Белая карта - карта неопределённости

Она не делает расклад на картах, не смеется с его шуток, не засматривается на него между «моторами»; она не пересекается с ним взглядами, не одергивает короткую юбку и не ерзает на стуле, закидывая ногу на ногу и, конечно же, не трахается с ним. У него руки крупные, плечи широкие и харизма невероятная, из-за которой Иванченко просто прогибается; у него глаза яркие и до ужаса искренние, а улыбка до того открытая, что каждому слову верить хочется. — Ну, подожди немного, я скоро все решу… Полный пиздеж. Но она верит, ничего не требует и не давит, только свою гордость засовывает куда подальше, как можно глубже, и проглатывает горький ком обиды и невыплаканных слез; в очередной раз выстраивает вокруг себя образ глупой дурочки, прячется за него, как за толстый панцирь, лишь бы в безопасности себя почувствовать. Смеется громко, неискренне, практически на истерику переходит, вовремя поймать себя успевает и дышит глубоко, чтобы легкие болели, чтобы в чувство прийти, чтобы реальность не терять. Практически срывается, съемку заканчивая и прячется где-то в длинных пустых коридорах, в которых температура минимально возможная и в которых потеряться легко можно. Только со стенами слиться не получается, она как черное пятно на сером фоне, невероятно выделяется, на контрасте играет. — Куда ты убегаешь? — он догнать успевает, за руку её где-то выше локтя хватая и останавливая, на каблуках прокрутиться на месте вынуждая. Она грудью в него врезается, на повороте равновесие на секунду теряя и в его крепких руках оказывается; где-то на грани с действительностью балансирует, вот-вот готова куда-то за ее пределы перевалиться, когда ладони тонкую талию сжимают и еще ближе к себе притягивают, в себя вжимая. А он вопрос с той же интонацией повторяет, нисколько ее состояния не смущаясь, и смотрит до ужаса, до дрожи в коленях, пронзительно. Почти под кожу забирается, внутри все наружу выворачивая и ничего живого не оставляет, взглядом, выжидающим испепеляя. — Мне тяжело, — сама не понимает, как слова так быстро в предложения сформатировались и тихим шепотом через накрашенные губы вышли, даже в сознании ни мгновения не задержались, но эффект мгновенный оказали — мужчина дистанцию берет, шаг назад делая и личные границы друг другу возвращает. — Олесь, мы ведь уже говорили, что… — Я знаю, — знает, знает, знает… — прости, я все понимаю, — только слезы предательски скапливаются в глазах, которые смотрят куда угодно, но не перед собой, а голос ломается, обрываясь на середине фразы. Язык касается губ, стирая кончиком темно-бежевую помаду, пока она закрывается, в защитной позе обнимая себя за плечи и провалиться под землю хочет. Внутренности почти болезненно сковывает, когда она твердо встает на высокий каблук и выпрямляется, потому что сильной казаться хочет. — Все нормально, — кусает внутреннюю сторону щеки и заставляет выдавить из себя до невозможности приторную и неправдоподобную улыбку, — правда. Я планшет на столе оставила. Она уходит, громко и быстро стуча каблуками по напольной плитке, стук которых бьет Диме по вискам и отдает в затылок, пока она запускает систему их общего самоуничтожения. Оставляет после себя повисшее в воздухе напряжение и недосказанность, которыми он готов захлебнуться, лишь бы прекратить этот бред, который происходит с ними.

***

Она не ждет от него ни звонков, ни смс, потому что это не то, что принято в их отношениях; потому что в их отношениях не принято ничего, кроме внезапного секса после съемок; потому что у них нихера не отношения, а просто перепихон на стороне; а еще, потому что он никогда не уйдет от жены. И она все по-ни-ма-ет. Она нихера не ждет, сидя на широком подоконнике в своей квартире и выдыхая тяжелый дым в открытое окно, давясь табачно — яблочным вкусом тонких сигарет. И ей уже поперек горла его обещания, так же, как и карта 10-ти мечей, которая предательски выпадает каждый раз, когда она решает взять колоду в руки. Заебало. У нее телефон противным белым светом загорается и по глазам больно бьет, когда на него беззвучное сообщение приходит от которого ей истерично смеяться хочется. Дима Журавлев «Можешь на улицу выйти?» 02:21

«А Лена с нами гулять пойдет?»

