Когда погасли огни

Брут смотрит на застывшего в тени подъезда человека отсутствующим взглядом — от усталости перед глазами всё плывёт. Серый невнятный костюм, явно слишком большой для этой субтильной фигуры, кепка надвинута так, что лица не видно. Наверное, нужно испугаться, но в Полисе нет преступности, он читал о таком только в старых книгах. Да и в любом случае, у него нет сил сейчас интересоваться хоть чем-то, кроме горячей ванны и кровати. По этой же причине он разве что едва вздрагивает, когда у самой двери в квартиру кто-то крепко обхватывает его за талию, а к горло оказывается прижато что-то холодное. — Где Икар? — вкрадчивый шёпот пробирается, кажется, прямо под кожу. Брут не может сдержаться, громко фыркает, не делая ни малейшей попытки вырваться. — Понятия не имею. Пальцы сжимаются на крае его рубашки так крепко, что кажется — вот-вот и затрещит разорванная ткань. Нападающий встряхивает его сильнее. — Не ври, ты его лучший друг. Брут пожимает плечами. — Да, мне тоже так казалось... — Прекрати паясничать. Живо, рассказывай. Думаешь, я не перережу тебе глотку? Ваши чистенькие жизни для меня ничего не стоят. — Да режь, пожалуйста, — Брут подаётся вперёд, чувствуя, как нож царапает кожу. По шее вниз сразу же стекает несколько горячих капель. Брут сглатывает, дёргая кадыком, и смеётся почти что истерично. А что, отличный конец: зарезан на пороге собственного дома каким-то засранцем-изгоем. Большего он всё равно не заслуживает. — Ты совсем псих, да?! — нападающий резко отдёргивает руку и толкает его на спину, подальше от себя. Вот тебе и отбитый убийца. Безжалостный прямо-таки. — Ага. Абсолютный. Брут вытирает шею рукавом рубашки, алые разводы на белоснежной ткани ощущаются куда больнее, чем царапина на собственной коже. С другой стороны, внутри отзывается что-то, похожее на слабое удивление: значит, он ещё правда жив. Большую часть времени с тех пор, как Икар пропал, Бруту кажется, что он давно уже холодный труп, гниющий на помойке за куполом. Брут прикладывает ладонь к считывателю, а затем гостеприимно распахивает дверь перед изгоем. — Проходи, расскажу тебе, как обстоят дела с твоим любимым Икаром, — имя оседает горечью на языке. Видя колебания оборванца (костюм у него явно с чужого плеча и не первой свежести), Брут добавляет: — Не бойся, я не сдам тебя. Не в моих интересах, чтобы кто-то узнал о пропаже. Наверное, не очень умно вот так всё выкладывать первому встречному... Но, если честно, Брут максимально заебался быть умным и предусмотрительным. Весь мир его летит к чертям — время ли беспокоиться о каких-то мелочах? Неудавшийся убийца, наконец, справляется с собой и заходит в прихожую. Брут привычным щелчком включает любимое неоновое освещение в гостиной, расстёгивает несколько пуговиц белоснежной рубашки и закатывает рукава. Изгой уже без приглашения проходит в комнату, замирает на несколько секунд у окна (вид, безусловно, впечатляющий, всё-таки пятидесятый этаж), трогает его мебель, оставляя на глянцевой поверхности свои отпечатки: Брут видит их даже с нескольких метров, пока разбирается с содержимым кухонного шкафчика. — Виски будешь? — он поворачивается к изгою, который уже, кажется, натрогался, и теперь просто рассматривал несколько живых снимков над полкой: Брут с Икаром на выпускном, Брут с Икаром и Лией на ковровой дорожке, Брут с Икаром позируют на фоне входа в лабораторию… Брут нетерпеливо повторяет свой вопрос, достав второй стакан. — Я никогда не пробовал, — парень оборачивается, и Брут почему-то замечает, какие яркие у него глаза. Впрочем, это наверняка из-за неонового освещения. Имплантов у него точно не может быть. — Ну, значит, будешь, — решает Брут, забрасывая несколько кубиков льда в стаканы, и наливает виски на два пальца. Замерев на секунду, он добавляет ещё немного. — Всё когда-нибудь случается впервые. Разум кричит, что надо поесть — он ничего не ел, кажется, с утра. Или со вчера? Без разницы. Слишком поздно, и у него нет больше ни капли