***
У Сэма, наверное, никогда не было шансов. Он ведь мальчик со своим — своим ли? — телом и чужой, заражëнной намертво сердцевиной, он ведь мальчик, который не играл в детство. У него в радужке серой — всполохи огня отпечатались последним моментом обычного бытия, а в зрачках тьма несводимая свернулась: баюкает сама себя и поблескивает угрозой на заострившихся гранях, раззевает чрево без дна и просит кушать. Если бы Сэм знал, чего ей нужно, но догадывается — а как же иначе? Дин — избранник ангельский. Это правильно. Сэм — почти — рад за него. Только завидует ещë больше, потому что Дин хороший, но не настолько, так ведь? а ещë сгустки слепящей энергии Небес его зовут гадостью. Как же приятно познакомиться, я Сэм Винчестер, и пошëл-ка я нахрен. Не то, чтобы это было такой уж шокирующей новостью. Просто одно дело — слышать от брата, демонов, охотников некоторых, ощетинившихся иглами принципов и ружьями против него, себе самому внушать это, потому что, ну, если он будет в достаточной мере это понимать, сделает ли что-нибудь не то? — а другое, когда ангелы, чëртовы ангелы — божьи посланники, исполнители святой воли, свет и невинность. Олицетворение самого Творца всего сущего. Интересно только, если Бог создал всë, вся и всех, зачем сделал Сэма таким, какой он есть? Сэм не особо чувствует за собой вину — за то, что Дина зверски пытали, мучали и ломали в Аду, а он пил ветвящуюся по артериям его теперь навеки кровь Руби, спинывал дым вихрящийся демонов в их из-за Люцифера созданный не дом. Точнее, он бы чувствовал, обязательно, только от него самого мало чего остаëтся — грязная душа, пропитанная насквозь тьмою шипучей, оболочка, внутри которой всë иссохло и рассыпалось почему-то — не со смерти ли Дина? Сэму не всë равно, вовсе нет. Просто раз в итоге тонуть, то смысл держаться за воздух? Живым его делает лишь та демоноподобная, безнравственная часть его разума; она даëт ему силы выживать и какое-никакое, но сносное желание существовать. Не то, чтобы это хорошо. Но Сэму кажется — это ли не то, что искупит мои грехи? грехи это вообще? Благими намерениями выстроена дорога в Ад — только Дин лишь пытался спасти — спас — его; возможно, он виновен в том, что вытащил душу из зла и угрозы и вернул в тело, чтобы они вместе начали бой внутри себя — и снаружи? Есть ли тогда в этом грех их? В любом случае, конечно, это не то, но никто ему об этом не говорит прямо, осознанно и уверенно, а Руби улыбается по-змеиному, и он ей в ответ — по-демонически, потому что она напоминает про Лилит. Месть — всë, из чего он сейчас состоит — скроен из ожогов, дымящихся ненавистью, и на руках выжжены фантомные уродские воспоминания, они говорят о Дине и о том, что ты держал его на руках мëртвого, но почему-то не умер сам — за это ты и желаешь Лилит смерти. И желание это рождает в тебе лишь одно. Месть-мглу-ярость. И этого становится больше и гуще, и обострëнно звенящей, когда Кастиэль, вытащивший из клетки костей, страха и огня Дина, роняет преднамеренно: парень с кровью демонов по жилам. Руби говорит ему, что боится их, ангельскопëрых задниц — и ему бы стоило. Он насмехается, что вовсе нет, только сомневается, что из этого — стопроцентная истина. Она уходит, но в глазах еë оттенëнных блестит: ты же знаешь, что я права. Да, он знает, и, ну, даже ощущает — то, злое и голодное, в нëм дрожит, огрызается холодно, импульсивно, кусается рядом с чем-либо и кем-либо, испускающим божественные актинические лучи, так похожие на клинки и лезвия ножей охотничьих по оголëнным проводам нервной системы. Ему больно, но комфорт его пропал бесследно однажды с впитанной во младенчестве частичкой Жëлтоглазого ирода. Руби тоже не хорошая, не лучше и не хуже него — что самое страшное и подозрительное. Руби — сумерки густые, ночь, беззвëздные просторы глухих небес. Руби чуть-чуть бесноватая — в сексе и драке, странная и вроде бы добра к нему — сочувствует, жалеет, понимает, слышит и слушает, гладит по волосам заботливо руками с мягкой-нежной кожей; ухмыляется ядом и кислотой, а смотрит теплом. Руби не романтичная — в ней пульсирует лишь ненависть, демонская суть и цели старание достигнуть, вот только когда Сэм попросил, она нашла коматозную девушку, каких бы неудобств ей это ни принесло. Сэм пытается быть на неë похожим — это же то, что он может делать, пока всë рушится, падает и кричит в судорогах невыносимо болезненных. Правда, Руби не хуже, чем он, потому что там, где он, уже дно. Другое дело — стал ли он демоном в хоть каком-либо — матефорическом, прямом, искривлëнном — смысле, если находится на их уровне достаточно и даже больше, чтобы Дин за это время стал палачом? Сэм не думает об этом, зато думает о том, что если Дину можно переспать с Анной, то почему же ему с Руби — нет. Думает, что Лилит, сука такая, снова исчезла со всех радаров, а у него всë лучше получается вихрящиеся тайфунно болью и гниением души демонов отделять от мясного и духовного тела и, пожирая часть их в процессе, раздирать на клочки. Становятся ли они мëртвыми, если фактически умерли? Считается ли Дин мëртвым, если побывал за гранью? И если да, легче ли тогда самому Сэму будет стать настоящим, реальным демоном, раз он уже умирал? Не то, чтобы ему хотелось. Просто мысли, просто безвыходные, непобедимые, бесповоротно овладевшие им мысли о том, о чëм даже — тем более — охотники не думают, чего в них такого? Хотя Сэм уже и не уверен в позициях добра-зла. Дин пытается ему помочь, да, пока ещë есть время, и он больше его брат, чем враг, только вот Памела умирает буквально на его руках — истекает кровью, от котоой тогда впервые дурно, горячей, стынущей коркой плотной за секунды или часы, и абсолютно неаппетитной, а постоянные просто мысли говорят: не успел-то ты, не успел помочь, спасти. Слишком поздно, слишком медленно. Слишком слаб.***
Порез на запястье Руби — свежий, пахнущий железом окисленным, вишней и солëным далëким морем; она вся — опасность на стенках своего сосуда, прорезывающаяся тëрном и розами чëрными, вся — гроза, молния и хохот бушующей бури. Сэм принимает в себя ещë пять крупных глотков грязи и позволяет себе не думать над тем, что происходит. Ему-то не так уж и много нужно. Первое — голова Лилит перед ним. Второе — живые Дин, Кас, Бобби. А Руби предлагает самый действенный способ исполнения приоритетов — поит мощнейшей всеразрушающей энергией, противоестественно подвластной ему, учит непривычным, но родным — в какой-то не той мере — способностям, напоминает о том, как улыбаться, шутить и слушать шутки. Как казаться нормальным, потому что Сэму иногда кажется, что он забыл, как это делать; и креститься здесь не поможет. Мир уже не совсем мир — ледяной и полуматериальный под пальцами, он состоит из того, что Сэм чувствует, что не чувствует, на что может повлиять и на что нет. Мир безликий, но души в нëм — глаза слепого. Сэм берëт всë от него и отдаëт не меньше, если не в увеличенном количестве. Таков мир Ада — без договорëнностей, привязанностей, доверия, обещаний. Мир сделок и пыток без преувеличения; черноты и грязи — его ли мир? Это не очень и легко — разделять демонов и людей, и сосуды их до обидного хрупкие; Дину он такое никогда не расскажет, а никто другой и слушать не станет, но практически через неделю после его смерти, когда Руби едва-едва спасла его и стала сопровождать личным хранителем, когда он уже загорелся смертью белоглазой дряни по полной и подписался в разуме собственном делать всë, что Руби ни попросит, лишь бы это приблизило хоть на миллиметр к цели