Otium cum dignitate

Ты стоишь перед дверью, к которой прикручена офисная табличка с простой надписью из четырех букв: «Папа». И такая же ниже, со словами «Не беспокоить», подвешенная с помощью шнурка. Первая висела здесь все время, насколько тебе хватает памяти, вторая появилась только вчера. За дверью только что скрылся гуль, чтобы отрапортовать о тебе. Один из новых, молодой приветливый парень, чье лицо по традиции скрыто маской. Ты машинально ковыряешь заусенец на пальце: примет — не примет? Время — одиннадцать часов утра. Ты пришла сюда, как только узнала, что Папа вернулся из тура. Обычно после таких долгих отлучек он просит пару дней его не беспокоить — запирается в своей комнате, отсыпается и восстанавливает силы. Этот тур длился почти три месяца. Ты не уверена, что тревожить его в начале второго дня было хорошей идеей. Тебе повезло, что ты смогла уговорить гуля из его команды о посещении. Безымянный возвращается, тихо выскользнув из-за двери. — Он готов вас принять. Только не долго — ему надо отдыхать. — Конечно. Гуль все ещё медлит в дверях, переступает с ноги на ногу. — Ты особенная, раз он не против твоего присутствия. — Видимо, да. Гуль благосклонно моргает в прорезях маски и уступает тебе путь. Ты просачиваешься в комнату, обустроенную на манер гостиничного номера. Скорее маленькая, чем просторная, обставленная простой мебелью из Икеи — штаб-квартира Духовенства в Отроготии никогда не отличалась пышным убранством. Никаких канделябров и балдахинов, вопреки распространенным слухам. Никакой мистической ауры. Эта полутемная комнатушка — просто перевалочный пункт между турами, в коих Папа проводит большую часть своего времени. Ты останавливаешься в небольшой прихожей, осторожно прикрыв за собой дверь. — Буквально секунду, — слышишь ты его растерянный голос из другой комнаты. Кажется, твой приход всё-таки был не кстати. Ты уже готова отругать себя за то, что так бестактно вторглась в его личное время для отдыха, когда Терцо наконец появляется в дверном проеме. Он на ходу поправляет пятерней взлохмаченные волосы, которые все равно упрямо падают на лицо. На нем халат, под которым, вероятно, ничего нет, кроме белья. Он выглядит застанным врасплох, смотрит на тебя из-под бровей чуть смущенно, но губы уже складываются в знакомую кривоватую улыбку. Он наклоняется к твоей руке, чтобы сжать пальцы в своих теплых ладонях и оставить поцелуй на их тыльной стороне. Неисправимый. — Вот так сюрприз, — говорит он. Его кожа плохо выглядит. Около шестидесяти нанесений и снятий грима за последнее время. Шестьдесят с лишним концертов один за другим. Веки чуть опухли от сна, глаза мерцают из-под них усталыми огоньками. Усталость запуталась где-то среди его разметавшихся бровей, въелась в морщины на лбу. — Ох, мне так неудобно, Папа… — Абсолютно удобно, — он кивает на комнату. — Я как раз собирался продолжить свой сонный марафон. Не желаешь присоединиться? — Если это позволит мне побыть здесь с тобой подольше. В конце концов, у меня перерыв на несколько часов между двумя встречами. Эти маленькие, простые знаки внимания. Терцо бросает на тебя короткий взгляд, в котором читается ласка, прежде чем развернуться в сторону комнаты. Пройдя за ним, ты в первую очередь обращаешь внимание на широкую расстеленную кровать. Эта комната тебе знакома, но ты ещё никогда не видела ее в таком беспорядке. У стены стоит большой дорожный чемодан с раззявленной пастью. Часть пакетов лежит на полу, часть переползла на ближайший стул. Коробка с пластинками и виниловый проигрыватель завалены одеждой. Ты с умилением замечаешь маленький жёлтый казу, проглядывающий из-под сетки чемодана. Толку от него на больших концертах ноль. Папа возит его как талисман? Сквозь шторы пробиваются лучи скупого северного солнца. Ты опускаешься на край кровати, разглаживая простыню по бокам от себя. — Хочешь воды? — Терцо встаёт напротив тебя со стаканом и графином. Ты снова замечаешь усталость в его взгляде, под тяжёлым веками, которую он старается скрыть, и то, как с трудом он ворочает языком. — Нет, спасибо. Я недавно позавтракала. — Ты испытываешь внезапный прилив страдания из-за запоздалой мысли. — Прости, что ничего тебе не захватила! — Не волнуйся, я не голодный, — он ухмыляется. — Капельницы очень питательны. Шутка, — добавляет он, заметив твой паникующий взгляд. Ты всегда подозревала, что Духовенство использует Пап как дойных коров, выжимая из них все соки за короткие сроки «правления». Фронтмены были легко заменяемы, именно поэтому никто не беспокоился, в каком состоянии они покинут сцену. Терцо же отличало то, что он притворялся, будто ему все нипочем, будто он двужильный, относясь ко всем