02:21

Нервно посмеивается, смайлик в конце предложения оставляя, сигарету до фильтра докуривая и в стеклянную банку из-под Нутеллы бычок выкидывая; на стекло холодное лбом опирается и телефон сканирует, явно ответа дожидаясь. И ей к черту его послать хочется, потому что это уже ни в какие ворота не лезет, но от чего-то бежать за ним готова по первому же зову, как собака безвольная за хозяином. Благо бежать недалеко, потому что они соседи по воле случая. Дима Журавлев «Нет» «Я жду тебя на улице» 02:23 Она толстовку неприметную поверх домашнего топа натягивает, в широкие карманы все необходимое запихивая. Даже внимание не акцентирует, что худи его духами пропитано и что оно вообще не её. На улицу со смешанными чувствами выходит, с осенним ветром один на один сталкиваясь и успевая в капюшон спрятаться, перед тем, как на качелях знакомый мужской силуэт заметить, который туда-сюда, вперед-назад, как маятник раскачивается. — Детям бы не понравилось, что ты на их собственность посягаешь, — шутит, стараясь голосу непринужденный оттенок предать, сама на соседние качели рядом опускается, ногами от земли отталкиваясь. Они молчат, лениво кроссовками по земле перебирая и друг на друга периодически поглядывая. Нарушить молчание оба не решаются, боясь на запретную территорию снова зайти и душевных травм нахватать. Их и так с переизбытком уже. — Чупа-чупс будешь? — Ты прикалываешься? — никакого ответа не получая, за конфетой тянется, плечами передергивая, — Буду, конечно. Она обертку ногтями подцепляет, фантик в карман засовывает и вкус искусственно-сладкий во рту ощущает; леденец за щеку перекатывает и ногами сильнее отталкивается, вес тела на спину переносит — раскачивается, руками за канатные тросы от качелей крепко держится. — Я не люблю с клубникой и сливками, — просто рандомный факт вкидывает, даже особого значения словам не предавая, лишь бы паузу любыми способами заполнить. — Эти с яблоком, — он руки в карманы ненадолго засовывает и горсть таких же сладостей демонстрирует, — тебе же такие нравятся. Нравятся. — Ты детей еще и без конфет оставить решил, — усмехается не весело, но знак внимания для себя в выдуманном блокнотике галочкой отмечает. Они на площадке, как в детстве собираются, подростков великовозрастных из себя строят и своими казаться хотят. Только не свои уже. Не друг друга. Время до невозможности тянут, все разговор серьезный начать не решаясь. Олеся с качелей на скорости спрыгивает и пару шагов по инерции вперед делает, лицом к нему разворачиваясь. — Чего ты хочешь, Дим? — волосы темные назад откидывает, взглядами встречаясь. Чего он хочет? Голову тяжелую на руки опускает, локтями в колени упираясь и вздыхает тяжело, почти надрывно. — Хочу, чтобы ты карту выкинула, напиздела бы в три короба, как ты умеешь, и сказала, что все это сраная черная полоса в жизни, — Олесе почти смеяться с его наивности хочется. — Мне за картами сходить? Он рядом с ней становится, теплым дыханием опаляя и зрительного контакта ни на секунду не разрывает; за пластмассовую палочку несильно тянет, из ее рта леденец забирая и в свой перекладывая — косвенным поцелуем обмениваются. Палочку пустую на землю кидает. В объятия ее притягивает, руками по бедрам вверх ведет под толстовку теплую залазит, а у неё внутри что-то с хрустом ломается. Что-то, что восстановлению уже не подлежит. — Я не уйду от нее, — его слова ей под кожу забираются и позвонки с треском выламывают, внутри все в тугой узел стягивая. Но она не удивляется даже, как будто морально готова всегда была. Только почему слова ядовитые и жесткие наотмашь бьют, звоном в ушах сопровождаясь и больно невыносимо, как от предательства. — Я не прошу тебя об этом, — собакой побитой себя чувствует, но маску почти профессионально на лицо надевает, туго сзади на два узла завязывает, — но и быть твоим запасным вариантом — не хочу. Остатки гордости по стенкам собирает и тот факт, что она всегда проигрывает окончательно и бесповоротно принимает и в полной мере осознает. Неудачница. Она за последним поцелуем к нему тянется, сухими губами чужих касаясь и целует, языком в приоткрытый рот проникая; у неё горячие волны по телу распространяются и воздух в лёгких сгорает. И она тонет. Он ладонями крупными по округлым бедрам ведет, ягодицы в руках сжимая, мысли одну за другой теряя; он эту влюбленность за абсурд списывает и верить в любовь до последнего отказывается; он себя найти не может, потому что давно увяз в этом болоте чувств и пробивающего где-то вдалеке здравого смысла, который он в панике, всеми силами, поймать пытается. Губами в последний раз касается, отстраняется, и в глаза влажные смотрит; её холодные пальцы у себя на щеке ощущает. — Прости меня, — у него выходит тихо, сипло и почти беспомощно. Прощает.

