Вечерние разговоры.

Вот уже который день я на вышке. Тут спокойно и тихо, но временами — тоска смертная. Иногда мне кажется, что, если бы не тот парень с двенадцатой вышки, я бы загнулся в этих четырёх стенах. Не подумайте, мне нравится простор и природа, и всё же долгое время вдали от социума для меня тот ещё квест. Мы разговариваем каждый день, чаще всего — по вечерам. Иногда мы ведём оживленные дискуссии, но обычно говорит только Коннор. Я всегда внимательно его слушаю, изредка отвечаю и задаю наводящие вопросы. Мне нравится его голос. Чуть хриплый, в достаточной степени мягкий и довольно успокаивающий. Темы всегда разные, но обычно они касаются работы. Редко бывает так, что мы затрагиваем что-то личное. Да, бывало такое, что Коннор рассказывал мне о случавшихся с ним на работе инцидентах, что происходили ещё до моего появления, но назвать это чем-то личным нельзя. Я и сам особо не открываюсь: нет особого повода, хотя, если Коннор спрашивает меня о чём-то, я всегда отвечаю. В своих вопросах он, однако, знает меру. – Новичок, ты там? – привычный вопрос. Я ждал его, потому уже сидел за столом, глядя на накрапывающий за окном дождь. Услышав голос Коннора, я тут же отозвался: – Я здесь. – Замечательно, – он усмехнулся. Смех у него был, к слову, такой же приятный, как и голос в целом. – О чём расскажешь сегодня? – спросил я, откидываясь на спинку стула. Коннор задумчиво протянул: – Дай-ка подумать, – он ненадолго замолчал. – Сегодня снова очередные ублюдки остановились там, где не положено, – Хокинс вздохнул. – Впрочем, в этом нет ничего интересного, это случается постоянно... Сегодня на удивление скучный день, – я слабо улыбнулся. Коннор говорил так часто, хотя бы раз в неделю уж точно. Я услышал, как на том конце щёлкнула зажигалка. Я сразу понял: Коннор закурил. О том, что он курит, я узнал вскоре после нашего знакомства. Хотя не то чтобы Коннор пытался это скрыть, просто не заявлял — да и, действительно, зачем? Однако это здорово объясняло хриплость его голоса. – Куришь прямо внутри? – спросил я непринуждённо, просто чтобы не молчать. – Да, – раздался глухой ответ. – Не хочется выходить в дождь. – Понятно, – отозвался я. Обычно Коннор курил снаружи. Выходил, опирался на ограждение вышки и курил, глядя куда-то вдаль — даже с биноклем я не мог разглядеть его и уж тем более направление его взгляда. Возможно, вам это покажется странным: мол, парень, ты действительно следишь на коллегой через бинокль? И я соглашусь, это может показаться чем-то мутным, но со временем становится всё равно. Главное, что очертания Коннора, живого человека, где-то там, вдали, на двенадцатой вышке, укрепляют моё понимание, что я в этой глуши не один. Так мне становится чуть менее одиноко. – Скажи-ка, новичок, – начинает Коннор, и его голос звучит как-то по-другому, отлично от его обычной интонации, – у тебя кто-нибудь есть? – я недоумённо хлопаю глазами, а после отвечаю вопросом на вопрос: – К чему такие вопросы? – Хокинс тихо смеётся. – Не нервничай ты так. Просто стало интересно. Ну, так что? Есть или нет? – я какое-то время раздумываю, стоит ли отвечать на странноватый вопрос, а после произношу: – Нет. – Чу́дно, – тянет Коннор. В его голосе слышна ухмылка. Мне почему-то становится неловко — сам не знаю, почему. – А что насчёт тебя? – спрашиваю я в ответ. – А ты как думаешь? – я пожимаю плечами, хоть и понимаю, что собеседник меня увидеть не может — это дело привычки. – Думаю, нет. В такой-то глуши... Контакт с обществом поддерживать труднее, – Хокинс вновь усмехается. Как-то он сегодня чересчур весел. – Вот как, – он вздыхает и, видимо, затягивается. – Ты прав, – мы снова молчим. Через какое-то время Коннор вновь подаёт голос. – И тебе не одиноко? – в его вопросе и тоне голоса я чувствую подвох, поэтому переспрашиваю: – В каком смысле? – В прямом. Не скучаешь по человеческому теплу? – я замолкаю и чуть хмурюсь, не понимая, что нашло на коллегу. – Ну и вопросы у тебя сегодня, – тихо бормочу я. – Не