариями реальности. Жизнь, в которой он ученый, а она его раздражающая подруга, которая любит спорить с ним обо всем на свете. Жизнь, в которой они живут в мирное время, тратя дни один за другим на обыденные вещи, от которых на их лицах всегда улыбки. Жизнь, в которой он для нее просто «Тобирама» и она никуда не уходит. Хотя, его любимой жизнью, наверное, является та, в которой она появляется из ниоткуда и без труда проникает в его сердце. Сакура, такая маленькая, и с таким большим сердцем. Сакура, упрямая и эмоциональная, но преданная тому, что она должна, а не тому, что она хочет. Сакура, постоянно сохраняющая невидимую дистанцию, разделяющую долг и желания, ее и его. Но, думает он, это расстояние принадлежит только им двоим, и никому в него не вторгнуться. Только для Тобирамы и Сакуры. Его любимая жизнь — та, в которой он пересекает их границы, вступая в это очень личное пространство, чтобы переплести свои пальцы с ее; та, в которой ее глаза напоминают ему тот первый раз, когда она впервые увидела Коноху и это печально, но это заставляет его улыбнуться. Его любимая жизнь — та, в которой она не отнимает своей руки, их пальцы крепко переплетаются, и, вместе, они наблюдают за объятым солнцем ливнем посреди мягкого постукивания капель, падающих с плачущих небес.