«Земля и небо будут гореть в огне. Такова воля богов, такова воля богов».
(Книга Чумаеля)
— Доброе утро, профессор Вектор, — услышала я за спиной. Сдержав готовое вырваться ругательство и с трудом развернувшись, я встретилась взглядом с улыбающейся рыжеволосой девочкой лет двенадцати. Знакомое лицо. Кажется, я видела ее на распределении в прошлом году, значит, она точно не из моих студентов. Что ей нужно? — Доброе утро, мисс… э-э-э… — Уизли, — с готовностью подсказала она. — Меня зовут Люси Уизли. — Да, конечно, Люси, — выдавила я из себя ответную улыбку, превозмогая боль в колене. — Помню твоего отца, Перси Уизли. Он был хорошим студентом… Я могу чем-то помочь? Она быстрым шагом подошла — почти подбежала, — на ходу пытаясь достать что-то из внутреннего кармана мантии. Удалось ей это не сразу, а когда все же удалось, в руках у нее оказался мятый кусок пергамента, перепачканный чернилами. Люси развернула его и протянула мне. — Я летом прочла «Нумерологию и грамматику», и у меня возникла одна идея… — затараторила она, наверное, опасаясь, что я уйду, не дослушав. — Может быть, это чепуха, но мне показалось, что можно легче строить резонансные диаграммы, если использовать простые числа… Вот, здесь все написано! На пергаменте неровным детским почерком была изложена методика использования решета Эратосфена для построения резонансных диаграмм. Какой-то розыгрыш? Я перевела взгляд на Люси. Немного взволнованное, но лучащееся искренностью лицо. Нет, не шутит. И ей двенадцать. На мои занятия она сможет попасть только в следующем году. — Давай присядем, Люси, — сказала я. — Извини, мне тяжело стоять. — Конечно, профессор Вектор, извините, — испуганно сказала она и метнулась к ближайшей скамье. — Это ведь после той битвы за Хогвартс, да? — Так и есть, — кивнула я, зашагав следом. — У многих проклятий есть долгосрочные эффекты. Далеко не все их удается исцелить. Мы сели рядом, и я, облегченно выдохнув, протянула ей пергамент. — Скажи, Люси, это полностью твоя идея? Ты нигде раньше об этом не читала? — Нет… Это какая-то глупость, да? Усмехнувшись, я покачала головой. Считается, что резонансные диаграммы не имеют практического применения. Дань красоте концепции, не более. Между тем, не существует двух объектов во всей необъятной Вселенной, для которых резонансные диаграммы одинаковы. В них заключена сама суть вещей. — Этот метод разработала Бриджит Венлок в тринадцатом веке, — сказала я. — Очень хороший метод, хотя и довольно сложный. Досадно, что его так редко применяют. К сожалению, многие маги недолюбливают числа, а некоторые даже считают, что математическое знание — удел маглов. Люси широко раскрыла глаза, и без того большие: — Почему? Числа — это же… это же… Они везде! Во всем! Они… это сложно объяснить словами. Они везде. По коже у меня пробежали мурашки. Так бывает порой: не от холода или страха, а просто от… резонанса. Иногда чьи-то слова или события, или образы цепляют что-то внутри, и тогда ты на мгновение перестаешь дышать, а сердце пропускает удар. Не знаю, у всех ли такое. У меня — с детства. Они везде. Я ожидала увидеть эти слова в пифагорейских трактатах или в работах Лейбница, но не в словах девочки, едва закончившей первый курс. Только теперь я обратила внимание на эмблему факультета, красовавшуюся на ее мантии. — Ты Уизли, и Шляпа распределила тебя на Когтевран? — не сдержала я удивления. Она грустно кивнула. — Папа тоже удивился и был недоволен. Но мама радовалась — она ведь сама с Когтеврана. Что ж, это отчасти проясняет дело. Когтевран — особенный факультет, и по простой прихоти Шляпы туда не попадают. Даже великая Венлок, на работах которой зиждется половина современной нумерологии, в свое время училась на Пуффендуе. Даже моя любимая ученица, Гермиона Грейнджер, с ее блестящим умом, попала на Гриффиндор. Мало быть сообразительным и любить учиться, чтобы оказаться на Когтевране. Должно быть что-то еще. Что-то общее, чем обладают гении и безумцы. Быть может, у безумцев его больше. Безумие же часто передается по наследству. — Вот что я тебе скажу, Люси… Твой папа неправ. Нет плохих факультетов. Важно оказаться на своем. И знаешь… Зайди ко мне в кабинет после занятий. Я покажу тебе кое-что. — А что? — немедленно загорелась она энтузиазмом. — Увидишь, — улыбнулась я, и на сей раз мне не пришлось делать над собой усилие. — Ты сказала чистую правду. Числа — они везде.***
