Проповедь

      У господина Лололошки светлые ресницы.       Абди думает, красивые — переливаются, словно утены на закатном солнце да охра, чуть светлеют на кончиках, изгибаются — нежно так, почти мягко. Тени на лицо господина Лололошки бросают, когда он спит — Абди, к своему стыду, удержаться не может и подсматривает однажды, как чужая гибкая фигура сворачивается среди травы и листвы, шляпу соломенную надвинув бесполезно на лоб (она сваливается минуту спустя все равно).       Знаете, Абди не признается — нет-нет, никогда! — но ещё он думает, что господин Лололошка очень красиво спит.       Он в целом думает, что господин Лололошка красивый, вот честно — такой... со всполохами солнца в волосах, веснушек россыпью и с кожей белее светлейшей из виденных Абди льняных тканей. Восхитительный.       И цвет глаз у Лололошки тоже красивый — Абди может утверждать, он видел, видел! Украдкой почти, в мерцающие утренней дымкой часы, когда господин Лололошка только с постели поднимается и не начинает тотчас вокруг наводить чистоту, с посевами разбираться или пропадать где-то в лесу, исследуя проклятые деревни. Не тогда, когда он загружен работой и истинные эмоции его понять сложнее, чем раньше — мысли госпожи Даны; не сейчас, а—       У по-утреннему взъерошенного господина Лололошки глаза отдают кровью, звездным небом и блеском ритуальных кинжалов, и пусть кровь Абди терпеть не может, глаза господина Лололошки ему хочется рассматривать.       В один из дней Абди находит его очки в нескольких шемах от дома, и что-то темное внутри него хочет прямо там их оставить — но Абди обещал стать хорошим, а господин Лололошка ничего ему плохого не сделал. Он кладет их — очки — на одну из полок сарая — не лично же отдавать в руки!! – и слышит, как хмыкает за его спиной Скульптор.       Господин Лололошка ярче солнца светится.       Это более, чем достаточно Абди.       Ещё у господина Лололошки сотни интонаций, эмоций и выражений — свое для каждого — и Абди каждый раз удивляется, как ему удается в своей искренности не путаться. А ещё тому, что сам он учится постепенно их все различать — он клянется, что не специально!       Выучивает улыбку каждую, лицо и изгибы бровей; смотрит, как господин Лололошка вечерами хмурится, пытаясь вчитываться при горящей свече в взявшиеся откуда-то книги и свитки — господин Лололошка, путник из далёких земель, на их языке даже умеет читать! — и отводит глаза, когда его взгляд замечают.       Господин Лололошка сначала смеётся — красиво, как перезвон птиц, а потом ойкает и сползает с кровати, тут же начиная Абди уверять, что ничего неправильно здесь вовсе не происходит.       Абди иногда думает, что господин Лололошка слишком хороший, чтобы понимать.       Потому что господин Лололошка прощать умеет — злится иногда деланно, шипит, отводит глаза, а потом вокруг хмурого Скульптора вьется и подкармливает бродячих животных, ни слова Синдбаду не говорит, когда тот, забываясь, бьёт по столу или хватает тут же Лололошку за плечи — не потому что боится, а потому что правда не возражает; делает шаг вперёд, когда Бурис говорить начинает, так, чтобы Абди оказывался позади его спины.       Защищает.       Такого, как Абди! И так защищает, что хочется порой назад его дёрнуть, хуже ведь будет! И плакать от облегчения хочется тоже, потому что прежде Абди никто не защищал.       Хуже не становится.       И господин Лололошка продолжает, как сильно бы Абди в пропасть не падал и не ошибался в вещах самых банальных (а потом — наказать пытался себя, чтобы вину хоть немного уменьшить). Мягко отводит от кинжала ладони. Запястья бинтует — то льном, то покупным шёлком с базара, то тканью собственного шарфа; за стол приглашает каждый раз, мимолетом в течение дня вручает то рыбу, то хлеб, то плоды каких-нибудь фруктов. Солнечные улыбки раздает, не боясь, словно не задумывается даже, что когда-нибудь Абди этого станет мало.       Потому что господин Лололошка умеет прощать.       Абди — нет.       (Абди готов заставить То'Ифэтун захлебнуться в собственной крови)       ...господин Лололошка бы никогда на такое не пошёл.       Только не он!       