Иногда вы должны умереть изнутри, чтобы восстать из своего собственного пепла и снова верить в себя и любить себя, чтобы стать новым человеком ©.
Мой сводный брат всегда страдал бессонницей. Хотя «страдал» не совсем подходящее слово. Ведь недопустимо малое количество сна нисколько не мешало ему оставаться бодрым и энергичным. В детстве на него навешали кучу диагнозов, связанных с гиперактивностью, и признали «нейроотличным». Но я считал, что «синдром занозы в заднице» лишь врождённая особенность характера, а не реальная болезнь нервной системы. Существуют же всякие «жаворонки» и «совы», вот и он, наверняка, был какой-то «птицей» со своим личным биоритмом. Однако вынужден признать, что есть одна странная, связанная с ним история, которая по сей день не даёт мне покоя. Брат рассказал мне её, когда только появился в нашей семье. Нас поселили в одной комнате и, естественно, я сразу заметил его «ночную активность». Он банально мешал мне спать, за что и получил по первое число. Но в ответ на мои возмущённые крики я не услышал ни слова раскаяния. Вместо оправданий меня ожидало самое потрясающее откровение из всех возможных: «Никак не могу уснуть из-за света! Закрываю глаза, а он всё слепит! Сначала я думал, что это из-за штор — вставал, поправлял, пытался задёрнуть посильнее. Потом решил: родители не легли — вот из коридора сквозь дверные щели и проникает. Завернулся в одеяло с головой. Но стоит веки опустить — он опять! И тут до меня дошло: свет внутри меня! Представляешь?» Не знаю почему, но эта сказка очень впечатлила меня. Да, я услышал её, будучи доверчивым ребёнком. Однако сейчас мне уже под тридцать, а это чувство всё ещё со мной. Вера. Он рассказывал о своих видениях с такими горящими глазами, столь искренне, что не оставил и шанса списать всё на расстройство. В остальном же брат был обычным надоедливым ребёнком. Назойливым до ужаса. Жутко меня бесил! Я хоть и принимал все его закидоны, но их сути абсолютно не понимал. Например, ни капли не разделял страсть раздавать клички. Особенно такие по-идиотски романтичные. Он с детства сравнивал нас с Солнцем и Луной, не прекратив даже после двадцатипятилетнего возраста. Что за нелепая издёвка? Будто мне мало было всё время находиться в тени брата! Так он ещё решил оставить перманентное напоминание об этом своими прозвищами? Понадобилось и тут подчеркнуть, что весь мир вращается вокруг него?! Но… Брату действительно подходило. Его присутствие по-настоящему согревало. Рядом с ним было необычайно тепло. А вот «Луна» для меня? Бессмыслица. Хотя он, конечно, считал по-другому. Говорил, что на самом деле я ранимый и чуткий. Испытываю множество тонких чувств и их оттенков. «Подобно ночному светилу обладаю редкой красотой и духовной энергией, которые не каждому дано разглядеть» — вот прям настолько нереалистично громко и пафосно. Откуда только таких устаревших выражений понабрался? Как глупо. Я никогда не ощущал ничего подобного, и уж тем более не выглядел будто мечта поэта. Но пришлось поверить и в это. Когда он умер, я неожиданно для себя понял, что значит «видеть другую реальность под веками». Но, в отличие от него, во мне жила тьма. Звучит странно, однако иначе и не скажешь. Вообще, очень сложно выразить словами то, что обычные люди не испытывают. Не должны испытывать. Когда я ложусь спать и закрываю глаза — физически ощущаю, как из меня льётся тьма. Её чувствуешь кожей и всем своим существом. Чем-то похоже на вытекающую из раны кровь, скользящую по телу тонкими струями. Только без боли от порезов и естественного тепла. Вместо них холод самой тёмной зимней ночи и тотальное парализующее опустошение, выраженные в жидком виде. Будто твоё тело — потрескавшийся сосуд с чернилами, сквозь стенки которого они просачиваются наружу, пачкая всё вокруг. Видимо, сам того не желая, я перенял манеру брата выражаться метафорами. Ужасно. А ещё хуже от осознания — он был прав с самого начала. Я до омерзения ранимый и невероятно похож на Луну. Это небесное тело не имеет собственного света, а только отражает его от Солнца. Солнце погасло. А вместе с ним и всё внутри меня. — Должен признать, написано очень красиво. Ваш брат был прав, ваши чувства куда многограннее, чем кажутся на первый взгляд, — прокомментировав прочитанное, одетый в элегантный костюм мужчина аккуратно сложил листок по уже имеющейся линии сгиба и отложил тот на край письменного стола. Белоснежная оборотная сторона прикрыла собой стройные ряды выведенных строгим почерком иероглифов, учтиво спрятав их от посторонних глаз. И в этом нарочито вежливом, чересчур деликатном