Она пришла в тот же день, когда я сидела за своим столом, почти лишившись сил к вечеру. Порой я спрашивала себя, почему вообще продолжаю работать. Кто из моих нынешних учеников доживет хотя бы до средних лет? Мир обречен. Я отчетливо видела это еще в день после битвы, помогая вытаскивать тела из-под завалов в дымящихся руинах Хогвартса, несмотря на покалеченную ногу. Следов той битвы уже не осталось, и древний замок теперь краше прежнего. Камень и дерево легко восстановить. Назовите меня старой циничной ведьмой, но и на смену погибшим придут вновь рожденные. Только мир все равно не станет прежним, получив очередную дозу яда в кровь. — Профессор Вектор? — робко проговорила Люси, просунув голову в дверь. — Можно войти? — Конечно, Люси, заходи, — немедленно отозвалась я и указала на ближайший стул. — Садись. Она воспользовалась приглашением и выжидательно обратила ко мне те же широко раскрытые глаза. Что-то кольнуло в груди, и я отвернулась. Моя дочь, Виктория… Нет, она не была похожей на Люси внешне, и ей никогда уже не исполнится двенадцать. Черноволосая, тихая, любившая подолгу сидеть в домашней библиотеке, листая книги. Ей было восемь, когда Пожиратели Смерти развязали массовый террор в страшном восемьдесят первом. Сделав глубокий вдох, я подтянула к себе массивный фолиант в кожаном переплете и сказала: — Я думаю, тебе будет интересно ознакомиться. Перевод на английский с древнегреческого оригинала. — А что это за книга? — спросила Люси и, привстав, осторожно коснулась обложки. — «О числах мироздания». Ее написала Гипатия незадолго до гибели. Редкий экземпляр, в библиотеке Хогвартса ее нет. Мне самой с трудом удалось отыскать ее. Ты ведь слышала про Гипатию? Она нахмурилась, а потом радостно закивала: — Вспомнила! Я видела ее на карточке от шоколадной лягушки. Она, наверное, была великой волшебницей. Люси открыла первую страницу и с восторгом провела кончиками пальцев по полям. Виктория делала так же. Проклятье. В горле снова встал комок, и я не сразу смогла ответить. — Не только волшебницей. Среди маглов Гипатия знаменита не меньше. Она была талантливым математиком и астрономом. Эту ее книгу часто понимают неверно, считая чисто философской. Здесь и впрямь немало от Платона и Пифагора, но все же… В свое время труд Гипатии изменил меня — стал недостающим кирпичиком в причудливой картине мира, созданной трудами Венлок и мыслителей пифагорейской школы. Мира, сплетенного из чисел. Порой мне казалось, что лучше бы я никогда не видела этой книги. Но нет, событие это было столь же неизбежным и необходимым, как появление шестнадцати при возведении четырех в квадрат. Такова власть чисел. — Не знаю, легко ли тебе будет читать ее, — продолжила я, — но советую попробовать. Может быть, не сейчас, а когда душа будет лежать. Теперь она твоя. — Правда? — воскликнула она, моментально засияв. — Это… за то, что я догадалась о простых числах? — Нет, Люси, — покачала я головой. — Это за то, что ты смогла увидеть числа во всем.***
