*****
В какой момент всё поменялось сказать было трудно. Прошло лето, которое было наполнено непонятными взглядами украдкой, двусмысленными шутками, которые то и дело вылетали из поганого рта Руслана, и всё теми же ночами на балконе. Кашина вся эта ситуация с каждым днем напрягала всё больше. Момент, когда их привычные стебы перешли в гейские шутки не заметил никто, но всем зашли, как свежий глоток воздуха. Все смеялись, как не в себя, а Даня временами хотел полезть на стенку. Тушенцов стал напрягать. Глаза его, которые становились темнее в определенные моменты. Взгляд их, который понять было невозможно. Взгляд, под которым он чувствовал себя не то голым, не то на прицеле, и что ему нравилось больше, Даня не понимал. Тушенцов напрягал своими узкими рваными джинсами, которые носил не снимая и тем, что всегда вёл себя, как хозяин положения. Напрягал тем, что разгадать, что в этой голове невыносимой было нереально. Единственное, что понимал Кашин из всей ситуации — это то, что он знатно влип. Нормальные парни не зацикливаются на чужих глазах, губах, которые скалятся на них же, на ногах в узких джинсах с дырками на коленях, в которые хотелось пальцами залезть и сжать сильно. Особенно, если всё это принадлежит другому парню. Руслана хотелось вывести. Мысль, застрявшая в голове Кашина перманентно. Потому что Руслан — по-настоящему никогда не бесится. Да, грубит, кидается подъёбами, язвит и злится, но всегда понарошку. В серьезных ситуациях его эмоции можно попробовать разглядеть всё в тех же злосчастных глазах, но вряд ли получится. Кашин хотел увидеть его настоящего. Хотел увидеть как он смеется, плачет, злится, бесится. Хотелось всего и сразу. Совсем незаметно эта мысль переформировалась в другую — Руслана хотелось довести. Желательно, до оргазма. Хотелось узнать, увидеть, потрогать, услышать. Хотелось довести до слез, скулежа и мольб. Хотелось увидеть, как Тушенцов будет закатывать свои глаза вовсе не из-за недовольства. Хотелось посмотреть на него сверху вниз, держа за копну темных волос, а потом смотреть на колени в синяках. И мысленно скалиться, когда Руслан две недели подряд не будет носить джинсы свои блядские с дырками. Руслана хотелось. Даня влип. Потому что Тушенцов выводил его изо дня в день. Он то шеи коснется даниной, то всем телом чуть ли не упадёт на него, ссылаясь на то, что кто-то толкнул, то сядет опять как черт последний, ноги раздвинув и ещё больше оголив острые колени. Руслан смотрит так, будто знает абсолютно всё. Взглянет и ухмыльнется на Даню так, что кровь застынет, и в голове уже не в шутку появляется мысль «А умеют ли люди читать мысли?». Уже на самом деле даже не смешно. Потому что Кашина как восьмиклассника в разгар пубертатного периода клинит, и он уже не знает что ему делать — дрочить? смеяться? плакать? Он совсем немного стыдится, но лишь в те дни, когда дрочит на Руслана больше, чем обычно. Но в принципе, всё как и раньше.*****
— Напомни, нахуя мы здесь? Руслан развалился на парте, его ноги в коленях были согнуты и свисали вниз, размеренно болтаясь время от времени. Всё те же голые острые колени. Какого черта ему разрешают так ходить? Тушенцов бессмысленно пялился в потолок, щелкая пальцами и медленно моргал. Компания Дани в закрытом пространстве, где только они вдвоем, напрягала лишь слегка. — Старая мымра сказала подтянуть тебя по геометрии. И поверь, Рус, она говорила очень угрожающе о том, что будет, если я этого не сделаю, — Даня сжимает губы и вскидывает брови вверх, добавляя ещё большей раздражительности своему лицу. Словно он ни капли не благодарен этой женщине за такую возможность. — А теперь напомни то, почему мы до сих пор не съебались. — Она поручила охраннику следить за тем, когда мы выйдем и сказать ей. А ещё завтра у тебя будет тест по геометрии, так что в случае твоего провала, пиздов отхвачу и я, — он тяжело вздыхает, повторяя эту речь второй раз, потому что Тушенцов отчаянно не хотел всем этим заниматься. — Господи, какой бред, — он измученно трет пальцами переносицу, — извини за это, не думал, что тебя заставят этой херней страдать. — Бля, а ты-то в чём виноват? Не кипишуй, всё нормально, — отмахивается Кашин и на этом они замолкают. Очевидно, никто из них не собирался делать активных действий для изучения безумно важной геометрии. Руслан не собирался прекращать строить из себя убитого, Даня не хотел двигаться даже на сантиметр, дабы не спугнуть Тушенцова. Тот лежал до жути спокойно, а Кашин и рад. Смотрит искоса, почти не дыша, наблюдает за тем, как вздымается грудная клетка Руслана и как он ногами своими проклятыми болтает. Ловит каждое движение. Как он костяшками щелкает, как волосы свои взлохмачивает, как двигается его кадык иногда. У Дани перманентно выделяется мысль о том, что Руслан красивый. Самая обычная, банальная и пошлая в этой своей простоте мысль. Глаза его темные, почти чёрные, волосы нежные и приятные черты лица. Губы пухлые, которые он кусает постоянно. Даня на него смотрит и готов умереть на месте. То ли от стыда, то ли от счастья. Руслан — красивый. Он завораживает, будоражит и встряхивает Кашина так, как никто другой. А он и рад, в принципе. Он уже смирился со своей участью