Бесполезность

      По паре размытых фраз о внешности, Слепого, скорее всего, объективно назвали бы изящным или хрупким. Но нет. Это же Слепой.       У Слепого «изящно-тонкие» пальцы… настолько, что, кажется, одно лишь прикосновение может проткнуть насквозь. У Слепого бледная кожа, но словно у мертвеца, а не аристократа. У Слепого длинные, чёрные, как смоль, волосы, но они вечно путаются в небольшие, но доставучие колтуны, они вечно засалены и всегда в крошке штукатурки или перьях: то ли от Нанетты, то ли от Табаки. У Слепого тонкие губы, совсем бледные-бледные, все в трещинах. У Слепого острые скулы, кажется, что порезаться можно, но это всё из-за впалых щёк на худощавом лице.       Несмотря на тонкость, «хрупкость» и кукольность, Слепой — Хозяин Дома. Изворотливый змей со стальным стержнем внутри: только взглянешь — и его образ ускользает, гипнозом прогоняя чёткую картинку, оставляя только образы из запахов и текстур, вдобавок к очертаниям огромного, растянутого грязно-зелёного свитера, и впрямь напоминающего чешую хладнокровной рептилии.       А ещё у Слепого кристально-чистые, почти прозрачные глаза: глаза, что никогда и ничего не видели, кроме тьмы и мрака. Девственно-непорочные, без грязи этого мира на радужке и с пустым зрачком, словно из мутного, узорного хрусталя. Слепой называет их «бесполезными», потому что мир вокруг него имеет вкус и запах, текстуру и звучание, но никак не очертания в буквальном смысле этого слова.       И, на самом деле, в этом есть свои плюсы. Слепой понял — даже на фоне множества прочих — одну очень важную вещь за свою долгую-долгую жизнь в стенах Дома. Люди привыкли верить тому, что видят. А Хозяин с рождения лишён этого то ли дара, то ли проклятья. Это всё к тому, что все, чьи глаза не «бесполезны», упускают множество деталей:       Упускают хрипотцу в голосе и миллионы нот в одном слове. Упускают наигранную неожиданность прикосновения. Упускают мягкость стен и твёрдость перьев. Вкус воздуха и громкость утренней тишины. Упускают, потому что видят, а не чувствуют.       А Слепой был вынужден научиться именно чувствовать. Хладнокровный, жестокий, ломано-тонкий и «хрупкий», он собирает свои воспоминания по осколкам, стоя перед зеркалом по вечерам и чувствуя необъяснимое притяжение от, казалось бы, бесполезного для него куска стекла, так странно тянущего к себе.       Вспоминает каждую хриплую ноту и интонацию в словах Сфинкса. Вспоминает нежное прикосновение носом к щеке — Сфинкс и правда ведёт себя чаще как кот, нежели чем мифический хранитель тайн и загадок, хотя, может быть, так только со Слепым. И неважно, что Хозяин всегда готов к прикосновению, знает, нет, чувствует всё наперёд… но каждый раз удивляется, как в первый. В такой родной нежности чувствуется полное отсутствие страха порезаться об острые черты лица… вообще полное отсутствие страха перед Слепым. Слепым, который сейчас по утрам терпит, пока Сфинкс расчёсывает его, зажав в зубах расчёску и ненависть к протезам. Слепым, хладнокровно убившим Помпея, но так контрастно осторожно и чувственно водящим по давно зажившим шрамам на обрубках рук своими шершавыми, тонкими пальцами.       А всё потому, что когда-то давно Сфинкс, в те времена ещё Кузнечик, стал первым во всей необъятной Вселенной, из-за кого Слепой перестал считать свои глаза бесполезными. Он просто отпустил жалость, понял, что абсолютно ничего не упускает, а даже наоборот. Потому что Кузнечик стал первым, благодаря кому Слепой знает, как выглядят звёзды, не трогая их и не вдыхая запах космической пыли.       И Слепой бережно хранит каждую секунду из того вечера, когда он узнал, как выглядит звёздное небо. И выглядит оно, как его безграничная любовь и привязанность к Сфинксу. К его тогда юношескому, даже скорее детскому голосу и куче историй про созвездия — Слепой теперь признаёт только созвездия октав его голоса. К его теплу и лёгким толканиям плечом в плечо, от которых Слепой до сих пор покачивается — при Сфинксе не страшно убрать внутренний стальной стержень. К нему всему, целиком и полностью, и к его прекрасному, загадочному и понятному ему одному миру в собственной голове. И этот мир — это ещё одна вещь, о которой Слепой может смело говорить, не зная запаха, текстуры и звучания. Прекрасно. Красиво. По-родному тепло. Для него это — неоспоримая истина.