В следующий раз мы смогли поговорить почти через год, когда Люси вместе с сокурсниками пришла на первое занятие по нумерологии в мой кабинет. Она почти не изменилась внешне, только стала чуть выше и постригла волосы, оставив копну коротких огненно-рыжих завитушек. Когда по окончании вводной лекции — должно быть, скучноватой, судя по лицам студентов, — все шумной гурьбой ринулись к выходу, она осталась сидеть на своем месте, не сводя с меня глаз. Тяжело ступая, я подошла и разместилась рядом. — Как успехи, Люси? Она не сразу ответила, и мне стало ясно, что изменения все же коснулись ее, только были они гораздо глубже, чем я ожидала. Она по-прежнему смотрела на меня широко раскрытыми глазами, но теперь в них был не восторг, а понимание. Мне вдруг стало не по себе. — Вы были правы. Книга Гипатии оказалась… очень сложной. Я только на каникулах смогла закончить. Теперь не могу перестать об этом думать. — О чем именно? — Те резонансные диаграммы… Они ведь как-то связаны с собственными числами, про которые упоминала Гипатия. Но я пока не разобралась до конца, как именно. Это сложно объяснить словами. Настал мой черед молчать. Даже маглы — из наименее зашоренных — видят в математике что-то мистическое, даже сакральное. Они догадываются, что математика лежит в основе мироздания, хотя и не осознают обычно, какая сила наделяет плотью эти ажурные нагромождения абстракций. Порой, отдаваясь этому чувству, они рождают что-то новое, пропуская целые главы возможного доказательства. Таким был Эйлер, увидевший числа так, как никто до него. Таким был Кантор. Такова была Гипатия. Как эту подразумеваемую на уровне полунамеков связь смогла разглядеть маленькая девочка, едва коснувшаяся поверхности бездонного океана знаний? — Да, Люси, — кивнула я. — Они связаны. Каждому объекту во вселенной, каждой общности, каждой части мироздания соответствует число, заключенное в резонансной диаграмме. Очень большое, но конечное число. Принято считать, что это чистая абстракция и числа эти невозможно вычислить. Они лишь неявно подразумеваются в методах нумерологии. — Гипатия считала, что они реальны. Сказать ей или нет? Знание не только причиняет боль, о чем знал еще Екклезиаст. Знание может убить. — Так и есть, — кивнула я, не выдержав ее пристального взгляда. — И больше того. Реальность целиком состоит из этих чисел. Твоя палочка — число. Ты сама — число. И я тоже. И… — И весь мир, — прошептала Люси, глядя сквозь меня. — И весь мир, Виктория. Мироздание — большое число. — Виктория? — удивилась она. Меня бросило в жар. — Ох… прости. Люси, конечно. Я встала на ноги и побрела к своему столу, стараясь не оглядываться. Было трудно дышать. В висках стучало. — Люси, ты извини, но мне… мне нужно в библиотеку. — Да, конечно. Я не хотела вас задерживать. Услышав, как она загремела стулом, я обернулась. Люси стояла и собирала вещи в сумку. — У вас ничего не случилось, профессор Вектор? — спросила она. — Вы кажетесь… очень грустной. У меня не нашлось сил ответить, и я просто помотала головой. Она тоже не выживет. Мы все обречены. Не только маги. Не только человечество. Обречена Вселенная, которая обращается в пепел прямо сейчас, а не в отделенном миллиардами лет будущем, как думают маглы. Чтобы постичь суть реальности, мне потребовались годы изучения материала и бесконечные стопки пергамента, исписанные моей рукой. Мир хрупок. Стеклянный дом, едва выдерживающий собственный вес. Куда ему устоять перед нами, людьми? Мы все виноваты, и я больше прочих. Но мы — лишь вереница чисел, и можно ли обвинять число в том, что оно нечетно?***
Люси часто оставалась после занятий, слушая мои выходящие далеко за пределы учебной программы рассказы — слушая так, как никто из студентов. Я повидала многих. Скучающих, заинтересованных, педантичных, упорных, поверхностных, серьезных. Я еще никогда не видела одухотворенных. Только не на нумерологии. В этот раз она не явилась вовсе. Когда студенты разошлись, ко мне подошла мадам Помфри и сказала, что Люси попросила меня навестить ее в больничном крыле. Я пожалела, что в Хогвартсе нельзя трансгрессировать. Когда я на подгибающихся ногах, обливаясь потом, ворвалась в больничное крыло, мое сердце колотилось где-то у самого горла, — и виной тому была не только плачевная физическая форма. Любое знание может убить, но числа убивают наверняка. Мне ли не знать того? Я дала ребенку в руки оружие, беспечно полагая, что она не сможет им воспользоваться. Люси слишком умна. Больше того, она с Когтеврана. Мы