сил, чтобы быть разумным и правильным. — Похуй. — Что? — изгой забирает у него стакан и забирается с ногами на диван. Брут корчит гримасу, когда грязные подошвы касаются белой кожи дивана. — Говорю, что мне похуй теперь на Икара. Буквально всё в его квартире кричит об обратном, но Брут это стойко игнорирует, ему не привыкать не замечать очевидное. Изгой закатывает глаза, но отпускает ручку кинжала, которую до этого периодически сжимал, и делает глоток. Он явно морщится, не ожидая такой крепости, но Брута не задевает такое пренебрежительное отношение к напитку, который ему (им с Икаром) подарил сам Тесей. Чего ещё ожидать от этого дикаря. Он тоже пьёт — медленно, смакуя медовое послевкусие. Но даже алкоголь его сегодня не радует. — Он исчез. Точнее, начал исчезать несколько недель назад… Ходил к вам, как я понимаю, любоваться звёздами и нюхать дым костра, — Брут хмыкает, совершенно не понимая странные вкусы своего друга. — Вдохновенно работал над своим новым детищем. А потом, позавчера, исчез окончательно и бесповоротно. Вместе со всеми чертежами и прототипом своей последней работы. Нашей… Ну и теперь всё, пиздец. Гранта нет. Икара нет. Записки нет. Есть только я и рыдающая Лия. Вообще-то, я думал, что он найдётся у вас, и как раз пытался набраться храбрости выйти за купол. Но, очевидно, это уже неактуально? — Его нет у нас, — изгой резко выдыхает, сжимает пальцы на бедном стакане так, что костяшки белеют. — Он правда приходил раньше, постоянно ошивался около отца и моей сестры… А потом сбежал куда-то. И забрал мою сестру! От гнева (или виски) его щёки заливает краснота, и он выглядит… Мило? Брут уверен, что парень бы откусил ему голову, если бы Брут озвучил свои мысли вслух. — Уверен, она пошла с ним совершенно добровольно, — Брут растягивает губы в улыбке, зная, что взгляд остаётся совершенно холодным. — Икар умеет оказывать такое воздействие на людей. Знаешь, как дудочник на крыс. — Ты назвал мою сестру крысой? — парнишка подаётся вперёд и скалится как какой-то зверёк. Брут фыркает, ничуть не впечатлённый его представлением. — Я назвал крысой в первую очередь себя. И половину населения этого города. Икар вдохновляет. Икар зажигает своим огнём, своей гениальностью, и самое поразительное, что он делает это совершенно искренне, не осознавая последствия своего обаяния, — Брут внезапно понимает, что сказал слишком много, и обрывает сам себя, делая ещё несколько мелких глотков. — В общем, все очарованы им, а он очарован только своими идеями. А теперь, видимо, у него появилась новая идея, и Икар на крыльях любви полетел к её воплощению. Брут пытается звучать саркастично и жёстко, но он сам понимает, что выходит жалко. — В общем, теперь Икара тут нет, а есть только ворох проблем на моей заднице. — Что, включаешь и меня в этот список? — изгой понимающе хмыкает и откидывается на спинку дивана. — Не парься, я тебе верю. — Премного благодарен, — Брут отвешивает шутовской поклон, а затем вновь наполняет их бокалы. Скоро все узнают о том, что случилось, а все попытки найти Икара провалились. И кто же останется виноватым? Тот, кто всегда поддерживал его во всех начинаниях. Тот, кто помогал Икару найти лазейку в куполе. Тот, кого Икар в этот раз не позвал с собой. — А разве в ваших этих браслетах нет каких-то там маячков? Брут достаёт из своего кармана платиновый браслет ещё до того, как изгой успевает окончить предложение. — На камерах тоже ничего. Икар явно не хотел, чтобы его могли найти. А когда он что-то хочет, всё получается. — Смотрю, ты его большой поклонник. — Ага. Глава фан-клуба, — Брут снова смеётся, ему не очень-то весело, но остановиться никак не получается, смех, кажется, переходит в кашель, из глаз начинают течь слёзы, и где-то на этом этапе Брут понимает, что у него начинается истерика. Пощечина прилетает такой силы, что стакан вылетает у него из рук, и кубики льда разлетаются до самого окна. Брут замирает, ловит руку изгоя и тяжело дышит, смотря тому прямо в глаза. Истерика