Словно образ печали,
Бездушный тот лик...
Оскар Уайльд
***
Холодно, мокро, больно.
Прошло три года. Три нестерпимых, бесконечно долгих года не жизни, нет,
пустого существования.
Жизнь... она давно покинула её тело. Грубо и против воли была вырвана из груди. Осталась там, вместе с
его кровью на острие собственного клинка.
Холодно, мокро, больно.
Да, она похоронена вместе с ним, вместе с тем, что от него осталось. Засыпана могильным песком, придавлена камнем с болезненно одинокой надписью
Эрен Йегер.
Эрен Йегер — последняя надежда человечества, Эрен Йегер — предатель, Эрен Йегер — Дьявол острова Парадиз. Почему он? Почему
только он?.. Ей хотелось кричать, сдирать с себя кожу, вырывать волосы и отчаянно выть: на судьбу, на мир, на него.
Все продолжали жить. Несмотря на утраты, несмотря на потери, несмотря на все смерти и ужасы, что им пришлось преодолеть. Они и ей обещали, что боль утихнет. Что станет лучше и придёт новый смысл.
Но вот она, стоит над могильной плитой, разрываемая скорбью. Капли дождя, словно капли крови его и ещё несметного количества заживо раздавленных им человек, обжигали лицо. Капли эти смешались с собственными слезами, промочили одежду, позволяя ночному ветру пронзать насквозь.
Холодно, мокро, больно. Невозможно.
Он был её смыслом всегда, всю жизнь, с самого начала. Эрен, что спас её от убийц, Эрен, что подарил шанс острову Парадиз,
Эрен, что устроил геноцид. Эрен... Он заставлял бороться, повязал этот шарф, подарил силу, надежду,
любовь.
И отобрал всё это так же
беспощадно.
Колени припали к надгробию, зарылись в размякшую в грязь землю, дождь лупил во всю. Больно, словно сердце сейчас разорвётся и черной прогнившей кровью вытечет из груди. Невыносимо осознавать, что его нет. Что больше никогда в этой жизни она не увидит его улыбки, не почувствует его прикосновения, не услышит такого родного голоса. Эрен... Эрен, Эрен!..
Она одна, навсегда одна брошена в этом мире, с этой болью.
Ливень заметно усилился, капли градом обрушивались на скрюченное тело Микасы, но той не было до этого дела. Ветер стал опасно завывать, хлестать по лицу, рукам.
— Ну конечно ты будешь тут, — разрушил единение хриплый голос, раздавшийся позади.
Микаса так глубоко погрязла в собственной горечи, что и не сразу обратила внимание на вдруг разлившийся терпкий запах табака и скрип инвалидной коляски.
Присутствие другого человека рядом, живого отголоска прошлого впервые за столько лет изоляции сначала показалось ей дурной игрой воображения. Понадобилось несколько минут, чтобы поверить собственным ушам — он и правда был тут.
— Капитан?.. — голос севший, безжизненный, словно принадлежал и не ей вовсе.
Ответом служило шарканье спички о коробок и последующий звук глубокой затяжки. Молчание с ним не ощущалось какой-то тяжестью, напротив, оно будто являлось необходимым, неотъемлемым составляющим.
— Слышал, твои дружки заделались послами, — вновь начал он на выдохе. — Чего не с ними?
— Меня не интересует больше... — голос умолк, как бы подбирая наиболее подходящее изречение, затем лицо её сменилось ещё большим безразличием, она совсем бесцветно закончила: — ничего не интересует.
Позади послышался металлический лязг и хромые, неуклюжие шаги. Микаса не оборачивалась, лишь продолжала пустым взглядом сверлить каменное надгробие. Когда звуки совсем приблизились, в радиусе бокового зрения появилась деревянная трость. Размягчённая от ливня земля то и дело утягивала её внутрь, подрывая устойчивость капитана. Его изувеченные конечности всё же подкосились, и капрал Леви неуклюже плюхнулся в лужу грязи.
— Чёрт, — сопроводил высказывание усердным отряхиванием, хоть бессмысленность этого действия была абсолютно очевидной — пятно уже намертво въелось в габардиновую ткань коричневых брюк.