хочешь — не отвечай. Я не заставляю. Можем сегодня вообще не разговаривать... – я спешу прервать его: – Нет, всё в порядке. Просто ты сегодня сам на себя не похож, – я запускаю руку в волосы и ерошу их. – Признаться честно, да, иногда. Иногда... скучаю, – я понимаю, что, вообще-то, и сам сегодня не свой. Это всё вопросы Коннора. Они странным образом вгоняют меня в краску. Это потому, что я отвык от обсуждения личных тем, или потому, что эти самые темы затрагивает Коннор? – И я, – тянет Хокинс. Я сглатываю. И вновь молчание. Мы и раньше могли молчать посреди диалога, но сегодня эта тишина ощущалась неловко. – Знаешь, здесь, вдали от людей, желание так и хлещет. Не чувствуешь рамок, зато ощущаешь чуть ли не вседозволенность, и воображение разыгрывается пуще прежнего, – я издаю дрожащий вздох и неясно киваю. – Да, пожалуй, – отвечаю я тихо. – Просто представь, – начинает Коннор, и что-то мне уже сейчас подсказывает, что ни к чему хорошему это не приведёт, – ощущение чьих-то тёплых рук на твоём теле, может, даже губ, — так, пожалуй, ещё лучше... Жар чужого тела подле твоего... – К чему ты сейчас ведёшь? – спрашиваю я, но Коннор игнорирует мои слова, продолжая томным и оттого ещё более хриплым голосом: – Горячий шёпот на ухо, чужие прикосновения к тебе там, где нужно... – я ловлю себя на мысли, что не слышал шёпот Коннора, а он, должно быть, так же сексуален, как его голос в целом — может, даже больше. А ещё я осознаю, что его слова, как ни странно, заводят. На какое-то время повисает тишина, а после Коннор спрашивает чуть тише: – Тебя смущает то, что я говорю? – Отчасти, – отвечаю я уклончиво. – Занятно, – я не понимаю, что такого "занятного" Хокинс нашёл в моей неловкости, но спрашивать не решаюсь. – Только не говори, что не думал о том, что я сейчас озвучил, – я молчу. Молчу, потому что понимаю — я думал. И я думаю сейчас, хотя это, пожалуй, довольно очевидно. Это всё провокации Коннора и моё воображение, слишком часто пребывающее в одиночестве. – Разумеется, думал, – наконец отвечаю я тихо. – Вот и я о том же, – произносит Коннор, тихо вздыхая. – И, знаешь, я думаю об этом каждый раз, вспоминая, что мы, по сути, единственные люди поблизости — ну, это не считая туристов, хотя они — вещь временная. Остальные вышки находятся дальше. Наши с тобой ближе всех друг к другу, – слова Коннора навели меня на неоднозначные мысли. Я переспросил тихо: – Значит, ты и обо мне думаешь? В этом контексте... – Иногда, – отвечает Хокинс. У меня почему-то перехватывает дыхание от подтверждения моих домыслов. – И о чём же ты думаешь? – я не знаю, зачем и почему спрашиваю об этом. Вопрос сам срывается с губ. – О чём я думаю? – он вновь тихо смеётся. – В первую очередь я размышляю о том, как ты выглядишь. Знаешь, каждый раз моё представление о тебе разное, но от этого не менее приятное. Мне интересно думать о том, какой ты, – Коннор молчит, и я тоже, ожидая, пока он продолжит. Он, возможно, ждёт, что я начну описывать себя, но в моих планах этого нет. Поэтому Хокинс вздыхает и продолжает. – Я думаю о том, какие твои эрогенные зоны. Мне интересно, какая была бы у тебя реакция, прикоснись я к ним; прикоснись я к тебе в целом. Любопытно и то, какая твоя кожа на ощупь и на вид. Бледная, смуглая? Может, у тебя есть родинки или веснушки, может даже шрамы? – он вновь вздыхает и выдерживает короткую паузу. Я намеренно молчу. – Если есть... Мне бы хотелось прикоснуться к каждому. Поцеловать каждую частичку твоего тела. – Неужели каждую? – спрашиваю я тихо, дыша чуть более сбивчиво. Закидываю ногу на ногу, вслушиваясь в голос Коннора. – Да. Каждую, – вкрадчиво произносит он. Я сглатываю. Тихо хмыкнув, Хокинс произносит: – Дай угадаю. Тебя это заводит. То, что я говорю, – я не вижу смысла отрицать и поэтому отвечаю, едва помедлив: – Да. Скажи что-нибудь ещё, – последнюю часть фразы я говорю совсем тихо и как-то неосознанно, слыша тихий смешок Коннора и невольно краснея. – Я скажу. Но не просто так, – я