Многое… и даже больше

      — Генерал Пэй, не пытайтесь надавить на меня с помощью брата. Я его не боюсь.       О, эта ухмылка и озорной блеск в глазах цвета моря, это высокомерие, для совсем еще сопляка непомерное.       — Ты! — выпаливает Пэй Мин. И чуть сдержаннее: — Хорошо же ты постарался. В этот раз ты погубил Сяо Пэя окончательно — его отправят в ссылку лет на двести, — говорит по делу, а в мыслях крутится лишь емкое определение для чрезмерно осмелевшего юнца, наряжающегося девицей. Якобы так уж оказалось, что в женском обличии у Повелителя Ветра больше духовных сил. Как же! Кокетливый по натуре, он с наслаждением отыгрывает роль вертихвостки, словно бы округлые формы и пышные ресницы — это повод для большей развязности.       В груди Пэй Мина ускорившимся сердцебиением отзывается нетерпение. Он проучит Ши Цинсюаня, как только им представится возможность остаться наедине: сотрет нахальную улыбку с губ, заставит произносить свое имя иначе — томно, чуть дыша. О, непременно! Глубокие вдохи приподнимают его широкую грудь, на которой покоятся скрещенные руки, а пальцы неустанно теребят наручни — благородный генерал Мингуан делается уязвимым, поневоле забываясь в фантазиях; молчит, как бы выражая неудовольствие, но Ши Цинсюань, замечая его взгляд на себе, пуще раззадоривается и, взмахнув волосами, уносится прочь.       — Это дело рук самого Сяо Пэя! Я здесь ни при чем!       — Вот паршивец… — насилу отвернувшись, произносит Пэй Мин.       Впрочем, он уже не злится на Цинсюаня, когда по окончании аудиенции во дворце Шэньу увлекает за собой и, развернув к себе у ближайшего каменного ограждения, смотрит в дерзко улыбающееся лицо, дышит с ним одним на двоих воздухом, подойдя близко-близко, прямо нависнув над ним. Сейчас ему не столько хочется доказать, что прав, сколько найти непостыдный повод поцеловать. Он, склонив голову, тянется к заветным губам, загородив пути к отступлению руками, но вместо непостижимой мягкости встречает жесткость раскрытого Повелителем Ветра веера. Вот же…       — Не здесь! — воровато озираясь по сторонам, шепчет Ши Цинсюань. И правда, нужно быть последним глупцом, чтобы дерзнуть предаться страсти посреди Небесной столицы: ни единая тень не скрывает их, а невдалеке слышатся голоса других небожителей. И все же Повелитель Ветра выглядит взволнованным отнюдь не нарастающей паникой. И, рискуя нарваться на гнев бога войны, вновь дразнит: — Вдруг мой брат узнает…       — Ты же не боишься его, — парирует Пэй Мин.       — Я-то нет, — улыбка изгибает губы Ши Цинсюаня, — а вот вам, генерал, стоило бы. — Сложив веер, он предостерегающе постукивает им по мужской груди до тех пор, пока хрупкие пластины не оказываются в кулаке того. Генерал Мингуан сжимает их до жалобного скрипа, яростно — совсем так, как нравится…       — Можешь не переживать за меня, — клокотание в груди делает его голос ниже, колебания в воздухе приподнимают волоски на теле Ши Цинсюаня.       Не поддавшись соблазну, он, однако, фыркает:       — Не льстите себе, генерал Пэй. С чего вы взяли, что я… — Он не успевает договорить: его губы сминают чужие. Внезапно и так напористо, что от жесткого столкновения со стеной его затылок спасает только лишь чужая ладонь, весьма кстати оказавшаяся поблизости.       Удивительно: настолько похожий на своего старшего брата, сдержанного и исключительно благородного, Ши Цинсюань порой говорит так много, да и всего его так много, что приходится… подавлять его, точно восстание мятежников. Во всяком случае, именно так Пэй Мин воспринимает длящуюся несколько мучительных мгновений борьбу за право завладеть его языком. Впрочем, среди прочих небожителей Повелитель Ветра действительно тот, кто нарушает царящее спокойствие, и каждая встреча с ним похожа на противостояние, даже те, которые заканчиваются отнюдь не словесными перепалками.       