С господина Лололошки сталось бы — он бы, Абди уверен, в самое пекло лез, старался бы решить все словами, абсолютно уверенный, что это единственный правильный способ. Потому что господин Лололошка хороший — незапятнанный вовсе их миром, никакой не абд по происхождению — потому что Абди-то точно было бы видно!       У господина Лололошки на коже — прозрачной и тонкой, кажется, словно папирус — любая царапина вспыхивает алеющим росчерком линий, синяки и ссадины болотной гущей чернеют и сине-зеленые линии вен и артерий просвечивают. У господина Лололошки на коже ни шрама, ни следов от плетей, от ошейника и цепей, и Абди в первую встречу думает — изнеженный, а потом за эти мысли себя все последующие ночи стыдит, потому что это слишком не так.       Господин Лололошка спускается в шахты — возвращается с рудой в рюкзаке, весь измазанный мелом и каменноугольной пылью; делает самостоятельно инструменты — тетиву из паучьего шёлка натягивает на лук, выковывает из железа меч, кирку и топор; с землёй возится и, кажется, даже по ночам почти не спит.       Фехтует чудесно (Абди не хочет, но все равно смотрит), бросается в гущу островных монстров, словно умереть не боится, ходит по краю — возвращается в дом то увешанный стрелами весь, то истекающий кровью, и Абди от своей бесполезности становится больно и тошно.       Господин Лололошка смеётся — говорит, что теперь не станет нужно точить кремень на стрелы, цепляет из сундука яблоко и даже раны не пытается бинтовать.       Кровь льется на пол.       Господин Лололошка предлагает половину яблока Абди и утверждает, что до завтра заживёт.       Когда Абди возращается с утренней охоты, господин Лололошка говорит что-то о скарабеях и перестилает доски — и верхняя одежда его, вчера испачканная кровью, костной пылью и илом, сохнет снаружи. Абди жмурится — смотреть на господина Лололошку — чудесного такого, и со следами вчерашнего сражения с монстрами ему не хватает сил, но господин Лололошка тревожно зовёт его — и Абди открывает глаза.       Нет ни бинтов, ни шрамов.       Абди не спрашивает. Абди давно перестал пытаться спрашивать.       Но смотрит — смотрит внимательнее, чем раньше, как господин Лололошка движениями лёгкими взлетает то на крышу, то — за фруктами — на кроны деревьев.  Как мчится вперёд, никогда за спину не оглядываясь, как в зыбучие пески наступает из интереса, а потом барахтается суматошно, громко хохоча, когда получается выбраться. Как шагает бесстрашно с отвесных холмов, получая исчезающие мгновенно почти переломы и вывихи, как пытается змею укусить (господин Лололошка гордо говорит — отомстить, пока Скульптор усердно старается не смеяться), и как заглядывает в пасть к чудовищам, словно совсем никого не боится.       И в богов господин Лололошка тоже не верит, пусть и ходит в их благословениях весь — Абди знает! Ни в Кнефмтити, ни в Монту, ни в Фараона даже, как сейчас принято в Наре — только губ уголком в ухмылке дергает и смеётся, словно ему плевать совсем на историю, проклятья и последствия всевозможные.       Иногда Абди думает — потому что из-за потери памяти важности всего этого, наивный, не понимает, — а потом вспоминает, что господин Лололошка даже пред Амаром не стал кланяться. Думает, правильно.       Господин Лололошка не создан для того, чтобы опускаться перед кем-то на колени.       А ещё Абди думает, что все, может быть, стало бы по-другому — стоило бы им, как раньше, на Зелёном Континенте остаться. Чтобы все было просто — как тогда, когда их главной проблемой были хмурость Скульптора, криво собранная кухня да вылезающие ночами из пещер монстры, но Абди лучше других знает, что так ни за что не бывает.       Он на тюк с одеждой откидывается, голову запрокидывая к звездам — куда-то, как Сдерик говорит, к космосу, Богам и созвездиям-пыли. Укрывает лоскутным одеялом Хануф — она сжимает в пальцах вязание и по-очаровательному сопит, и на Лололошку (больше не господина!) смотрит, сидящего на грота-брам-рее.       Лололошка, залитый лунным светом, хохочет, ищет ногой булинь и Абди рукой машет — и в полутьме песчаного моря огонь миролюбиво лижет его пальцы.       Абди впервые за долгие годы смеётся, и ему совсем не хочется кричать.