проходит, но в голове не сильно проясняется. Гостиная вокруг немного плывёт, щека горит, но сосредоточиться получается только на голубых глазах напротив. У Икара иногда тоже глаза становятся светлыми. Но не такими яркими. Думать об Икаре сейчас не хочется. Брут делает то, что хочется: подаётся вперёд, кладёт ладонь на спутанные волосы на затылке и целует искусанные тонкие губы. Изгой сначала замирает, затем неуверенно отвечает, но прежде чем Брут успевает толкнуться языком в его рот, отстраняется, упираясь Бруту в плечо ладонью. — Не хочешь? — Брут немного разочарован, но этого следовало ожидать, так? Даже для какого-то изгоя он недостаточно хорош. — Нет, я просто… С парнем… Ну, никогда… — Брут прислушивается к его бормотанию и впервые обращает внимание на то, какой он молодой. Младше его совершенно точно, совсем ещё пацан, хоть и таскает с собой ножик и грозится перерезать глотку — Раньше не пробовал? — Брут заканчивает за ним предложение с ухмылкой. Изгой возвращает ему ухмылку. — Но всё когда-нибудь случается впервые. Теперь он уже целует его сам. Удивительно, но, кажется, люди за куполом всё ещё люди, по крайней мере, поцелуи с ними ощущаются точно так же, как и со всеми другими. Брут перетягивает его к себе на колени. Для страшного убийцы-изгоя тот какой-то подозрительно тощий и лёгкий, видимо, в этом лагере совсем не кормят. Но касаться его всё равно приятно. Он какой-то… Слишком живой. Непривычно искренний. У Брута было достаточно любовников обоих полов, но секс всегда больше напоминал для него спорт, чем какое-то там волшебство. Но с этим изгоем… Что-то с ним не так. Он слишком жадно льнёт к нему, слишком поспешно раздевает, стонет на ухо так, что у Брута по позвоночнику бегут мурашки, и он даже не возмущается, когда тот кусает его за голое плечо, словно какой-то волчонок. — Что, оголодал? — Брут хмыкает, оттягивая изгоя от своей шеи за волосы, но прежде чем тот успевает ответить, он сам целует его, до синяков впиваясь в острые плечи пальцами. Чужая жадность заражает и Брута, кровь, кажется, кипит в венах, а в голове, наконец, не остаётся ни одной мысли. Куда-то отступают усталость и проблемы. Кажется, на несколько часов можно забыть о том, что он знаменитость, учёный, и о том, что он в полной заднице. Можно сосредоточиться на другой заднице. Округлые ягодицы приятно ложатся в ладони. Брут сжимает, гладит их через ткань, откидывая голову назад, чтобы парню было удобнее ставить засосы. Только поцелуев быстро становится мало, и Брут пытается решить, к чему перейти дальше… Хочется, конечно, просто разложить его на этом диване, но он не уверен, что остатков его трезвости и выдержки хватит на всю подготовку, а на неопытного паренька рассчитывать не приходится. Но изгой решает его метания сам, сползая на колени между разведённых ног Брута. Он точно не врёт, что у него раньше такого не было: парень периодически задевает зубами головку, давится, когда пытается взять слишком глубоко, по подбородку стекает слюна… Но Бруту, несмотря на то, что он всегда предпочитает всё самое идеальное, в этот раз почему-то всё равно. Тот искренне старается, сжимает губы, облизывает головку и крепко сжимает ствол пальцами, а ещё выглядит при этом так, словно ничего лучше тот в рот и в жизни не брал. Впрочем, кто их знает, этих изгоев… Скоро Брут совсем не может ни о чём думать: оргазм накрывает его неожиданно сильно, будто выворачивает, и он стонет в голос, жмурясь и вбиваясь в податливый рот. Парнишке хватает буквально нескольких движений ладони Брута, чтобы кончить. Он утыкается влажным лбом ему в плечо и тяжело дышит, Брут гладит его торчащие лопатки и смотрит на вторую руку, измазанную чужой спермой. Почему-то это не вызывает обычного отвращения. Обычно, как только оргазменная нега уходит, Брут стремится оказаться как можно дальше от чужого потного тела, но этого парня, как только тот снова выглядит более-менее осмысленным, он ведёт за собой в душ. В теле Брута после оргазма становится