Ши Цинсюань, как, впрочем, и всегда, сопротивляется поначалу, а затем сдается то ли по причине того, что не хватает сил, то ли распаляется тоже: мужчина все же — его жажда превосходства в соперничестве не идет ни в какое сравнение с набившей оскомину покладистостью девиц. Целуя его, Пэй Мину не приходится разве что разжимать его челюсти пальцами, дабы добраться до теплого рта, однако, оказываясь внутри, он сталкивается с ошеломляющей нежностью, такой, что аж подгибаются колени. Его губы и язык пленяет умопомрачительная ласка, и ради этого недолгого мига абсолютной утраты контроля над собой можно стерпеть многое. И даже больше — ради взгляда, который поднимает на него Ши Цинсюань, когда они, задохнувшись, отстраняются друг от друга; под черными ресницами Пэй Мин видит два самоцвета — редкие ценности, какие драконы единолично лицезрят в своих неприступных сокровищницах. О, Пэй Мин всем сердцем жаждет безраздельности, пусть эта прихоть и недостойна бессмертного.       — Генерал Мингуан, — выдыхает в его губы Цинсюань, игриво вздергивая бровь. Он выглядит лишь чуть иначе, чем обычно, потому что одаривает такой своей лучезарной улыбкой любого, и это… невыразимо злит. — Вы так смотрите на меня… Ненароком предполагаю, что вы неравнодушны ко мне.       И это говорит тот, на чьих алых, как осенние листья, губах блестят следы страстного поцелуя.       — Будто ты не знаешь меня… — ворчит Пэй Мин. Его неосторожные слова причиняют страдание ему же (конечно же, не знает), поэтому он в отместку бросает уничижительное: — Разве ж я безразличен по отношению к тем, с кем близок?       Речь, конечно же, о покровительстве. При всей своей любви к распутству генерал Пэй возлагает на себя ответственность за каждую девушку, которую любит: после неминуемого расставания ни единая не знает нужды, все они так или иначе обласканы его последующей заботой, да вот незадача — Ши Цинсюаню его обходительность без надобности! Найди себе Пэй Мин иное развлечение или исчезни вовсе, едва ли тот вспомнит о его существовании в принципе. В насыщенной жизни Повелителя Ветра совсем нет места для постоянных привычек.       — Какое большое у вас сердце, однако. — Он кладет ладонь на грудь бога войны, но уж точно не задумывается, от чего под пальцами стучит столько неистово, — и эта его невинная безмятежность ранит больнее лезвия меча.       Фыркнув, Пэй Мин схватывает его запястья, стискивает так, что почти наверняка нарушает кровоток, и рывком разворачивает, чтобы не видеть эту издевательскую ухмылку. Сколько можно безжалостно пытать вопросами без ответов, демонстрируя равнодушие ко всему происходящему? Ши Уду воспитал младшего брата просто отвратительно! С праведной целью исправить это досадное недоразумение он упирает юношу грудью в каменную кладку. Если нельзя забраться в голову Ши Цинсюаня и понять, о чем же он думает, то вот забраться под его одежды можно!       По-хозяйски повозившись со слоями ханьфу, он добирается до нижних одеяний, совсем тонких, — аж чувствуется прохлада покрывающихся мурашками бедер.       — Генерал Пэй? — чуть дыша вопрошает Ши Цинсаюнь. Такое звучание его голоса Пэй Мину определенно по душе.       Мгновения замешательства будоражат — когда оба не понимают, как пришли к этим недопустимым соприкосновениям и почему позволяют себе больше, несмотря на наличествующие запреты и взаимную неприязнь (в конце концов, выражать ненависть таким образом не слишком нормально).       Дабы сполна насладиться иллюзией контроля, Пэй Мин, нажимая, ведет пятерней вдоль его спины, словно неспешно освежевывает. А перед глазами плывет. В попытке хоть немного умалить причиняющее телу боль желание и заодно унять смятение осознанием, что жертва никуда не денется, он прижимается к его ягодницам, продолжая бороться с тканями. Действует как ведомое инстинктом дикое животное… Ши Цинюсань для молодого мужчины сложен не в меру изящно, стройный и утонченный, он похож на росток — с ним бы бережно, но… но этот несносный характер!       — Мы могли бы… — вяло тянет он.       — Нет.       Нет нужды дослушивать: Пэй Мин знает Ши Цинсюаня достаточно хорошо, чтобы догадаться, что услышит предложение продолжить в другом месте; в конце концов, в их дворцах никто не помешает им (можно сполна насладиться отсутствием одежды и открывающимися благодаря этому видами), но разве ж будет там существовать вероятность, что их застанут за неблагопристойным занятием, осудят, и все это, наконец, прекратится… Иногда ему кажется, что он ждет именно этого.       