заветной, первого ею пойманного для него демона он изгнать не смог — но сила пошла в более материальную сторону: разорвала несколько артерий человеческого тела, сварила мозги, язвами пошла по лицу; взорвалась, потеряв — или не имея? — контроля, оставив кучу кровавых ошмëтков, лоскутов, скрепленных сухожилиями, скелетом и кожей местами и мигрень двухнедельную в голове. Это потом он научился — принял всю свою-чужую мерзотную грязь, расширил границы умений дьявольских, искуственно привитых. Стал дырой, чтобы была пустота, куда бы падали последствия, стал энергией, чтобы было откуда брать силы. Стал кем-то, но не собой. Наверное, это уже и не повернуть вспять, только и неважно. Сэма это не исправит, не почистит, не восстановит. А если и так, кто ему будет доверять? Дин ли, подозрительный к каждому его шагу теперь, когда знает об их с Руби — к счастью или сомнению, исключительно о них — встречах? Кастиэль-Кас, стерильный, как и все ангелы, знающий лишь приказы своей власти да видящий что-то полунечеловеческое в очертаниях младшего Винчестера? Сам он, не могущий искать более себе оправданий? Сэму хочется закрыться в себе, но что делать, если себя нет? Ему не то, чтобы плохо, но ещë хуже. Или лучше, кто его разберëт. Только запасы специфического наркотика кончаются, а Дин почему-то всегда рядом. Сэм не верит в случайности. Сэм верит в вину. Сэм верит в ситуации без вариантов и выбора. Не то, чтобы это ожидаемо — что наконец-то он попадëтся на своей зависимости, на своëм маленьком-масштабном секрете. Когда Дин и Бобби запирают его в бункере, он обречëнно считает — ожидаемее. Есть ли хоть откуда-то выход? Навряд ли, не для Сэма. Демоническая ловушка странно, предупреждающе жжëтся на краях своих белеющих, но — пока ещë — пропускает. Он наблюдает за тенями от лопастей вентилятора и пылью в нагретом воздухе на бесцветном свечении, исходящем кривыми линиями сверху, пока не начинается ломка. Наверное, ему грозит смерть. Что случается с демонами, которые теряют свою сущность? Теряют ли они вообще? Почему-то вопроса, демон ли он, не возникает. Сэм может позабыть напрочь пристрастие к противно-вкусной с медным привкусом крови, но это не сделает его полноценным человеком и человеком вовсе, больше никогда, ничего и больше ни за что. Даже если захочет сам — вот только захочет ли после всего? Дин называл предателем его, а стал им сам. Тот ли это мир, в котором они должны жить? Те ли они, чтобы считаться настоящими? Реально ли хоть что-то вокруг? Сэму не стать чистым, а Дину — любимым старшим братом. Это необратимо, думает в бреду постнаркотическом Сэм, только не думает — — вспоминает.***
Если он убьëт Лилит, поймëт ли Дин, что всë это — ради этого момента, ради и того, чтобы не выпустить Люцифера, предотвратить апокалипсис? Полюбит снова? Если поймëт, поверит ли, что Сэм способен стать выше себя? Не догадается, что это всë равно, что гусенице сожрать крокодила и пройти метаморфозы в самую прекраснейшую на свете бабочку? Что сделает, если догадается? Если время можно повернуть назад, является хоть кто-то из них самим собой в хоть одной возможной временной линии? Руби кормит как на убой его своей ставшей слаще после издержки вынужденной кровью, и да, он жаден настолько, что почти всë равно, что это плохо-неправильно-грязно. Важно — это то, что перекатывается на языке бронзово-медным окисленным кипятком, важно — то, что заливает опустевшего, ослабевшего его абсолютно. Как ни крути, а впервые в жизни демоническая сущность цунами ночным, алым и нежданным заполняет его под завязку, и он идëт за Лилит. Навряд ли Дин полюбит его снова и будет доверять. Дин не такой, Дин — охотник чëтких принципов, мыслей и разграниченностей. Сэм — не Дин. Наверное, это его проблема. То