все слишком хорошо помним, что произошло с Пандорой Лавгуд. Первое, что я увидела в длинном ряду пустых кушеток, — ее улыбку до ушей и разметавшиеся по подушке рыжие волосы. Едва поспевавшая за мной мадам Помфри что-то рассказывала про перелом ключицы и про то, что все будет в порядке. Я без сил рухнула на край ее кровати и взяла Люси за руку. — Как… как это вышло? — сипло выдохнула я. Мадам Помфри, должно быть, осознав, что я совершенно ее не слушала, поджала губы и, круто развернувшись, вышла за дверь. — Профессор Вектор, это было потрясающе! — зашептала Люси, проводив ее взглядом. — Не волнуйтесь, я догадывалась, что будет взрыв, поэтому отошла подальше, в сторону Запретного леса. И окружила себя щитовыми чарами! — Ты владеешь щитовыми чарами? — только и смогла выдавить я из себя, сражаясь с сердцебиением, которое никак не желало успокаиваться. — Немного. Мы будем проходить их через год, но… Понимаете, я читала биографию Ханны Коклфорд, и мне стало интересно, поэтому… — Люси! — перебила я. — Объясни мне. Как?.. — Ну, я взяла маленький камушек и применила к нему заклятие резонанса. Оно оказалось совсем простое, у меня получилось с первого раза. Вы же помните, оно упоминается в «Нумерологии и грамматике». Даже странно, что эта книга не в Запретной секции. Я не сводила с нее глаз. Заклятие резонанса. Последний раз я слышала его произнесенным после битвы за Хогвартс. Не думала, что кто-либо использует его вновь за недолгое оставшееся миру время. — Заклятие резонанса, — медленно проговорила я, — столетиями считалось совершенно бесполезным по одной простой причине, и ты ее знаешь, Люси. Почти никто не верил, что необходимое для него собственное число можно рассчитать. Пусть даже для самого простого предмета, такого, как этот камень, который ты обратила в огонь и свет. Люси как-то странно посмотрела в ответ поверх одеяла. — Я рассчитала, — просто ответила она, пожав плечами. — Это сложно объяснить словами, но… Вы ведь тоже делали это, правда? Я опустила глаза. Не стоило говорить ей. Не нужно было дарить книгу. Следовало просто отделаться парой вежливых комментариев, а не показывать ей прямую дорогу в ад. Широки врата и пространен путь, ведущие в погибель. И все же… миру в любом случае скоро конец. Мне же впервые за много лет попался человек, способный понять сущность чисел. Так вышло, что это оказалась маленькая девочка. — Это очень простое и очень опасное заклинание, Люси, — сказала я наконец. — Главная опасность в том, что размеры и природа предмета, который ты хочешь ввести в резонанс, не имеют значения. Камень. Человек. Гора. Вся Земля. Все, для чего ты сможешь рассчитать собственное число. — Кто-нибудь уже делал это? Я имею в виду, использовал для разрушения чего-то большого? — Гипатия, — сказала я. — Она, как и ты, начала с камушков и понимала, какую катастрофу способно вызвать уничтожение даже маленькой скалы, поэтому никогда не пыталась сделать что-либо подобное. А потом она задалась вопросом, есть ли у чародея власть не только над землей, но и над небесами. В ее время сфера звезд считалась совершенно иным миром, состоящим из иной материи — чистой и нетленной. Гипатия была настоящим ученым. Она поставила эксперимент и пришла к выводу, что он не удался. Люси нахмурилась, но ничего не ответила — лишь продолжала смотреть на меня, ожидая продолжения. Мое сердце почти успокоилось и билось теперь ровно, а багровые пятна перед глазами растворились в полумраке больничного крыла. Я вздохнула и заговорила вновь. — Об этом писал один из ее учеников в начале пятого века, незадолго до смерти Гипатии. Она выбрала самую маленькую, едва различимую звезду на южной части небосклона и рассчитала для нее собственное число. А потом произнесла заклятие резонанса, глядя на свою цель. Как и во многих других случаях, требуется зрительный контакт. Ты же понимаешь, в ту эпоху никто не знал, что собой в действительности представляют звезды. Они казались лишь крохотными