Терзаемый противоречивыми мыслями, Пэй Мин дотрагивается до голых ягодиц, тут же движется к единственной сморщенной точке на безупречно гладком теле — как только нащупывает ее подушечками пальцев, сомнения и тревоги оставляют. Поэтичность, и без того несвойственную ему, вышибает возбуждение. Он приникает губами к шее Ши Цинсюаня, чуть ли не вгрызается, будто бы если отпустит, тот, заведенный тоже, непременно вырвется; второпях кое-как справляется со складками своего одеяния, высвобождает себя.       Повелитель Ветра, кажется, волнуется, что чужие голоса становятся пугающе ближе, говорит что-то, ерзая на чужих пальцах, но Пэй Мин сосредоточен только на том, что наиболее важно для него в данный момент.       Не слишком усердствуя над тем, чтобы облегчить последующую задачу, Пэй Мин, раздвинув чужие ноги коленом, упирается в горячее углубление, уже сузившееся, опустев, и срывает тревожный всхлип с влажных губ Ши Цинсюаня. Вот же ж…       Самообладание подводит и его, едва он оказывается внутри, — он разрешает себе с шумом выдохнуть, от чего Ши Цинсюань замирает, весь сжимается, чем причиняет ни с чем не сравнимую боль. Вот-вот невольно вытолкнет — Пэй Мин насилу продвигается. Конечно же, Повелителю Ветра больнее от напора, поэтому осторожность давно вошла в привычку, но, признаться, генерал Мингуан ненавидит себя за то, что следит за дрожью сдвинутых бровей, зажмуренных век, слушает шепот разомкнутых губ, при этом, вопреки логике, сдерживаясь. И эта внимательность продиктована отнюдь не стремлением соблазнить своими исключительно положительными качествами — непроизвольная реакция. Небожители, все как один, полагают, что он снисходителен к Повелителю Ветра из-за влияния старшего брата того, однако, как ни прискорбно, причина нежности далеко не в заступничестве Ши Уду… Если на то пошло, уж он-то сейчас особенно не нужен им!       Слабый толчок. Еще глубже — в клочья разрывая чужое дыхание. Сразу же возникает потребность заполучить в свое распоряжение и эти непослушные вздохи — Пэй Мин по-свойски берется за лицо Ши Цинсюаня, поворачивает к себе и целует вновь, настолько глубоко, что нехватка воздуха обжигает легкие. Безжалостно мнет мокрые губы своими и оставляет их, горящие, столь же безжалостно. Будто в наказание за своеволие его сердце екает, когда он видит заволоченные томлением бездонные зрачки под лесом влажных от непроизвольно выступивших слез ресниц.       Когда-то свирепая Сюань Цзи в неистовстве пророчила ему страдание, безответность, подобную той, с которой столкнулась она, а генерал Мингуан высокомерно заметил: этому не бывать. За многие сотни лет он уверился, что ни одна прелестница не вскружит ему голову, а, коли да, не устоит пред ним и сама — кто же мог знать, что его любвеобильное сердце будет болеть из-за мужчины. Небожителя. Брата лучшего друга… Что ж, Пэй Мин никогда не отличался избирательностью — вот и доигрался.       Он, совершая над собой насилие, закрывает глаза и толкается внутрь. Вскрик Ши Цинсюаня успевает скрасть его ладонь, вовремя зажавшая широко раскрытый рот.       Блаженство…       Пэй Мин, жмурясь, упирается лбом в чужой затылок, под звяканье доспехов продолжая поступательно двигаться вглубь. Чем ему легче, тем меньше места остается для мыслей о том, с кем он, что прямо-таки освобождает. Конечно, было бы куда правильнее, смени Повелитель Ветра облик на более соотвествующий, но они без обсуждения сошлись на нежелании обманываться — приходится попросту не смотреть, почему так сухо и тесно.       