— Сама то долго собираешься распускать сопли? Такую кислую мину небось и с Марли видно, — в своей ворчливой манере заговорил капитан, едва заняв сидячее положение неподалёку от бывшей подчиненной.
— Не пытайтесь, — тут же строго оборвала Микаса. — Если пришли сюда в надежде вернуть меня в строй, то просто зря тащились —
я не оставлю его, — проговорила как мантру, покрепче сжимая потрепанный временем шарф.
— Вот как, — печально выдохнул Аккерман, потянувшись за пачкой в карман — прошлая сигарета предательски потухла под буйством погоды.
Они снова погрузились в то необходимое молчание. Леви попытался зажечь новую, но попытки не увенчались успехом — весь табак промок насквозь. Наблюдая за действиями капитана, Микасе вдруг подумалось, а как же он сам справляется с болью? Ведь Эрвин был для Леви всем. И Ханджи...
— Давно вы курите? — Микаса хотела спросить другое, но те слова сами потерялись на пути к горлу.
— Сразу после отставки. Инвалиду нет дела до проблем с одышкой, — ответил Леви, выбрасывая испорченную пачку в лужу.
— Микаса. — его голос вдруг посуровел и стал предельно серьёзным, таким же голосом он раньше отдавал приказы. — Отпусти его. Ты достаточно горевала.
— Вы... Да как
вы можете?!.. — неожиданно даже для самой себя голос сорвался на крик. — Ведь тоже потеряли... и как никто другой должны понять!.. Неужели сами можете себе позволить спокойно жить дальше?..
— Неужели не понимаешь? — с неприсущей ему злостью вдруг выпалил Леви. — Правда думаешь, Эрен желал тебе
такой жизни?
Он перевёл дух, принявшись задумчиво ковырять затертые крылья свободы, изображенные на небрежно оторванной нашивке, вдруг появившейся в руках.
— Эрд Джин, Оруо Бозард, Петра Рал, Гюнтер Шульц — члены моего элитного подразделения. Все они погибли, выполняя мой приказ. Ещё тридцать моих новобранцев, обращенных Зиком, я разрубил на куски собственными руками, — капитан тяжело вздохнул, прикрыв ладонью собственное лицо. — Совсем юнцы… Общее число погибших… страшно произносить вслух. Их сотни. Каждого из них я помню по именам. Им слишком рано было умирать. А я, — с горечью усмехнулся, — жив. И обязан теперь прожить эту жизнь за них и во имя них. И ты тоже должна. Хотя бы ради него.
Это откровение затронуло какие-то до того неизвестные струны, так глубоко таившееся в её душе. Она вдруг поняла, что капрал прав. Наверное всегда понимала, просто отчаянно отказывалась признавать.
— Капитан... — прошептала Микаса, уперевшись в него совсем хрупким взглядом, он отражал в себе всё, что сейчас скопилось внутри. Благодарность, печаль, облегчение.
В этом лунном свечении, ей представился совсем иной человек. По какой-то необъяснимой причине она ощутила небывалую лёгкость, словно груз, обременявший её столько времени, вдруг дал неожиданную трещину и по камушку начал скатываться со спины.
— Разрешаю тебе оплакать его в последний раз. Кричи что есть силы, выпусти всю боль и ярость, отравляющие тебя последние несколько лет, но завтра — начнёшь новую полную жизнь без оглядки на него, без оглядки на прошлое. Пообещай, ради Эрена, пообещай, Микаса. Это мой последний приказ.
Глаза и в правду как по приказу застлались слезами, в лёгких закончился воздух, и она наконец позволила всем тяготящим чувствам вырваться на свободу.
— Есть, — прокричала она так громко, насколько позволял сбиваемый рыданиями запас кислорода в лёгких.
Крик этот слился с громогласным ударом молнии в далеке.
Микаса рыдала в объятиях своего капитана, но слёзы эти не были такими как раньше. Они наконец послужили очищением её израненной душе.
Дождь утих.
***