трудностям с присущим ему юмором. Тебе известно, что он мог выступать в больном состоянии, будучи разбитым, на грани обморока, и только отшучивался и извинялся, если это обнаруживалось. — Я всё-таки не уверена, что такие длительные туры для тебя полезны, — ты стараешься осторожно подступиться к теме. — Что говорит твой менеджер? Терцо сам наполняет себе стакан и делает несколько глотков, смотря куда-то в сторону. Потом возвращается взглядом к тебе. — В договоре мелким шрифтом было написано: «Духовенство предупреждает: работа Папой Эмеритусом вредит вашему здоровью!», но я не придал этому значения. — Им стоило писать это крупным шрифтом и сопровождать фотографиями больного сердца и изношенных коленных суставов. — Что касается моего менеджера, я думаю, что она, вполне вероятно, хочет меня убить. Он принимается перебирать рукой свои волосы, обнаружив очередную прядь, торчащую не в ту сторону. Ты улыбаешься себе под нос оттого, что помнишь, какие они на ощупь: тяжелые и очень густые. — Так что там насчёт марафона? — уточняешь ты. — Сонного марафона, — он отвлекается от своего занятия и назидательно поднимает указательный палец. — Ведь марафоны бывают разные. Ты окидываешь взглядом кровать. Более чем понятно, что Терцо настроен отдыхать дальше, но он, похоже, не против того, чтобы ты осталась. Как он себе это представляет? Вы просто полежите рядом, пока длится твой перерыв? — Я в одежде, — нерешительно напоминаешь ты. — Так долой её. Но не всю, — он косо ухмыляется. — Иначе сонный марафон может случайно превратиться в марафон любви. Ты обходишь кровать, снимаешь жакет и брюки и оставляешь их на спинке стула. Современный дресс-код служителя церкви. Затем стягиваешь через голову черный топ. Когда ты заканчиваешь, Терцо уже ждёт тебя в постели; он сбросил халат, оставшись в одних пижамных штанах. Поймав твой взгляд, он приглашающе похлопывает по матрасу рядом с собой. Ты снимаешь груцификс на цепочке и аккуратно кладешь его на прикроватный столик. Оставшись в одном нижнем белье, ты опускаешься на кровать, закидывая ноги и подползая поближе к Терцо, который сразу же укрывает тебя подготовленным одеялом. — Иди сюда, — тепло шепчет он, и ты, оказавшись с ним лицом к лицу, в теплом одеяльном коконе, прижимаешься к нему, обнимая за плечи, чувствуя, как его мягкие руки притягивают тебя ближе. Думал ли он об этом все эти три концертных месяца? Предоставлял ли, как вдохнет твой запах и прижмет тебя к себе? — Тебе удобно? — Очень, очень удобно, — воркует он, прижимаясь губами к твоему лбу. — Так как прошел тур? — Эй, мы разве договаривались говорить о работе? — он хмурится, все ещё улыбаясь. Ты не сильно нуждаешься в ответе. Ты и так знаешь, что он был на высоте, отдавая публике сто процентов себя, зажигая улыбки на их лицах и огонь в их сердцах. И даже если что-то шло не по плану, ему всегда удавалось повернуть все в свою пользу. Каждую оплошность, неловкость или неожиданность он умел использовать так, чтобы влюбить в себя ещё больше. — Я прекрасно знаю, что ты был невероятен, как всегда. Иначе и не может быть. — Правда? — он находит твой взгляд, выглядя искренне тронутым. — Абсолютно. Мне не нужно посещать твои концерты, чтобы знать, что ты снова всех покорил. Я в этом уверена. — Ну, вообще-то, я придумал пару новых фишек, — он наигранно обижается. — Обязательно посмотри их в записи. Ты просто киваешь, а потом вдруг тебя одолевает желание зевнуть. Ты едва успеваешь прикрыть ладонью рот. Терцо тихо хмыкает. — Марафон предполагает соревнование, — его голос снова мягкий, баюкающий. — Как думаешь, кто заснет быстрее? — Я готова уступить тебе пальму первенства. Хотя у меня тоже выдалась тяжёлая неделя. И целую вечность не было качественного сна. Постоянно ночные переработки, бесконечные встречи. — Понимаю. Он осторожно отводит волосок с твоего лица, продолжая смотреть тебе в глаза. Ты никогда ещё не видела, чтобы человеку требовалось столько усилий, чтобы удерживать веки открытыми. Ты снова зеваешь и переворачиваешься на другой бок, оказываясь спиной к нему. Он обнимает тебя сзади, подтягивая к тебе ноги и окутывая своим телом. Ты чувствуешь, как его нос утыкается тебе в плечо, щекочет кожу. Он оставляет на ней ленивый поцелуй. — Я бы хотел… — урчит он с ноткой эротики в голосе. Фраза обрывается на полпути. Ты ждёшь продолжения, но, чувствуя, как он мерно дышит, как его руки обмякают вокруг тебя, ты понимаешь, что он уже спит. Ты умиротворенно закрываешь глаза, прячешь их от пробивающегося через занавески утреннего света и расслабляешься. А после нащупываешь его ладонь, чтобы заснуть с ней в руках. Эти несколько часов в его объятиях станут целительными и для тебя тоже.