Sans regret, sans mélo. Ни сожалений, ни мелодрам

В квартире было свежо. Ночной ветер мягко колыхал занавески. Леон помнил — он вчера утром он закрыл окна и балкон, уезжая на работу. Снова гости. Снова она или он.        Он. — Чем обязан вашему визиту? — интересуется едким тоном. Леон не знает, почему каждый раз пытается встретить гостя прохладно, провести какую-то границу между ними. Он ведь знает, что не сможет. Внушительная фигура приходит в движение. Мощные руки тянутся к потолку, широкая грудь глубоко вздыхает. Леон думает, что гость на его диване, в его квартире, выглядит уютно и по-домашнему, хоть и пришел внезапно. Как всегда. — Я устал тебя ждать, Леон, — его отчитывают. Он слышит упрек в низком голосе. Словно Леон опоздал на свидание.        Леон скидывает куртку и ботинки и проходит в комнату. Видит кое-что свое — гость не постеснялся — початая бутылка двенадцатилетнего виски, подаренная ему кем? Он не помнил. И стакан с потеками янтаря на стекле. Он берег эту бутылку для особенных случаев. Видимо, ее время пришло. — А я устал на работе, — ворчит Леон, но звучит это уже мягко. Он не врет, он действительно очень устал. Его собеседник рассматривает его с головы да пяток, едва заметно хмурится и качает головой. Он полностью согласен с оценкой Леона. Леон наливает виски на пару глотков в свой-чужой стакан. Касается стеклянной кромки губами там, где часом-двумя или сколько времени гость его ждал? — также касались чужие губы.        Они не виделись полгода, но остаются настолько близкими, чтобы пить из одного стакана без малейшей неловкости. Или входить в дом друг к другу без приглашения и предупреждения.        Он чувствует, как тепло растекается по венам и озноб отступает.        Он смотрит на пустой крючок на кафельной стене и вздыхает. Он опять забыл. Придется выйти из влажного тепла ванной комнаты и взять полотенце из шкафа. И вспоминает, что сегодня не один. — Джек! — зовет он в приоткрытую дверь. — Дай мне полотенце. Третья полка… Он видит крепкое предплечье. Смотрит выше. Извилистый шрам на бицепсе. В проеме двери — широкая грудь с выпуклыми твердыми мышцами, скрытыми тонкой тканью водолазки. — Держи. И это тоже странно по-домашнему, но не противоестественно. Леон берет полотенце, отворачиваясь. Кажется ему или нет, что он чувствует взгляд на себе. Дверь закрывается снаружи. — Спасибо, — тихо говорит Леон, обращаясь к стене. Он протирает запотевшее от пара зеркало, смотрит на себя, проводит рукой по подбородку и решает побриться. Его гость чисто выбрит, волосы все также аккуратно зачесаны назад. Как раньше. Вытираясь, он слышит, как гость терзает его стерео-систему, включает радио, ищет что-то. Радио Ностальгия.        Конечно, домашние шмотки Леон тоже забыл прихватить с собой. Он появляется из душа, обмотав бедра полотенцем, и проходит через комнату, шлепая босыми ногами. Снова думает, что чувствует пристальный оценивающий взгляд, уже спиной. Он держит себя в форме — всегда. Даже усерднее и тщательнее, чем требует его работа. Останавливается у шкафа и оборачивается. Он не ошибся. Подавляет ироничную улыбку. Сколько времени прошло? Больше десяти лет. А он все также нуждается в одобрении от него. А он все также присматривается и ищет недостатки и недоделки. Но гость молчит. Прошлое для него уже не настолько важно, додумывает Леон за другого человека. И тебе пора бы угомониться, Кеннеди. Леон запрещает себе испытывать те, прежние чувства. Но запрет исчезает, не успев вступить в силу. — Ну-у-у? — тянет он капризно и кидает еще один взгляд через плечо из-под мокрых волос. Слышит довольное хмыканье. Гость его прекрасно знает, от и до. Поджатые губы искажаются лишь намеком на улыбку. — Не кокетничай, Кеннеди, — в низком голосе звучат знакомые нотки. Строгие и предупреждающие. И немного игривые. Его собеседнику нравится его «кокетство». Леон думает, что ему уже за тридцать, его гостю — за сорок. Леон давно работает один, но… но эта требовательность естественна. Властный тон не вызывает раздражения или протеста. Леон отворачивается и ищет в шкафу свою любимую, видавшую виды футболку. Она заношенная и растянутая по вороту, но Леон ее бережет и выкинет лишь тогда, когда она истлеет окончательно. Надевает очень редко — лишь по случаю. Это простая футболка хаки военного образца, с маленькой нашивкой «L.S.Kennedy» на груди. — Неплохо выглядишь, — его собеседник сжалился над ним. Или тоже не может совладать со своей натурой. В низком голосе звучат довольные нотки. Леон чувствует, что ему становится абсурдно легче. — Неплохо. Всегда — «неплохо», но не «хорошо» и не «отлично».        