светящимися точками. И ничего не произошло. Гипатия сочла, что небеса неподвластны чародеям земного мира, и до самой смерти больше не ставила таких экспериментов. — Но, профессор Вектор, вы же сказали, что размеры не имеют значения… — Не имеют, Люси. Гипатия ошиблась в своем выводе. Так уж вышло, что спустя более восьми сотен лет другая знаменитая чародейка, та самая Бриджит Венлок, совершила путешествие в Индию, на южное побережье, где находится Тривени Сангам. Она была не только выдающимся нумерологом, но, как и Гипатия, занималась астрономией. Ее внимание привлекли южные звезды, которые нельзя было увидеть, находясь в Англии. Каждую ночь она изучала ту часть небосвода, где находится Корабль Арго — созвездие, о котором она знала из атласа Птолемея. Однажды глубокой ночью она увидела, как тусклая звезда над южным горизонтом начала разгораться и вскоре затмила даже Сириус. Спустя несколько дней ее блеск померк, а потом угас вовсе. Люси слушала, затаив дыхание и широко раскрыв глаза — как всегда, когда она внимала моим рассказам. Я ответила таким же молчаливым взглядом. Понимает ли она значение того, что услышала? — Это еще не конец истории, Люси, — сказала я наконец. — В конце XX века магловские астрономы обнаружили туманность в созвездии Парусов — это часть бывшего Корабля Арго. Туманность оказалась остатком сверхновой, расположенной на расстоянии около восьмисот световых лет от Солнечной системы. По их расчетам, вспышку можно было видеть в середине тринадцатого века — во время путешествия Бриджит Венлок в Индию. Эксперимент Гипатии увенчался успехом, но восемь столетий никто на Земле не мог об этом узнать. Скорость света ограничена. Она помрачнела и опустила глаза, о чем-то размышляя. Я не торопила ее с ответом, да и не ждала его — просто сидела рядом, как сидела бы у постели своей заболевшей дочери. — Надеюсь, у той звезды не было обитаемых планет, — сказала Люси, не поднимая глаз. — Надеюсь, Гипатия никого не убила. Она ведь была хорошей. Доброй. Я взяла ее руку в свою и сказала: — Люси, пообещай мне, что больше ничего не будешь вводить в резонанс. И никому не показывай, как находить собственные числа вещей. Мир слишком хрупок. — Конечно, профессор Вектор, — кивнула она. — Я обещаю. Я поднялась с кушетки и двинулась к выходу. Уже в дверях я остановилась и, помедлив, обернулась. — Еще кое-что, Люси, — сказала я и сама поразилась тому, как глухо прозвучал мой голос. — Когда ты вырастешь… Не надо тебе заводить детей, ладно? Ответом мне был удивленный взгляд широко раскрытых глаз.***
Мы так и не вернулись к этому разговору за следующие два года, придерживаясь молчаливого согласия. Люси по-прежнему любила оставаться после уроков и беседовать со мной о числах, о математической природе реальности, о великих арифмантах прошлого. Она быстро и легко обогнала сверстников, на интуитивном уровне впитывая сложнейшие концепции — чувствуя их всем своим существом, даже если не могла выразить свое знание словами. Слов ей не хватало часто, и нередко она впадала в отчаяние, пытаясь объяснить мне очередную посетившую ее идею. В день, когда она сдавала СОВ, я потеряла сознание на пороге своего кабинета. Очнулась я спустя пару дней в палате больницы Святого Мунго. Некоторые проклятия не исцелить, как ни пытайся, но молодой целитель, хлопотавший у моей койки, пообещал мне не меньше десяти лет жизни при должном уходе. Мне было все равно. Больница вряд ли просуществует так долго. Со следующей недели ко мне стали пускать посетителей, и первой из них стала Люси, ворвавшаяся в палату раньше, чем степенно шагавшая за ней директор Макгонагалл, — Люси, которая с порога бросилась мне на шею. Впервые я увидела в ее глазах слезы. Через два дня она пришла снова. Потом через день. Множество раз за время каникул, зачастую — с очередной книгой. Иногда она читала мне вслух: самой мне было тяжело. Буквы и цифры скакали перед глазами, часто складываясь в то самое число, и тогда глаза начинало