Ши Цинсюань отдается ему не впервые — сноровисто движется навстречу таким образом, чтобы чужое присутствие задевало отнюдь не болезненные области, но, даже пуская на всю глубину и со всей страстью ноя в широкую ладонь, он слишком… он: распаляет своей разнузданностью и в то же время совершенно непокорен! Как ураган. На Небесах поговаривают, что бог войны Севера не симпатизирует властным женщинам, однако этот вот не славящий его даже в постели юнец не слишком-то силен — это Пэй Мин слабеет рядом с ним…       Пальцы Ши Цинсюаня скребут по поверхности каменного заграждения, он стонет все громче, рискуя статься обнаруженным, да и Пэй Мин дышит так, что слышно, а уж стуки их липких от пота тел — подавно.       В сложившихся обстоятельствах тянуть нецелесообразно. Прижимаясь грудью к острым лопаткам Ши Цинсюаня, Пэй Мин прикусывает мочку его уха, затем — шею, ключицу, рьяными телодвижениями высвобожденную из-под ворота нижнего одеяния, и свободной рукой добирается до костяшек его пальцев, заблаговременно сжавших искомое в кулаке. Ритмичные движения обоих всколыхивают ворох тканей, спутавшихся возле паха Повелителя Ветра. В какой-то момент соприкасающиеся участки кожи обжигают горячие брызги. Липкое на пальцах что-то невообразимое делает с мироощущением Пэй Мина: только он, владеющий телом Ши Цинсюаня прямо сейчас, может довести его до хрипов, дрожи в коленях, и это — контроль — завораживает.       Когда становится ясно, что терпеть нет мочи, Пэй Мин открывает глаза, украдкой смотрит на сладостное страдание Ши Цинсюаня и с яростью выплескивает мучительную страсть тоже; она, пылающая, как лава, разлившись, растекается по бедрам, пачкает одежду.       Приятная усталость наваливается на плечи, колючим наслаждением расползшись по телу от макушки до кончиков пальцев ног, да такая, что Пэй Мин чуть ли не падает, пошатнувшись, и только необходимость помочь Ши Цинсюаню устоять, заставляет его отказаться от соблазна привалиться к стене. Тот, однако, оказывается проворнее, и, пока генерал, придерживая его за локоть, поправляет свою одежду, он наскоро приглаживает волосы, встряхивает полы ханьфу, оборачивается. Млеющий, с порозовевшими щеками, багровыми следами поцелуев на белой коже под перекошенным воротом и чуть заметно подрагивающий (все в нем кричит о времяпрепровождении накануне), он вскидывает голову, чтобы высказаться о доставленных ему генералом досадных неудобствах вроде дискомфорта и грязи, однако, повстречав какой-то странный взгляд, чересчур отстраненный, словно затуманен неким… чувством, задыхается последующим поцелуем. Абсолютно безрассудным, ведь азарту пора бы уступить бдительности. Отчаянным, точно последний.       Ши Цинсюань поневоле отвечает вялым движением языка: Пэй Мин не дает ни единой возможности проявить инициативу, сравнять ритм хотя бы, — почти насилует его рот, если уж честно, что неизбежно тревожит. Сердце юноши предостерегающе сжимается, когда приходит осознание неуместности рвения генерала.       С морозной безмятежностью отстранившись, Ши Цинсюань укалывает его совесть растерянным взглядом и отводит глаза.       — Это лишнее, генерал Пэй! — уязвленно выпаливает он. — Я явственно ощутил и ощущаю на коже до сих пор, что вы добились желаемого. К чему распаляться снова?       От его замечания пришедший в смятение Пэй Мин открывает рот, но не находит слов, чтобы с достоинством оправдать свой порыв. Не может же он сказать, что ему интересен далеко не вязкий итог встреч. А оскорбленность Ши Цинсюаня его потугами на пути к выражению искренности и вовсе отзывается в нем прежней злостью, будто и не было этих мгновений покоя с ним. Самонадеянного сопляка брать только силой — вот уж воистину!       К счастью или нет, они оказываются в поле зрения других небожителей, поэтому с сохраняемой в движениях чинностью отступают друг от друга — вынужденные знакомые, не более.       Растянув губы во всем знакомой улыбке, Ши Цинсюань вскидывает руку, дабы поздороваться с друзьями и устремляется навстречу им, по пути предусмотрительно располагая ниспадающие волосы на плечах так, чтобы спрятать истерзанную шею. Сделав несколько шагов, он оборачивается с добрым намерением окликнуть генерала Мингуана, позвать за собой, быть может, но, различив гнев в направленном единственно на него взгляде, предпочитает промолчать и поскорее убраться. До следующего акта самонаказания за неуместные чувства они будут равнодушны.