есть, в нëм нет вообще ничего от Дина — старшего брата, авторитета в его жизни, казалось бы; может, и правда из-за Азазеля. Сэму осталось пару шагов до свободного падения куда-то ниже его привычного-личного уже дна, и есть ли разница, насколько его близкие — его родные? Дин так, мелькает смазанным осознаванием на периферии в той церкви, где наконец свершится возмездие — вот только Сэм уже не на твëрдой земле, да и не Сэм, наверное. Всë-таки под ним с муками специально доставляемыми корчится, просвечивается жëлто-адским и мрëт подобно мухе надоедливой Лилит — меняет ли месть? Сэм не видит этого, но ощущает — — то, как его глаза заполняет кромешная чернота.***
И то, как свободный Люцифер излучением белокипенным, святым взмывает вверх из своей Клетки со светом алебастровым, бьющим в сторону линиями-прямыми, глаза выжирающим, кровью первого демона с глазами цвета молока скисшего и ночью. Это не то, чего добивался Сэм, но кто ему теперь поверит? Дин ругается много и жестоко, запрещает быть рядом — запрещает нечто непреклонное, казалось бы, то, что будет всегда — прогоняет и не оборачивается назад, когда его младший брат — если они ещë братья, конечно — уходит. А Сэм ищет то, где он промахнулся — в Руби ли, в безграничном доверии ей и надежде на неë? в Дине, который оказался недостаточно умëн и храбр, чтобы поистину первородное зло в виде Сэма остановить? в Лилит, в еë смекалке и тактике многоходовочной? в Азазеле, чей план до сих пор обретает множество новых деталей и до сих пор не выглядит целым? В себе? Но где конкретно тогда? Сэм ищет дальше и понимает, что нет больше и без того потухающего сияния его души — ни капли, нет ни крохи прежней врождëнной чистоты: он состоит из грязи полностью.***
Всë, что остаëтся — спасать. Спасать мир, Дина. Не себя, потому что там уже нечего спасать, да и не заслужил он. К тому же, самопожертвование не подразумевает под собой жизнь собственную продолжающуюся, а искупление не переносит корысти и жалости к себе. Если, конечно, Сэм хочет самопожертвования; возможно, ему надо просто немного покоя в месте без времени? Только Люцифер обещает, что когда мир будет их, его сосуду будет спокойно. Или покойно, кто его разберëт. Сэму нужно не извиняться, а найти Сатану выпущенного и прикончить. Не как Лилит, ясное дело: если Чак хоть раз ещë обмолвится — или Дин самолично увидит — что хуже? о его почерневших на считанные возвышенно-восхитительно-незабываемые мгновения глазах, то всë хорошее в его будущем поступке потеряет свою мощь, а всë-таки Сэму иррационально хочется уйти хоть немного более лучшим, чем есть. Дин, конечно, не знает-понимает-представляет ни йоты о том, что внутри его брата, Сэм и не расскажет. Но старшему и самому будет проще, поверь хоть на секунду он своему младшему. Надо лишь найти способ. Как охотники, они и ищут. Они выслеживают демона, кольт не срабатывает — встретятся ли они с Кроули ещë, или тот уже в бегах? — а Люцифер выглядит довольным — как кот чуть ли не мурчит, только его счастье стоит дороже, чем остальных — оно несëт за собой апокалипсис. Сильно ли это плохо? Сэм отстранëнно думает, что бы сказала Руби: про то, что архангелов боится больше, чем ангелов, логично же; и Сэм ответил бы упорно, что он — нет, и Руби бы посмотрела на него тем самым проникающим под кожу иглой шприца, скальпелем царапающим взором, потому что она-то знает, что он и того сильнее, чем она — только хочется рассмеяться, ведь сотканный из теней и джунглей теневых милый демон по имени Руби проткнута собственно предподнесëнным ножом один раз, зато наверняка — ожидала ли она подобный конец? В Сэме нет ничего хорошего, но Люцифер вызывает в нëм ужас животный больше, чем присущее всему, видимо, потустороннему восхищение и послушание. Сэм не идëт за Люцифером. Поэтому — в первую очередь — Сэм решает: придумала ли Руби свою смерть или нет, но он — да. Дин, кажется, чуть-чуть ему доверяет.***
