В ночи поблекших звезд

      Святые отцы осматривали покрытые тьмою леса в стеклянном окошке своего вагона. Поезд направлялся путем прямо в Рим, после утомленного путешествия в Лондон. Путешествие же как раз подходило к концу.       Один из них, зрелый мужчина, находился в молчаливом раздумии, а его голубые как луна глаза были прикованы к родным лесам. Его сложенные руки в замок, на который он упирался своим подбородком, находились в неподвижном состоянии. Ничего нельзя было и сказать о его выражении лица, однако его спутнику он казался печальным.       Другой же отец, но то был епископом до недавнего времени, сидел, сложа руки на столе в вагоне-ресторане, и глаза его, словно пустышка-аметист, любовались серповидной луной вдали опустошенного неба. Однако сам он сидел с утомлением, ужасом и даже в какой-то мере разочарованием в лице. Его губы дрожали, часто от давления его собственных зубов на розовую плоть, оставляя за собой маленькие и неглубокие рубцы.       На столе лежали потрепанные газеты с пестрящими заголовками, омрачая лондонские кровавые события. — Я очень и очень разочарован тобой, Энрико. — Наконец-то заговорил святой отец, не смыкая глаз с омраченных скорбью лесов.       Максвелл же, в свою очередь, соскользнув зубами с губ, обеспокоенно посмотрел на Андерсона: — Учитель? — Дрощим голосом произнес он это слово, словно забыв настоящее, что он уже давно его выше по чину, будучи архиепископом Ватикана и Рима. Его тонкий голосок выставлял его тем юношей, сыном проститутки, которого в раннем возрасте нашел и приютил отец Андерсон. — Ты свернул не туда, дитя. Тебя ослепила твоя мечта, обезличив твою жизнь на стремленья, чуждым последователям Иисуса. — Андерсон опустил руку и постучал костяшками пальцев два раза по стеклу. Затем грозный взгляд Штыка был направлен в очи Энрико, обуздав в их отражении неумолимый страх и мятежность. Максвелл боялся смотреть на святого отца, но горящие синим пламенем глаза Андерсона мерцали в отражении окна вагона, пугая до сотрясения всех мыслей в голове ученика. Мальчик опустил взгляд.       Сквозь приоткрытое окошко задул холодный ветер, от чего Максвелл задрожал. Не позволил закрыть окошко скрип отворяющейся двери, к чему моментально был прикован взгляд священника. Но во тьме никого и ничего не отразилось. В этот раз в вагон снова пронесся холодный трепещущий воздух, отчего мальчик резко закрыл окошко, затем оглянулся.       В вагоне появилась темная фигура и села рядом с Максвеллом на сиденье, заставив его примкнуть холодными очами и приглянуться к гостю. Оглядев гостью, Энрико удивился — то была Юмико, одна из учениц Андерсона. Она была в традиционном монашеском платье, но он не увидел лик её. И лишь выходящая луна из-за темных облаков осветила ее лицо, исказив тревогу Максвелла до неузнаваемого ужаса. Исходящие от ее тела уже знакомый холод, мертвецкий запах остывшей плоти, а также искаженное лицо, изрезанное сеткой темно-алого цвета отторгнули Максвелла и заставили прижаться к углу. — Не бойся, дитя. Девушка отдала свою бедную жизнь, отправившись на Небеса. Перед тобой ее призрак, истерзанный жестоким безбожником. — Горевшие глаза святого отца уставились на Энрико, взывая и без того тревогу и ужас последнего. Уже неживая девушка медленно и рассеянно опустила голову, закрыв лицо точно такими же изрезанными руками. — Не может того быть! — завопил Максвелл, весь сжавшись. — Не верю! Всё это сон, Боже! — Он схватился за голову, закрыв глаза и уши. Запрыгнув коленями на сиденье, Максвелл попытался встать и небрежно перепрыгнул на другое место. Настрадавшись от внешних страхов Максвелл никак не ожидал увидеть Хейнкеля, глядевшего на него демоническими от безумства огнями. — Она… — его безумные глаза терялись, вглядываясь в Максвелла, и словно пронзая его насквозь, — умерла по твоей вине! — Стоило ему выкрикнуть те обозленные слова, как он набросился, перепрыгнув через стол на священника. Схватив того за его одеяния, он прижал его к стене и принялся выбивать из него всё то, что никогда уже не вернёт. Прибивая его раз за разом к стене, Хейнкель продолжал выгрызать его своим безумством, что Максвелл вот-вот потерял бы сознание. Осознав хрупкость своей жизни, Энрико смог высвободиться от его рывков и оттолкнул того ногой, что тот пал на пол. Энрико попытался сбежать, направившись к выходу из вагона, и потянув за ручку в сторону, к его несчастью дверь не отворилась. Приходящий в себя Хейнкель, медленно встал и направился к Максвеллу. — Убью… — Тянул ненавистно он. — Убью! — Всё это время забинтоуанная нижняя часть лица Хейнкеля скрывала от Максвелла ещё один след его деяний. И бинты начали медленно сползать. — Андерсон! Андерсон! — Вопил Энрико. Ему некуда было бежать, его судья медленно приближался к своему судимому учения Христа. — Спаси меня! Прошу! — Невинное дитя, погрязшее в грехах человеческих… — Андерсон повторял свои тихие слова, не обращая внимания на измученные крики Энрико. — Твое искупление может быть лишь одним… — Святой отец выхватил из ночной и голодной пустоты свой серебряный штык и вкинул его в дверь над головой Максвелла. Лезвие штыка держало листок бумаги, что было его посланием. — Ч-что? — Дрожащими руками Максвелл вытащил штык и взял в руку листок. На нем черными чернилами были исписаны следующие строки: «Далёк Господь от нечестивых, а молитву праведников слышит. Если праведник отступает от правды своей и делает беззаконие и за то умирает, то он умирает за беззаконие своё, которое сделал. Господь испытывает праведного, а нечестивого и любящего насилие ненавидит душа Его. Испытания не служат врачевством для гордого, потому что злое растение укоренилось в нём. Путь праведных — уклонение от зла: тот бережет душу свою, кто хранит путь свой. Нечестивые же, как умствовали, так и понесут наказание за то, что презрели праведного и отступили от Господа. Аминь»