молчу, ожидая, чего пожелает Коннор взамен. – Мне бы хотелось, чтобы, пока я буду говорить, ты прикасался к себе. – Хорошо. Как скажешь, – сипло отвечаю я. Жар приливает к щекам, но пути назад уже нет. – Отлично, – Коннор выдыхает, и я улавливаю в его голосе лёгкое волнение, чему коротко усмехаюсь про себя. – Знаешь, первым дело мне бы захотелось раздеть тебя. Проникнуть руками под одежду, прикоснуться к коже, как я уже говорил. Очертить линии шеи и плечей, ключиц, – он говорит тихо и размеренно, а я прикрываю глаза и вслушиваюсь в его томный голос, рукой медленно скользя по названному Коннором маршруту, задирая футболку. – Я бы провёл по твоей груди. Мне интересно, насколько чувствительные у тебя соски? – я не знаю, требует ли этот вопрос ответа, однако всё же отвечаю лаконично, скорее по инерции: – Очень, – Коннор тихо усмехается. – Превосходно, – тихо шепчет он. Предполагая, что его шёпот — чуть ли не эталон сексуальности, я не ошибался. Чутка хриплый, бархатный... Мне хотелось бы просыпаться и засыпать под звук его голоса и в особенности шёпота. – В таком случае, я бы определённо уделил должное внимание твоим соскам, – я глубоко вдыхаю и слегка щипаю себя за сосок, за чем следует мой тихий стон. – Я бы хотел довести тебя до исступления лишь этими прелюдиями. Медленно поглаживать и целовать твоё тело, спускаясь от груди к животу, намеренно игнорируя область паха. Мне бы хотелось, чтобы ты изнывал от желания. Мне бы хотелось слышать, как ты просишь, – я судорожно выдыхаю. «Чёрт возьми, я готов просить и умолять, просто услышав твой голос!» — хочется выкрикнуть мне, но я прикусываю губу и молчу. Провожу рукой до низа живота, останавливаясь. Вновь глубоко вдыхаю, пытаясь выровнять дыхание. Хокинс тем временем продолжает. – Я развёл бы твои ноги и оцеловал бы каждый миллиметр бёдер, – я стискиваю зубы, скольжу ладонью под резинку штанов и провожу кончиками пальцев по внутренней стороне своего бедра. Откидываю голову назад, прислоняясь затылком к спинке стула. Я чувствую, как тело моё бьёт мелкая дрожь. – И только потом, когда без внимания не осталась бы ни одна часть тебя, я бы прикоснулся к твоему члену, – моя рука проникает в моё нижнее бельё, и пальцами я обхватываю свой член. С моих губ срывается полустон, и Коннор в ответ тихо смеётся. – Я бы двигался медленно, не превышая томительного темпа, до тех пор, пока ты бы не начал просить меня ускориться, – я тяжело сглатываю, преодолевая желание наплевать на слова Коннора и увеличить темп, и продолжаю медленно надрачивать. Конор замолкает, и я лишь по этому многозначительному молчанию могу понять, что сейчас он, несомненно, ухмыляется. Ухмыляется, ожидая, что я подам голос. От стыда и смущения румянец на моих и без того раскрасневшихся щеках становится гуще, однако желание берёт верх над неловкостью, и я произношу тихо, почти скуля: – Пожалуйста, Коннор... – Разумеется, Джек, – произносит он, тихо посмеиваясь, и продолжает. – И лишь потом, услышав твои сладострастные мольбы, я бы ускорился, Джек. Ты сейчас тоже можешь это сделать, – от его хриплого голоса, которым он произносил моё имя, у меня сносит крышу. – Назови меня по имени ещё раз, – судорожно шепчу я, ускоряя темп своих движений. – Джек, – шепчет Хокинс в ответ с тихим смешком. – Ты просто умница, Джек, продолжай в том же духе, – я стону тихо, закрывая лицо свободной рукой. Я весь горю. Сгораю от невероятного желания, пока Коннор продолжает хрипло шептать моё имя. Надолго меня не хватает, и ещё через несколько этих до ужаса соблазнительных "Джек" от Коннора я кончаю. Некоторое время не могу прийти в себя, а Коннор терпеливо ждёт, пока я оклемаюсь. Вскоре я издаю протяжный вздох и открываю глаза. – Ты там, новичок? – привычным тоном спрашивает Коннор. Я отвечаю тихо: – Да. – Замечательно. Что ж, мне пора, – небрежно произносит Хокинс, зевая. – Спокойной ночи, Джек, – произносит он напоследок. – Спокойной ночи, Коннор, – отвечаю я. Он отключается. Вышка погружается в безмолвие.