На прощание

- Имя?! - крикнул доктор. - Он знает. - Штирлиц кивнул на Мюллера. - Он про меня все знает, он такой умный, я его даже жалею, у него много горя в сердце … Мюллер нервно закурил. Пальцы его чуть дрожали… «Приказано выжить», Ю. Семенов Мюллер вернулся на конспиративную квартиру вечером. Несмотря на поздний час, ничего не изменилось: секретарь всё так же диктовал имена и даты, машинистка печатала, а его люди неторопливо прогуливались в коридоре. Мюллер сухо кивнул им и сразу же направился в комнату, где держали Штирлица. Там горела большая настольная лампа. Штирлиц лежал на кровати, руки и его левая нога - прикованы к металлической спинке. Глаза закрыты – ни то спит, ни то притворяется. Ойген сидел за столом и читал какую-то книгу. При появлении начальства он немедленно вскочил, вскидывая руку в приветствии. Попытался прикрыть собой стакан с недопитым коньяком, но тщетно - Мюллер сразу же заметил. Но никак это не прокомментировал, сказал только: — Ойген, выйдите и ждите меня на кухне с остальными. Тот втянул голову в плечи, проскользнул к двери. Понимал прекрасно: взбучку он ещё получит и по полной. А сейчас начальству не до этого. Когда дверь за Ойгеном захлопнулись, Мюллер запер её изнутри, оставляя ключ в замочной скважине. Включил верхний свет. Штирлиц сразу же шевельнулся, пробормотал что-то неразборчивое. Открыл глаза. Моргнул и поморщился. — Ну как, отдохнули? – осведомился у него Мюллер. — Вашими молитвами, группенфюрер. Что, уже на второй раунд? А я-то надеялся поспать, хотя бы до рассвета… — Что ж, прошу простить, что потревожил в столь поздний час, - Мюллер прошёлся по комнате – несколько раз, от кровати до самого окна и обратно. Наконец, остановился и спросил, с кривой усмешкой:— Значит, вы жалеете меня, Штирлиц? Ну-ну… — Так ведь у вас нет ничего… действительно дорогого, настоящего, господин Мюллер. Как же вас не жалеть? На красивом лице Штирлица сейчас была какая-то спокойная отрешённость. И сами слова, и та простота, с которой он их произнёс… Будто нечто очевидное, совершенно не требующие доказательств. Мюллер ощутил, как смутное раздражение, не дававшие ему покоя с самого утра и которое почти удалось обуздать, снова оживает в нём, клокочет. Да что этот наглец о себе возомнил! Вообще-то Штирлиц всегда вызывал у шефа гестапо искреннюю симпатию, и он мечтал заполучить его в свой отдел или хотя бы перевербовать. Но всё никак не удавалось, и это злило Мюллера даже больше, чем он мог бы себе признаться – Шелленберг такой лояльности не заслуживал, и Штирлиц, как умный человек, должен был это понимать. А когда появились первые подозрения в неблагонадёжности Штирлица, а потом и факты, то стала понятна причина этой лояльности: Шелленберг был просто удобен Штирлицу, удобен для того, что он делал. Тем не менее, сам Мюллер был не просто задет - у него как будто отобрали его давнюю и сокровенную мечту. Вырвали жестоко, вероломно. Да, и Шелленберга одурачили тоже - никогда Штирлиц не был верен ему по-настоящему, просто использовал для своих целей. Но и Мюллеру пришлось проститься со своими надеждами и чаяниями: тот, кто мог бы стать его ровней по уму и способностям, стать с ним рядом и идти рука об руку, оказался вражеским шпионом. Да ещё и идеалистом, готовым пожертвовать жизнью ради того, во что он верил. Как Мюллер сам ему с горечью недавно сказал: нет, нельзя было вам идти в разведку, с таким-то обострённым чувством любви. — Ах, Штирлиц, Штирлиц… - вздохнул Мюллер. - Я-то про вас всё знаю, тут вы правы. А вот вы про меня – вряд ли. — Может и так, группенфюрер. Вот только это не помешало мне водить вас за нос все эти годы. Рука Мюллера мгновенно сжалась в кулак, он шагнул вперёд. Снял свой китель, бросил его на стул рядом. Навис над Штирлицем – тот усмехнулся: — Решили заняться мною лично? Что ж, я польщен. Мюллер наклонился совсем близко. А ведь доктор прав: кожа Штирлица действительно пахнет апельсиновым мылом. И чистотой… Штирлиц снова ему усмехнулся – и это стало последней каплей. Мюллер разжал кулак и вместо того, чтобы ударить, рука его опустилась на пояc Штирлица и расстегнула пуговицу на его галифе. А потом потянула их вниз. — Что вы дел… - прежде чем Штирлиц успел сказать ещё что-нибудь, кляп снова оказался у него во рту. Такого он явно не ожидал, и Мюллер наслаждался его замешательством. — Я хотел обойтись с тобой милосердно, как с равным мне противником. Но ты всё никак не уймёшься и продолжаешь мне дерзить – даже сейчас, когда ты проиграл и полностью в моей власти. Придётся преподать тебе урок. Мюллер резко сдернул со Штирлица галифе и трусы – с правой ноги полностью, с левой, перехваченной тонким стальным обручем, – до самого низа. Штирлиц напряжённо следил за ним и казалось, не мог поверить в происходящее. А когда Мюллер смочил свой палец слюной и втолкнул ему в анус, Штирлиц вздрогнул, пытаясь отстраниться, что, конечно же, ему не удалось – и из-за наручников, и из-за сегодняшнего «сеанса» с наркотиком. Мюллер смотрел на эти его попытки с ласковой и снисходительной улыбкой – как на неразумное дитя. Цокнул языком: — Ну–ну, будь паинькой, лежи смирно. Я всё ещё добр к тебе, заметь! Мог бы совсем тебя не растягивать, войти сразу и на сухую. По лицу Штирлица было очевидно, что он думает про всю эту «доброту». Мюллер добавил второй палец: господи, как же узко, это тебе не девки из офицерского борделя. Хорошо, что после двойной дозы этим утром мышцы не такие напряжённые, как бы Штирлиц ни пытался сопротивляться - зажаться полностью он не сможет. Мюллер и сам-то сразу не был возбуждён, поначалу им двигала лишь жажда попугать Штирлица, вывести из его из равновесия и сбить с него спесь. Но сейчас… сейчас стало так тяжело, так мучительно жарко в паху... Да, у Мюллера сейчас стояло - сильно, прямо-таки колом. Он расстегнул ширинку, навалился сверху. Согнул колено Штирица одной рукой, другой - обхватил свой член, размазывая капельки смазки. Попытался протолкнуться в узкую дырку – не вышло. — Ну расслабься же… Какой же ты упрямый. Я ведь всё равно это сделаю, будешь сопротивляться – только хуже будет. А мог бы и сам удовольствие получить, хоть какое-то… Член Штирлица был вялым, никакой реакции, он и не смог бы возбудиться - после всего того, что ему вкололи этим утром. Даже при всём желании. И Мюллер прекрасно об этом знал. Он снова приставил головку к анусу Штирлица, медленно подался вперёд, в жаркую тесноту. Мюллера буквально трясло от нетерпения, он изо всех сил сдерживал себя, чтобы не торопиться. А когда, наконец, вошёл полностью, то был уверен: сейчас Штирлиц закроет глаза. Но Штирлиц глаза не закрыл, ни на секунду не переставая прожигать Мюллера своим взглядом. Даже сейчас не сдаётся… Мюллер снова почувствовал невольное восхищение, что-то дрогнуло в нём. Захотелось потянуться вперёд, отвести волосы со взмокшего лба Штирлица, вытащить кляп изо его рта, И целовать, целовать эти тонкие, упрямые губы - не только подавляя, не только утверждая своё главенство. Но и просто так… Мюллер судорожно сглотнул. Свежая волна злости снова накрыла его - такая сильная, аж дышать стало трудно. Он толкнулся вперёд, ещё раз, потом ещё… А потом и вовсе перестал сдерживаться - начал трахать Штирлица жёстко, быстро, яростно. Сжимая его бедра до синяков, врываясь в него, вколачиваясь до упора – так, как будто от этого зависела его, Мюллера, жизнь. С жадностью следил за синими, как весеннее небо, глазами - они взирали на Мюллера холодно, без эмоций. Но зато когда хоть что-то в них появлялось, хоть малейшая реакция на происходящее… о, тогда в Мюллере что-то сладко замирало. Ликовало, пело… И вело его к самому краю - всё острее, всё неизбежнее. Когда терпеть дальше стало невозможно, он застонал и, сжав ягодицы Штилица, кончил глубоко в него. Какое-то время Мюллер лежал, не шевелясь, навалившись на Штирлица всем телом и тяжело дыша. Наконец, сердце его перестало колотиться как сумасшедшее и он, не спеша, отодвинулся. Вытер взмокшее лицо, пригладил свои короткие седые волосы. Нехотя глянул вниз, так и есть: сперма, вытекавшая сейчас из ануса, была розоватого цвета. Порвать не порвал, но наверняка болеть будет долго, не одни сутки. Тем лучше. — Ну как, всё еще жалеешь меня? – спросил он. - Скажи ещё спасибо, что я не позвал своих ребят и не предложил им тоже развлечься. Ох, с каким с удовольствием они бы тебя поимели сейчас, когда ты весь раскрыт, готов и пока ещё не разорван. Но ты ведь никогда не делал этого с мужчинами, верно? А я хочу остаться твоим первым и единственным, до самой смерти. Усмехнувшись со своим обычным фальшивым добродушием, Мюллер достал платок, привёл себя в порядок. Одел Штирлица - аккуратно, со спокойной методичностью заботливого врача. Затем почистил пятна на покрывале и потянулся за кителем. Поморщился, потёр затылок – мигрень, будь она не ладна, снова вернулась, а выспаться в ближайшее время вряд ли удасться. Штирлиц был белый, как стена, в лице не кровинки; оно будто окаменело, не выражало абсолютно ничего. Снова захотелось к нему прикоснуться – до зуда в пальцах, до крика... Не вставая с кровати, Мюлоер закурил. Пыхнул сигаретой, выпуская струйку сизого дыма. Прислушался к звукам канонады за окном - кажется, за последние сутки, они сделались ещё громче. Уже совсем скоро, вот-вот… Мюллер ещё раз затянулся. А потом тяжело глянул на Штирлица и поднёс зажжённую сигарету к его щеке. Прижал и надавил - гримаса боли исказила лицо Штирлица. Он дёрнулся, засрежетал зубами. Когда запах горелой кожи стал просто невыносимым, Мюллер убрал руку. Швырнул окурок на пол и от души припечатал его каблуком сапога. Похлопал Штирлица по щеке: — А это - на память от меня, вместо прощального поцелуя. Из комнаты он вышел, не оглядываясь. Сказать ему Штирлиц ничего не мог, кляп всё ещё оставался у него во рту, но Мюллер ясно чувствовал на себе взгляд - полный тяжелой и абсолютной ненависти. И это было прекрасно.