И были те слова из Библии.

— Нет! Я невиновен! — Кричал Максвелл в бездну отчаяния, в которую он упал. — Мой путь ещё не окончен, я превзойду всех сам! — Он схватил штык Андерсона и резко выбежал на приближающегося Хейнкеля, проткнув сердце последнего, и тот намертво упал вместе с Энрико. Бинты окончательно спали, а в лице воина Максвелл увидел изуродованный лик с разорванным пулей ртом. Испуганный священник откинулся назад. — Чудовищно… — Изнемогал он. Потрясенный и трясущийся от страха, Максвелл кое-как поднялся, но он не понимал в каком кошмаре оказался и как сбежать. — Максвелл! — позвал того Андерсон.       Тогда он подошел к нему, ведь ему больше ничего не оставалось. Время давно стояло на месте, глубокая тишина соприкасалась с видами ночи из-за стекла, где не было больше ни лугов, ни леса, ни дорожных рельс — только лишь тьма и поблекшие звезды. Серповидная луна скрылась в небытие, и лишь одному Богу известно, чьи голубые лучи продолжали освещать сквозь окна вагон. Андерсон сидел на том же месте, Юми исчезла сразу же после убийства Хейнкеля, оставив за собой окровавленное сиденье. Когда он сел на свое место, то попытался что-то вспомнить, как острая нехватка воздуха настигла его, и Максвелл стал задыхаться. В голове помутнело, возникали образы прошлого. Вдруг он почувствовал вонзившиеся со спины копья в его хрупкое тело, прокалывая насквозь легкие и другие органы, чувствуя как льётся по деревянным штыкам его теплая кровь. Максвелл закашлял кровью, перестав контролировать свои силы. Он попытался одернуть Андерсона, схватив того за рукав одеяний. Вместе с рукавом он выдернул и руку, разбившаяся о стол и раскрошившуюся на пепельные обломки. Вместе с рукой свалился и обезжизненный торс учителя, подняв на воздух всю пепельную пыль. Максвелл хотел издать оглушенный вопль, но сильный кашель помешал ему, Медленно убивая и его самого. Смотря и безумя от происходящего, Маквселл не поверил своим глазам: он увидел приоткрытую щель из другой двери, и затем попытался встать, упираясь еще целыми руками об попадавшиеся под руку предметы, в том числе еще твердые куски останков учителя, раздавливая их в пыль. Вылезая из-за стола он споткнулся из-за дрожащих коленей, но дотянувшись до двери, смог таки отодвинуть её. — Куда это ты собрался, человек? — Множество красных глаз смотрело на него, словно ухмыляясь. — К-к-кто т-т-ты??? — Дрожащими губами он в последний раз попытался доказать себе, что всё что он видит — сон, иллюзия. — Ты уже мёртв, человек. Твоя жизнь отныне принадлежит только мне. — Надежда на спасение разбилась вдребезги. Пред ним предстал сам Носферату Алукард. — Н-н-нет! — закричал Максвелл, отрицая всё: свое поражение и нанесенные смертельные увечья. Почувствовав второе дыхание и прилив сил, схватившись за свой крест, Энрико попытался снова встать. — Твоя армия истреблена. Я поглотил и нацистов, и крестоносцев. Весь твой Тридцатый отдел уничтожен, а Андерсон умер прежде. Сам ты уже давно убит моими приспешниками. Отныне, человек, я поглощу твою кровь и ты станешь одной из множеств душ в моей силе. — После глаза загорелись алым пламенем, воспламенив вагон вслед за собой. Огонь уничтожал всё, подбираясь к обезображенному Максвеллу, поглощая всё на своем пути. Максвелл пробежал сквозь темно-алое пелено глаз, закрыв руками лицо, но тело его упало, и сам он упал в мрачную и черную пропасть. Открыв глаза в последний раз, он не увидел пред собой горящий вагон, но увидал алое небо и поблекшие звезды. Выгоревшие здания, море трупов, которые перемещались на глазах его. Заметив знакомые очертания, медленно отдалявшиеся от него, он узнал в них самого себя. Его исколотое копьями тело, обескровленное и иссохшее. Душа его медленно покидало тело, перемещаясь по потоку кровавых рек, стекавшихся к чему-то, что его бестелесная душа ощущало как сильный призыв к насыщению. Чувства мои отрекаются от меня. Тело мое отреклось. Теперь душа моя тянется к своему повелителю. Моя кровь будет поглощена. Да будет так… Аминь… Глаза грешной души закрылись в последний раз.