жечь, а текст на странице расплывался одним мутно-серым пятном. Только с началом учебного года я осталась в одиночестве — на долгие месяцы. У меня больше не было никого: всех немногих близких людей забрала последняя магическая война. Дни тянулись, начисто лишенные событий, и я не запоминала их, слившиеся в одну бесцветную полосу, заполненную завтраками, обедами, наведением поддерживающих чар и созерцанием потолка. Люси я увидела на третий день вновь наступивших каникул: заметно вытянувшуюся, серьезную и без книги в руках. Лицо ее осунулось, глаза покраснели и утратили прежний блеск. Она села рядом со мной, как делала это много раз, и долго смотрела мне в лицо. Я знала, о чем она заговорит, задолго до начала. — Вы уничтожили мир, — сказала она без тени вопросительной интонации. — Вы убили всех. Выдерживать ее взгляд больше не было сил. Я закрыла глаза. В темноте я увидела лицо Виктории с ее вечно любопытным взглядом. Таким же оно осталось, когда неизвестный Пожиратель Смерти использовал убивающее заклятие. На мертвом лице моего мужа, напротив, застыла ярость. Он погиб в неравном бою, успев забрать с собой двоих. Я выдержала тот удар и смогла жить дальше. А потом были все те, кого я некогда знала и кто так и не дожил до окончания очередной войны. Студенты. Преподаватели. Друзья. Родные. Маги и маглы, чьи имена я лишь единожды услышала в сводках потерь. — Зачем, профессор Вектор? — услышала я. — Вы же… хорошая. — Нет, Люси. Я не хорошая. Может быть, когда-то была. Больше нет. — Сколько у нас еще времени? — Немножко есть. Через неделю после битвы за Хогвартс я рассчитала его. Собственное число Вселенной. Это оказалось проще, чем я думала. Мир ведь очень хрупок, Люси. Его так легко разрушить… Для заклятия резонанса нужен зрительный контакт. Нужно видеть центр, ядро разрушения. Однажды вечером я поднялась на Астрономическую башню. Прямо передо мной ярко горела Вега. И я подумала… Чем она хуже прочих? — Вега… — повторила Люси, нахмурившись. — Слишком близко. Двадцать пять световых лет, верно? Нужно начинать прямо сейчас, времени почти не осталось. Не открывая глаз, я прошептала: — Люси, тут ничего не сделаешь. Мир уже уничтожен, просто еще не все знают об этом. Веги больше нет. Стена разрушения несется от ее останков со скоростью света во всех направлениях. Собственные числа вещей начинают меняться до ее прибытия: реальность знает, что ее время подошло к концу. — Но не собственное число Вселенной, профессор Вектор. Нужно изменить его. Тогда разрушение остановится: оно привязано к прежнему значению. Я покачала головой. — Это невозможно. Прости, Люси. Тогда… тогда я смотрела на всех этих мертвых людей, на весь рукотворный ужас и не понимала, зачем миру жить дальше, если дальше все только хуже. Наверное, уничтожить его казалось мне… милосердным. А теперь уже поздно. Люси долго молчала, и мне даже показалось, что она неслышно покинула мою палату: глаза я по-прежнему не открывала. Не могла. Потом я услышала ее спокойный голос. — Мы все исправим. Это будет непросто, мы спешим. Простите, но теперь я не смогу приходить регулярно. Может быть, через пару недель. До свидания, профессор Вектор. — Люси! — окликнула я ее, все же открыв глаза. — Как ты узнала? — Я рассчитала ваше собственное число, профессор. А потом… Я просто поняла. Это сложно объяснить словами. Я кивнула, и Люси вышла за дверь.***