У ангельских всех существ крылья кажутся ненастоящими — так, спецэффекты, подаренные Богом для пущей уверенности в их родстве. Тени на потолке, стенах под молнии или же свет благодати. Нереальное, эфемерное, подобное воздуху. Можно ли вырвать перо? — хотел бы он спросить у Каса — а больно ли это? Однако материальность их Сэм понимает тогда, когда они — бесконечные, бесподобные, огромные, напоминающие порывистый ветер и небо — распахиваются за его спиной с треском и шелестом, прорывая пространство-время-материю и раскаляя воздух до адского огня иллюзорного. Точнее, не за его. Точнее, он вообще заперт в себе самом, а перья-плоть-кости рассекают официально провозглашëнное день назад, вчера, люциферово пристанище. Ты мой, шепчет Сэму Дьявол, а тот считает: Люцифер-Сатана-Дьявол-Светоносный-как-там-ещë-его-звать? Люци — от Габриэля, Повелитель или что-то там такое — мелкие демоны. Не то, чтобы Сэму скучно в непонятном пространстве в его собственном сознании, когда душа — меловая, тронь, и раскрошится — его слишком крепко переплелась с благодатью архангельской — разъедающей до дыр насквозь, греющей жаром непереносимым — а память прожигается, и остаëтся только чувство: одно единственное. Сэму скучнее, потому что чувство это, иронично — скука. Здесь одиноко, а всë, что снаружи — уже невероятно далеко, Люцифер закрывает ему доступ к глазам, будто Сэм восстать может. Наверное, так спокойнее и менее волнительнее, когда тревожиться то не о чëм, а желание спать перевешивает нужду бороться. Потому что Сэм чертовски устал. Только он всë равно восстаëт. Не потому, что сильнее архангела или сильнее себя, а потому, что тот напоминает невовремя: мы с тобой предназначены друг другу; и Сэм сопротивляется: они не одно целое и не похожи. Сэм хуже Сатаны. Люцифер чистый, злой и обиженный. Сэм грязный, равнодушный и брошенный сам собой. Люцифер — обида, шипы защитные роз, яд на кончике ножа. Сэм — грязь, обманчивая нежность хищника, горькое в сахаре. Клетка в глуби бездны, разверзнувшейся на кладбище Сталл, на месте предначертанного события воистину апокалиптического размаха, по-демонически чернеет, кривится под единственными за многие мириады лет отголосками солнца, искажается и кажется не очень страшной — и страшной одновременно. Сэму думается, что, может быть, ему там самое то. Он бы обнял Дина перед концом, но избитого? отключающегося от лëгкого движения собственного? наверняка считающего своего братика слабаком? И, ну, Сэм не хочет марать Дина собой. Клетка не привлекает, но зовëт — ужасная и изящная, напичканная чем-то божьим и подавляющим волю человеческую, не она ли будет чудесным домом на ближайшую вечность плюс-минус бесконечность? Почему-то Сэм уверен, что да, она станет домом. Неприветливым, жестоким, ненастоящим, зато таким, где он, больше демон, чем человек, будет безопасен для других. А Люцифер — ну, пусть побесится. Может, однажды и перебесится, только он не думает, что вся проблема в боли и пытках — одиночество бывает хуже, скука, небытие. Где-то наверху остаëтся всë, что должно было остаться: правдивое, честное, без недомолвок, секретов и тайн, без крови демонов, без апокалипсиса, без Сэма. Всë правильно. Где-то внизу Клетка готова принять четверых участников настоящего и прошлого — двух обоюдно враждующих, противоположных характерами, разных абсолютно в корне архангелов, сохранивших в себе остатки — весьма малые, да и есть ли они вообще? — братской любви, одного случайно втянувшегося в водоворот паренька и Винчестера с демонической душой. Вот она, его грязь. Где-то между Сэм падает в последний раз.