куда меньше напряжения, чем было пару часов назад, поэтому планов на ночь становится неожиданно много. Тем более, его внезапный любовник, кажется, ничуть не возражает. *** Брут просыпается привычно рано: в начале седьмого затемнение с панорамных окон автоматически рассеивается, и спальню заливает тусклый рассвет. Его незваный гость спит рядом, разметав длинные волосы по подушке. При утреннем свете и во сне он кажется ещё более хрупким и каким-то беззащитным… Не волчонок, скорее, воробушек какой-то. Обычно Брут встаёт сразу: у него есть чётко распланированная рутина, чтобы не включать по утрам голову… Но в его жизни, кажется, не остаётся ничего “обычного”, поэтому он позволяет себе поваляться, лениво потягиваясь. Тело ноет, но это приятная боль. Брут переворачивается набок, рассматривая лицо парня, полупрозрачную нежную кожу, раскрашенную следами от его губ, тонкую ключицу и худую, но сильную руку, лежащую поверх одеяла. Смотреть на него приятно, внешность у того вполне подходящая для экрана или сцены. Но ещё приятнее вспоминать, что творили эти самые руки и припухшие губы, и как он цеплялся пальцами за простынь, выгибаясь под телом Брута. Естественно, они не ограничились одним разом на диване. Брут показал ему, как нужно делать минет, тот повторил урок, потом попросил показать кое-что ещё… Уснули они, кажется, часа в три ночи. Но Брут ни о чём не жалеет. Если бы это только было возможно, он бы с удовольствием остановил время и остался в этой ночи на пару недель. Но, к сожалению, такой гаджет Икар пока не изобрёл. Имя друга отзывается тупой ноющей болью где-то в затылке. Реальность тут же напоминает о себе звуком входящих сообщений от браслета, но он не вызывает голографическую панель, чтобы их прочитать. Потом. Последние дни он бежал изо всех сил, а в итоге увяз до макушки. Он может себе позволить одно ленивое утро. Когда Брут возвращается в спальню с полотенцем на бёдрах и чашкой кофе в руках, изгой как раз заканчивает одеваться. — Так ты ещё и вор? — Да у тебя одежды на десяток человек хватит. Не жадничай. Впрочем, его рубашка и штаны правда неплохо смотрятся на парне, хоть и немного велики. — Ладно, не буду сдавать тебя властям. Брут уже даже не помнит, когда у него последний раз было такое радужное настроение… Но оно постепенно портится, когда гость расправляется с завтраком из синтезатора еды (морщась и ворча), выпивает кофе и кое-как причёсывает волосы пятернёй. — Ты куда-то опаздываешь? Вряд ли тебе надо на службу, — Брут наблюдает со своего места за барной стойкой за тем, как парень собирает свои вещи и закидывает их в сумку и карманы. — Я должен найти свою сестру. И спасти её от этого вашего… Икара, — он морщится, выговаривая его имя, и Брут, неожиданно, отлично его понимает. — Ладно, не буду тебя задерживать. Думаю, выход из дома ты и сам найдёшь, так? Парень лишь кивает в ответ. Но Брут всё равно выходит его проводить в коридор. У входной двери изгой замирает, а потом оборачивается и, притянув Брута к себе за подбородок, долго и мягко его целует. — Пошли со мной. Я выведу тебя за купол, — глаза парня вспыхивают. — Покажу тебе настоящую жизнь. Что ты забыл в этом пластиковом мире? Брут вздрагивает и делает несколько шагов назад, резким движением подбородка освобождая себя от его цепких пальцев. — Ты с ума сошёл? Жить в палатке и ползать по кустам? Я — часть это пластикового мира. А тебе пора. Парень пожимает плечами, поправляя ремень своей наплечной сумки. — Если передумаешь — найди любого из наших там и попроси привести тебя к Бродяге. Меня все знают. Брут не может удержаться от улыбки из-за совсем детской гордости, звучащей в голосе парня. Бродяга значит. Сам, небось, выбирал. Дурацкое имя. Но его лохматой и нелепой наружности, кажется, подходит. — Обойдёшься, — отвечает Брут, но дверь уже захлопывается. Улыбка медленно сползает с его лица, когда голографический экран браслета автоматически активируется: сообщения от ассистента Правителя показываются всегда.