Через две недели она не пришла. Спустя месяц ее по-прежнему не было, и я решила, что мы больше не увидимся. Да и зачем ей посещать ту, которая оказалась хуже Волдеморта и Гриндевальда вместе взятых? Худшие из негодяев претендовали только на маленькую часть мира, а я обрекла на гибель все и всех. Будет ли это и впрямь моментальной смертью? Я не знаю, на что похоже разрушение мира. Предмет, введенный в резонанс, распадается на мельчайшие частицы, но его материя не исчезает. Что если рушащийся мир перестанет быть самим собой, но не будет ни взрыва, ни огня — только распад связей, превращение в нечто качественно иное? Это не успокаивало. Поколению Люси все равно придется расплачиваться за то, что сотворили мы. За то, что сотворила я. Она пришла в конце лета, незадолго до начала занятий. С ней был незнакомый молодой человек: Люси сказала, что он сын одного из министерских невыразимцев, и попросила у меня дозволения рассказать ему. Я только пожала плечами. В конце концов, они не смогут сделать хуже, чем уже есть. После их ухода я заснула и, кажется, была в забытьи несколько дней или месяцев. Я почти не замечала времени. Иногда я на считанные минуты приходила в себя и видела вокруг озабоченных целителей, а потом снова проваливалась в серое пространство без формы и смысла, заполненное числами, и каждый раз думала, что это случилось, что мир развоплощен в свое первичное состояние. В начале было Слово, и Слово было числительным. Когда Люси явилась в следующий раз, с ней в палату вошло не меньше десятка друзей. Все они были ее возраста или младше. Люси сказала, что только им удается объяснить природу задачи. Те, кто постарше, просто не понимают: им непременно нужны слова, которых всегда не хватает в мире, состоящем из чисел. Я спросила, к чему вся эта делегация, и они объяснили, что тоже работают над задачей. Что есть первые успехи. Что непременно решат ее. Потом они попрощались и ушли. Почему-то никто из них не попытался убить меня. Я скользила сквозь вязкое время и почти не видела вещей за числами. Порой я слышала разговоры целителей и пациентов о том, что мир сошел с ума и катится в бездну. О войнах и эпидемиях, захлестнувших планету, о людях, все чаще теряющих человеческий облик, о катаклизмах и смерти. Собственные числа вещей менялись, теряли множители — мир готовился к скорому финалу, и мне не требовались перо с пергаментом, чтобы увидеть это. А быть может, волна погибели добралась к нам раньше. Может быть, именно таков конец света. Не знаю, сколько прошло лет до момента, когда она снова появилась на пороге моей палаты. Я не сразу узнала ее в строгой черной мантии и с аккуратно уложенными на затылке волосами. — Доброе утро, профессор Вектор, — сказала она. — Сейчас утро?.. — пробормотала я. — Извините, что долго не заходила: было очень много работы. Я ведь теперь старший невыразимец и возглавляю нумерологический проект Отдела тайн. Мы очень близко, но и времени у нас почти не осталось. С нами в тесном сотрудничестве темпоральный отдел: они надеются усовершенствовать хроноворот, чтобы отменить это событие вовсе. Очень большой риск фатального хроноклазма, но, сами понимаете, выбирать не приходится. Я слабо усмехнулась. — И все эти люди верят, что возможно вернуть взрыв обратно в бомбу? — Конечно. Конечно, это возможно. — Почему? — Потому что мир просуществовал почти четырнадцать миллиардов лет, если верить маглам. Триллионы миров, среди которых наверняка есть и населенные разумными существами. Я не думаю, что трагедии земных людей уникальны. Я не думаю, что за все эти прошедшие эпохи никто и никогда не попробовал уничтожить мир. Но мы по-прежнему здесь, а значит, кому-то удалось остановить разрушение. Вопрос лишь в том, успеем ли мы спасти самих себя. Лично я намерена успеть. Я вздохнула и перевела взгляд на потолок. Тогда, в девяносто восьмом, я считала, что мы обречены лишь оттого, что мир получил очередные раны. Что его можно лишь добить, как загнанную лошадь, оборвав затянувшуюся агонию. И вот теперь передо мной стояла девочка — молодая женщина, — отказывающаяся верить в то, что все потеряно, даже сейчас, в разгар вселенского катаклизма. Я не знала, что сказать ей. Разве что спросить. — Зачем ты приходишь ко мне, Люси? Я лишила тебя детства и отравила тебе жизнь. Я убила тебя и твоих друзей. Зачем? Ответила она не сразу. Зашуршав мантией, она села на край моей кушетки и осторожно погладила меня по свалявшимся волосам. Опустив глаза, я увидела, что Люси улыбается. — Это сложно объяснить словами, профессор Вектор, — сказала она.