***

Она не плачет в подушку, не загоняется в депрессии и не захлебывается в истерике; она не ищет встреч, не звонит и не пишет ему; она не страдает, не мучается и не жалеет. Пиздеж. Стену непробиваемую по кирпичику вокруг себя выстраивает, изолируется и прячется; чувства свои в очередной раз, по старой схеме, в бетон закапывает и табличку с надписью: «осторожно» на видное место вешает. Она в гримерке после мотора сидит, происходящее переваривает и водой из одноразового стаканчика давится; у нее руки трясутся и корсет туго ребра сдавливает, кислород перекрывая; у нее на душе кошки уже дыру выскребли, а она все значения своему состоянию отказывается придавать. На звук открытой двери оборачивается и к оконной раме тянется, потому что дышать в помещении абсолютно нечем — холодный воздух в комнату запускает. Он ни слова не произносит, бумажки какие-то на ее столик бросает, а сам сзади подходит руками аккуратные плечи обнимает. — Я думала, что если тебя не будет в моей жизни, то будет проще, — чуть громче шепота начинает, правильные слова подбирая и через себя в очередной раз переступает, — но стало только хуже. Я совсем не вывожу. Она последнее предложение по слогам разбивает и к нему лицом разворачивается, в глаза серые напротив себя заглядывает. Он ее как никто понимает, потому что вместе с ней в этой лодке с пробоинами находится и норовит в любую секунду на дно уйти. Внутри себя борьбу ведет, потому что он семьянин до мозга костей; потому что никогда не думал, что будет выбирать между любовницей и женой. — Можно тебя поцеловать? — он на свои убеждения и правила плюет с высокой колокольни, чувствам поддается; ему раствориться в ней хочется, окончательно и бесповоротно, чтобы полностью себя потерять, чтобы потом вновь с ней обрести. Одним целым казаться. — Зачем ты спрашиваешь? Не спрашивает — трепетный, легкий поцелуй на пухлых губах оставляет и замирает в ожидании. От нее ответных действий ждет, боясь за границу, прочерченную перейти и окончательно нить между ними разорвать. Она улыбается, короткий шаг вперед делает, и сама к нему тянется, губами невесомо уголка губ касаясь; руками за его шею цепляется, ответ таким образом выражая. Не ждет, сама в губы с напором впивается и язык в рот проталкивает, по ряду зубов пробегается, поцелуй углубляет. У нее губы мягкие, податливые, их целовать непрерывно хочется. У него голос до дрожи пронизывающий, до самого потаенного создания достает. Их жаром с головы до ног окатывает, когда Дима ее на стол косметический за бедра подсаживает, юбку грубо сжимает, пока сам между раздвинутых ног становится. Он до отказа мышц в объятия ее стискивает, языки сплетает. Целует страстно, напористо, глубоко, влажно, нижнюю губу оттягивает. Мало. Мало. Мало. Она бедрами его таз по бокам обхватывает, сжимает; мышцы его живота, напряженные, чувствует и его глубокое дыхание где-то на своей шеи ощущает; он сразу горячий поцелуй оставляет, который обжигает и яркой отметиной на теле остается; спину, до хруста позвоночника, как кошка прогибает — назад откидывается, лопатками острыми в зеркало с глухим стуком упирается. У нее пульс в ушах стучит, и голова кружится, когда он влажными губами вниз, по горлу, ведет и до кромки корсета доходит; она руки под его футболку нетерпеливо запускает и по ребрам ногтями вверх взлетает; легкими прикосновениями всех чувствительные точек касается, царапает — крупную дрожь по всему телу вызывает. Недостаточно. Он первый стон ее ловит, когда в нее через тонкое белье упирается, вжимается, себя дает почувствовать; она живот плоский, напряженный, втягивает и глаза зажмуривает, когда возбуждение импульсами распространяется, сковывает, обездвиживает. Все чувства обостряются, в оголенный нерв ее превращая, когда он пальцами промежности касается и круговыми движениями стимулирует, в ощущениях ее задохнуться вынуждая; он взглядом по ее формам жадно проходит, на вздымающей груди от тяжелого дыхания останавливаясь: она сексуальная, притягательная, открытая и вся его. Полностью. Она к его ширинке тянется, ловким движением с пуговицей и молнией справляясь, брюки с нижним бельём припускает; он юбку ей наверх задирает и трусики по стройным ногам стягивает. У него член упругий и влажный по складкам скользит, и у нее низ живота болезненно-приятно от нетерпения тянет. Бедрами вперед толкается, входит глубоко, до упора и ощущение заполненности дарит, в одно целое с ней сливается; в ней на некоторое время задерживается, остатки самообладания теряет и двигаться начинает. У него воспоминания в пыль стираются, потому что все, что было до нее — не существовало; есть только она и он — две половинки одного пазла. Он темп наращивает, проникает быстро, резко; она языком кадык обводит, влажную дорожку оставляет и низкий стон его ловит; за ушком целует и зубами за сережку серебряную цепляется, тянет. Внутри себя его сжимает и под его ритм подстраивается. У него испарина на лбу появляется и глаза в удовольствии закатываются. Она дрожит, ногами его со всей силы сжимает, когда истома тягучая по телу разливается и стонет надрывно; он за несколько толчков ее догоняет и имя ее на своих губах оставляет. Растворяются.

***

Они, как обычно, не договариваются о следующей встрече, не загадывают на будущее и наотрез отказываются обсуждать то положение, в котором они оба увязли; на корню обрубают все разговоры о личной жизни и избегают любых острых тем. Он, как обычно, прощается с ней и уходит, закрывая входную дверь своим ключом, пока она вопрос шепотом в колоду задает и левой рукой сдвигает, карту тонкую вытягивает и рубашкой вниз на стол кладет — белая карта. Пиздец.