Они пьют по чуть-чуть и мало разговаривают. Просто сидят рядом. Колено Леона касается колена гостя, а рука со шрамом на бицепсе расслабленно лежит на спинке дивана. Он выпивает еще немного и откидывает голову назад, к чужой ладони, позволяя добраться до влажных после душа волос и лениво накручивать их на палец. It must have been love, But it's over now… Живой голос мертвой певицы. Они слушают песню и каждый думает о своем. И друг о друге.        Леон позволяет себе откинуть самоконтроль в сторону. Начинает кусаться. Просит не приходить через тридцать лет или сорок лет. — Будешь вонять благородной старостью. Леон поднимает глаза к потолку, включает свои скудные познания в медицине и пророчит собеседнику ряд старческих болезней. Гость позволяет ему паясничать, а позже тактично напоминает, что Леон сам не молодеет. Леон ловко выкручивается и заявляет, с такой работой он останется вечно молодым и красивым. Просто не доживет до артрита или подобного дерьма. — Притащишься, фонтанируя одышкой, как паровоз, и скрипя суставами. А тебе ответят через дверь: «Здесь таких никогда не было». Ты будешь настаивать. И старичка пожалеют. — Он уже десять лет как оставил эту бренную землю, — тянет Леон трагическим голосом. — Погиб при исполнении служебного долга в «совершенно секретно». Обстоятельства смерти — «совершенно секретно». Посмертно представлен закрытым указом к награде «совершенно секретно». Захоронен в «совершенно секретно». Его вдруг пробирает смех. До слез. Он вытирает уголок глаза и становится очень серьезным. — Ты сильно расстроишься, скажи мне? — Леон склоняется ближе и всматривается в неподвижные глаза. — Одинокая слеза скатится по этому суровому лицу, м? Или это тоже — со-вер-шен-но сек-рет-но? Он проводит пальцами по извилистому шраму, от брови до поджатых губ. Его гость хмурится. Его терпение на исходе. Он не отвечает на вопрос, лишь перехватывает его запястье и сжимает до боли, с намеком. — Заткнись, Леон. Леон слушается и позволяет погладить себя по голове. Его отпускает.        Леон видит, что гость настолько освоился, что прошелся по ящикам его тумбочки у кровати. Леон хранит ценные для него вещи там — чтобы в очередную бессонную ночь можно было быстро достать и смотреть в полутьме. На грубой широкой ладони брелок с ключами от гидроцикла выглядит хрупко. Он подавляет в себе мгновенный импульс страха, что эта ладонь сожмется в кулак и раздавит в пыль то, что ему дорого. Но гость умен и расчетлив. Это лишнее сейчас. Леон отгоняет от себя мысль, что они оба изменились и стали беречь чувства друг друга. — Мило, — комментирует гость, разглядывая подвеску с медвежонком. Леон думает, что он видел в том же ящике принадлежавшую ему самому ранее вещь. Красивую и опасную. Наверное, он рассматривал выбитый на гарде силуэт змеи. Но оставил лежать там, в ножнах. — Ты мог уйти с ней не раз, — продолжает гость. — Она тебя звала. Да и сейчас… Леон вспоминает ее недавний визит. Он не удивляется осведомленности гостя. — Мы оба знали, что это невозможно. Разные пути. Леон вспоминает и думает, что сейчас это не так и невозможно. Тогда он был должен. Сейчас все иначе. Сейчас он может. Что его удерживает? Леон смотрит на жесткие губы со шрамом и крепкий подбородок. Его гость добавляет, тихо, медитативно размеренно, словно напевает. — Я… звал… тебя… с собой. И улыбается. Леон тоже улыбается. Они оба вспоминают. — Извини, я тогда не понял. Был занят спасением жизни от твоей карающей руки. Он снова кидает взгляд на мощные бицепсы, шрамированные предплечья, широкие запястья и крепкие пальцы. Он все также по-животному силен. Он все также вызывает желание сдаться.        Леон не уверен, но возможно, он видит в стальных глазах предложение уже в нынешнем времени. Я зову тебя с собой. Его гость обоснованно сомневается в ответе. Он не любит слово «Нет». Они молчат.        — Твой подарок всегда со мной, — тихо добавляет Леон. Еще одно воспоминание. Спокойные серые глаза скользят по его щеке. Эти глаза всегда были цепкими и проницательными — и сейчас они видят едва заметный тонкий белый шрам. Гость хмыкает. Леон видит, как взгляд лениво останавливается на его губах, идет дальше, охватывает каждую мелочь — синяки под глазами, растрепавшиеся волосы. Конечно, гость замечает, что он только что побрился, и в уголках глаз появляются смешливые морщинки довольства его поведением. Наконец, они смотрят друг другу в глаза. — Шрамы украшают мужчину, Леон, — говорит гость. Неужели Леон сейчас для него взрослый мужчина? Не «щенок», «сопливая девчонка», «кукла», «глупый мальчишка» и еще с десяток кличек похлеще. Леон нелепо смущается, словно опровергая свой новый статус. Смотрит на длинный извилистый шрам напротив — бровь, скула, губы. — Согласен. Шрамы украшают мужчину, — повторяет он едва слышно и кидает быстрый взгляд из-под ресниц. Видит уверенный прищур холодных серых глаз. Верхняя губа приподнимается в полуулыбке, будто зверь готов показать клыки и зарычать. Леон знает, что эти взгляды, на грани робости, всегда нравились его собеседнику.        — Разные пути, — Леон снова повторяется, сейчас — только для них двоих. Он смотрит в опустевший стакан и спрашивает себя — кого он хочет в этом убедить? Гость протягивает руку и они касаются друг друга — просто моментальное прикосновение теплых пальцев на холодном стекле. — Поэтому остается лишь смотреть, — он выпил немного, но может быть откровенным. Если что, через полгода-год, при следующей встрече скажет, что был пьян. — Смотреть, как вы уходите. А я остаюсь один. Эти слова он никогда не скажет вслух. Впрочем, его гость и так все знает. Он видит, как взгляд напротив становится жестче — наверное, не понравилось обобщение. Вы. Его гость сдержан и прощает эту маленькую слабость. Но не забудет. Он покажет свое недовольство позже. Леон знает об этом. И ждет.        Звучит еще одна старая песня. Мрачная и лиричная, размеренная и притягательно обреченная. Libertango. I’ve Seen That Face Before. Грейс Джонс. Гость внезапно поднимается, одним движением отодвигает низкий столик. Леон слышит тихий звон уже пустой бутылки о их единственный стакан. Он смотрит снизу вверх на знакомую мощную фигуру. На каменное, без эмоций лицо. Видит, как гость протягивает ему руку приглашающим жестом. Слабо улыбается, но не отказывает в этом внезапном капризе. — Кто ведет? — тихо спрашивает Леон, поднимаясь с дивана. Брови поднимаются в изумлении. Его гость искренне удивлен вопросом. Действительно. Мог бы и не спрашивать. Конечно, ведет он. Леон расслабляется, кладет руку на крепкое плечо, приподнимая локоть, и чувствует, как горячая ладонь сжимает его пальцы. Легкое давление на талию. Леон вспоминает основы подзабытого танца. И позволяет вести себя.        Strange, I've seen that face before, Seen him hanging 'round my door…* Леон не знает, где его гость научился так танцевать танго. И не знает, почему у него самого получается идти в едином ритме, без малейшего напряжения.        — Странно, я видел это лицо раньше, — напевает Леон про себя, незаметно проговаривая слова песни. И смотрит, смотрит… Он давно не танцевал. Но у него все получается. Хотя удивляться нечему — он всегда был хорошим учеником. — Странно, он как тень… провожает меня до дома… Его гость читает по губам и усмехается чему-то, что Леон не знает доподлинно точно.        Сейчас они просто танцуют. Они не стараются убить друг друга в том, другом танце, что истекал кровью и оглушал звоном металла. Сейчас между ними нет соперничества. Ведь в танго роли известны заранее.        Like a hawk stealing for the prey, Like the night waiting for the day* Леон всматривается в суровое лицо, разглядывает чеканный профиль, нос с горбинкой, и думает, что в этом лице всегда было что-то хищное. Действительно ястребиное лицо, жесткое, свирепое, кровожадное. Гость прижимает его к себе крепче, смотрит в глаза, и Леон чувствует себя добычей. Сегодня он не против.        