и от этого даже жить легче и свободнее стало. Даня лишь наслаждается своей влюбленностью и тем, что может время от времени подшучивать над ним, слушать ответные подъебы и смотреть исподтишка. Он даже это общение, которое и общением назвать сложно, ценит. — Так че мы делаем-то? Тупо сидим, втыкаем или будем что-то делать, чтоб завтра пиздюлей не получить? — Руслан поднимается на локтях и теперь смотрит прямо в глаза, а у Дани из головы всё ещё выветривается вся эта чушь ванильная. Он молчит, даже не пытаясь что-то сказать. Смотрит в глаза напротив и словно тонет. В голове миллион мыслей и все такие странные, расходящиеся в своих характерах, но все о Тушенцове. Руслан падает обратно на парту с локтей, глухо стукаясь головой. Даня отмирает и подходит к нему словно в трансе. И он не готов взять на себя ответственность за свои последующие действия. Руки аккуратно хватают чужие ноги, обхватывая пальцами под коленями и тянут на себя ближе. Теперь Тушенцов свисает с парты ещё больше, но самым странным было то, что между его ног стоит Кашин, всё ещё державшись за него. Руслан не понимает вообще ничего и тямы что-то сказать тоже не хватает. Хочется возмутиться, брыкнуться, но этот позыв тут же тухнет, как только над ним резко нависает Даня и теперь его руки сместились с чужих ног на парту по обе стороны от чужой головы. Поза смущающая и до жути странная. Руслану неловко и совсем немного жарко. — Что, блять, происходит? — Можно тебя поцеловать? Их голоса звучат одновременно, почти одинаково, да так, что кто-то со стороны сначала и не понял бы кто что именно сказал. Тушенцов смотрит с удивлением и скепсисом. Его ресницы трепещут то ли от страха, то ли от этой дурной близости, но даже через них в глубине глаз можно увидеть интерес. Кашин смотрит с надеждой, и такое ощущение, что она — последнее, что его держит. Взгляд его, в темноте помещения кажется ещё глубже и страшнее, чем обычно, вот только смотрит он так, как никогда не смотрел. Отчаянно и убито. Показывает себя всего в этой надломленности, и Руслан тоже готов сломаться в этот момент. — Что? — он выдыхает это с непониманием и смотрит всё также скептично. — Я хочу тебя поцеловать. Молчат. Никто не произносит и слова после этих фраз, не двигается даже на сантиметр, замирая в этой компрометирующей позе. Кашин выдыхает, закрывая глаза и глухо посмеивается. Отстраняется. Руслан тянется вперед, кладя руки на чужую шею и роняет его на себя, прерывая чуть не начавшийся монолог с извинениями. Жмется ближе, ладони сжимает сильнее и целует так нежно, словно в первый раз. Жмурится не то от страха, не то от радости непонятной. Чувствует всем телом и душой чужую отдачу, чувствует как Кашин поцелуй углубляет и одной рукой ненавязчиво гладит его бок, норовя залезть под кофту, но не решаясь на это. Руслану всё ещё неудобно, после того, как Даня подтащил его к себе, ноги свисают слишком сильно, и сейчас единственно-верным вариантом казалось обхватить своими ногами чужое тело, но боится. Банально и глупо боится, поэтому всё-таки закидывает ноги на парту другого ряда, стоящую позади Кашина, опираясь на неё. Старается не задохнуться, с тяжестью вдыхая воздух носом и продолжает отвечать. Языком провести по нёбу, прикусить чужую губу, дразнясь и ухмыляясь в поцелуй. В какой-то момент это превращается в борьбу за главенство, как у них это было всегда и от этого становится даже спокойнее. Всё словно как обычно. И неважно, что Руслан сейчас задохнется либо от нехватки воздуха, либо от чувств неясных. Их некое соревнование за ведущую роль заканчивается, когда Кашин разрывает поцелуй, и Тушенцов уже вдохнуть хочет полной грудью, как тут же затыкает себе рот рукой, когда чувствует чужие губы на своей шее. Шепчет чужое имя много раз и кусает собственные пальцы. А Даня проходится губами, зубами и языком по кадыку, по краю челюсти и по татуировке. Спускается к изгибу между плечом и шеей, кусая чуть сильнее и дольше, и сразу же любуется этим зрелищем. Руслан мечется, шею вытягивает, открывая её ещё больше и опять старается не задохнуться. Уже в который раз. Это прекращается и теперь Даня тяжело дышит, вдыхая запах чужой кожи и опять глухо посмеивается. — Сука, мудак рыжий, — говорит Руслан, но без злости совсем. — Я не думал, что ты такой чувствительный, — он смотрит на него, скрывая под ресницами восторженный взгляд и выдыхает, — пиздец, поверить не могу. — О чём ты? — Ты разрешил себя поцеловать...И даже чуть больше, — и улыбается так солнечно, что Тушенцов понимает, что умереть готов за этого идиота. — Ты мне нравишься с девятого класса, блять. Теперь смеется Руслан, смотря на изумленное лицо напротив, которое краснеет от смущения. Чужая голова опускается на грудь, и он тут же зарывается рукой в рыжие волосы, сжимая их слегка. Даня бормочет что-то, возмущаясь и радуясь одновременно. И понимает, что выиграл всё, что хотел в этой чертовой жизни. — Всё блять, мы идём учить эту геометрию ко мне, насрать. — Всё-таки не хочешь отхватить от математички из-за меня? — Хочу послушать тебя, когда ты не сдерживаешь свой блядский рот руками, Рус, — скалится в своей привычной манере. Тушенцов краснеет ещё сильнее и задыхается уже раз пятый.