Staring eyes chill me to the bone… Он улыбается. Текст песни совпадает с его ощущениями. От этого взгляда его продирает огнем до костей. Как всегда. Он начинает дышать глубоко и часто, цепляется за партнера сильнее, чем необходимо. Он облизывает вдруг пересохшие губы и чувствует тягучую дрожь в теле. Он видит, как неподвижное хмурое лицо напротив меняется — линии скул становятся мягче, плотно сжатые губы, расчерченные грубым шрамом, дарят в ответ холодную улыбку. Пронзительный взгляд теплеет, но все также настороженно-внимателен к малейшему движению Леона. Он отмечает каждый жест, даже дыхание и выражение глаз. Гость плотно прижимает его к груди, чужая ладонь подхватывает под лопатки. Леон понимает намек — у них сегодня классическое танго. И откидывается назад, прогнувшись в спине. Он видит белый потолок и теплый свет лампы. Улыбается чуть пьяной улыбкой. Наверняка, это выглядит забавно со стороны. Он знает, что сильные руки его удержат, как бы он не хотел упасть.        Звучит французский. Леон по долгу службы знает несколько языков. Это не проблема.        Tu cherches quoi, rencontrer la mort? — что ты ищешь, встречи со смертью?.. Да. Всегда. Но не сегодня.        В следующую секунду его тянут обратно, и теперь они стоят совсем близко, грудь к груди. Он кладет руки на крепкую шею и чувствует, как на его бедра ложатся тяжелые ладони, задирают эту ветхую футболку времен обучения и гладят его ребра. В этом нет ласки или мягкости. И никогда не было. Леон тихо выдыхает, когда пальцы впиваются в его тело до боли, и прижимается еще крепче.        Sans regret, sans mélo — ни сожалений, ни мелодрам.        Песня заканчивается и их окутывает тишина. — Ты останешься? — Леон задает свой вопрос. Как в каждую их встречу. — На ночь, — уточняет, сам не зная, зачем. Он ведь знает, это — всегда ненадолго. Только до утра. Его гость молчит, лишь смотрит в глаза ледяным взглядом. Леон не знает, что он видит сейчас в этих глазах — иронию, грусть, тепло или…        Из динамиков повторно доносится: It must have been love… Видимо, плейлист ночного диджея пошел по кругу.        Леон думает, что вкус старого виски на этих обветренных жестких губах особенно хорош. Терпкий, горьковатый и дурманящий. — Джек… — неслышно шепчет и заглядывает в глаза.        Он просыпается поздним утром и лежит полчаса, просто нежась в теплой полудреме. Прячет голову в подушку и глубоко вздыхает раз, второй, запоминая запах этой ночи. Наконец поднимается и идет в душ.        Он разглядывает себя в зеркале и криво улыбается истерзанными губами, чувствуя легкую боль. Он смотрит на отметины на теле. От пары порезов останутся тонкие, незаметные для чужих, шрамы. — Это на память обо мне, — Леону нравится эта надменная усмешка и эта шутка, сказанная хриплым шепотом на ухо. — Память о нас. Маленький сувенир. И еще один. И еще парочка.        — Видел бы ты другого парня, — как-то ответил Леон, сидя на бортике бассейна, когда у него поинтересовались насчет подобных следов. Сосед по заплыву подумал, что он подрался. В какой-то мере это было сродни драке.        Он вспомнил ее. Она была нежной и гибкой в его руках. Тонкая и хрупкая, словно экзотический цветок. Они касались друг друга осторожно и робко, не стараясь причинять боль больше, чем уже сделали друг другу за эти годы, расставаясь вновь и вновь.        Он и она очень разные. Но едины в одном. Они уходят. А он остается.        Он идет в кухню и видит, что ночной гость перед уходом заботливо сварил ему порцию кофе и сделал пару бутербродов. Леон пьет кофе и думает, что в этот выходной можно остаться дома и расслабиться. Ведь он один и может делать все, что угодно. Приговорить еще бутылочку хорошего виски из запасов. У него даже где-то была пачка сигарет. Подремать под первый попавшийся фильм. Завтра ему снова на работу.        Видит маленькую записку на столе: «Подкачай трицепсы, новичок. Или ты сопливая девчонка?» Леон перечитывает записку два раза. Позже убирает клочок бумаги в тумбочку — туда, где лежит нож и брелок с медвежонком.        Одевается и идет в спортзал. Прокачивать нужную группу мышц, как было приказано. И сверх того. До изнеможения, до острой боли в каждом мускуле, до темноты в глазах. Это отвлекает.        В голове крутится настойчивое Sans regret, sans mélo. Вчера это звучало уверенно и страстно, сегодня саркастично, почти с издевкой.        Он насилует себя спортом до состояния трупа и становится легче.        Администратор напоминает ему о закрытии через двадцать минут. Леон видит встревоженный взгляд, вытирает пот со лба, отбрасывая свалявшуюся мокрую челку, улыбается, и говорит, что он в порядке.        Он возвращается домой поздно. Не включает музыку или телевизор. Он открывает балкон настежь и долго сидит в тишине.