жесте непосредственному автору всего написанного почудилась откровенная фальшь. Такая же, какая прилипла сейчас к чужому миловидному лицу скромной мягкой улыбкой. — Мне потребовалось шесть дней и куча черновиков — так старался выполнить задание, — прозвучал язвительный ответ, украшенный не менее насмешливо-ядовитым оскалом. «Кажется, я никогда в жизни столько не улыбался, сколько на сеансах. Видимо, передразнивать манеры этого приторного мозгоправа стало моим новым болезненным хобби.» — Сколько раз переписывали? «Ха! Просто признай, что не ожидал от меня подобных сантиментов! Да я, вообще-то, тоже! Совсем вот не любитель сопли по бумаге размазывать! Но раз уж обязали разбираться с больной башкой, то я должен делать это достойно!» — Двадцать четыре раза: десять в письменном виде, остальное в электронном. Быстро достали грязные комки бумаги, — издевательская улыбка молодого измождённого мужчины, сидящего на чрезмерно комфортабельном диване, приобрела более натуральный вид. Теперь он высмеивал себя: — До такой степени, что потом в доке удалял маты и конструкции по типу «как же затрахало, откровенничаю будто слезливая девчонка в личном дневнике». Всего набралось по тридцать восемь непечатных слов и пятнадцать ругательств в адрес вашей терапии. А уж потом, глядя на экран, переписал с первого раза. Одобрительно кивнув в знак поощрения, поруганный терапевт произнёс до неестественного ровным тоном: — Довольно откровенный ответ. «До тошноты профессионально! Как и этот мерзотный кабинет… Мягкий диван, обои нейтрального оттенка, приглушенный свет, даже звуки будто выверены! Нет ни гнетущей тишины, ни посторонних раздражающих звуков. Идеальные декорации. Уютно, аж бесит!» — Я решил, что чем честнее буду, тем быстрее всё это закончится, — пожалуй, только данная фраза саркастичного молодого человека действительно шла от самого сердца и была по-настоящему искренней. — К сожалению, терапия так не работает. Дежурный набор сочувствующих слов и трогательно заломленные брови не-без-раз-лич-но-го психотерапевта заставили измученного парня взорваться: — Да плевать мне, как она работает! Как и на то, что я прямо сейчас наговорил вам дерьма на новый диагноз! Бесконечная лечебная болтология давно утомила вспыльчивого гордого пациента. О пагубном влиянии на него этого неприятного статуса и вовсе упоминать не стоит. Ведь слово «пациент» и так когда-то резануло по нему словно вспарывающий плоть кнут. А теперь рассекающим тело уродливым шрамом будет сопровождать всю жизнь. Непозволительный позор. — Ваньинь, ваше присутствие здесь как раз подтверждает, что вы далеко не безразличный человек. Особенно по отношению к брату. Скажите, он знал о ваших чувствах? — Я не из тех, кто много треплется. Предпочитаю доказывать делом. И, судя по той наглой роже, с какой брат обычно просил об одолжениях — всё он прекрасно знал! Понимал, насколько мне дорог, и поэтому совершенно не стеснялся испытывать моё терпение, — было сказано практически сквозь зубы. — Это прекрасно, но что насчёт более глубокой привязанности? — Вы о чём вообще? Злость поутихла. Не хотелось признавать, но то, как нагло терапевт перешёл на личности, начав безжалостно вскрывать старые раны, подействовало на Цзян Ваньиня. Но вовсе не успокаивающе. Его сбили с толку, приведя в полнейшее замешательство. Лист бумаги вновь развернули: — «Этой девушке действительно подходило. Её присутствие по-настоящему согревало, рядом с ней было необычайно тепло…» — зазвучал медитативный, ничего не выражающий голос, но от его звука кровь моментально вскипела в жилах: — «Видимо, сам того не желая, я перенял её манеру выражаться метафорами. Ужасно. А ещё хуже от осознания — она была права с самого начала. Я до омерзения ранимый и невероятно похож на Луну. Это небесное тело не имеет собственного света, а только отражает его от Солнца. Солнце погасло. А вместе с ним и всё внутри меня.» Вырванные из контекста исковерканные цитаты. Текст откровения, посвященного скончавшемуся брату. Душеизлияние, пожалуй, одного из самых закрытых и недоверчивых людей было только что зачитано возмутительнейшим образом! — Да как вы посмели превратить мои слова в ЭТО?! — кулаки вскочившего с дивана Цзян Ваньиня сжались до впившихся в кожу ногтей. — Во что именно? В любовное признание? По сути, ваши слова им и являются. Я лишь избавил ваше откровение от условностей, — лёгкая улыбка без капли раскаяния за содеянное и даже больше. Тёплый взгляд и куча провокационных вопросов: — Если бы вас не сдерживали семейные узы и принадлежность к одному полу, то вы бы признались? Вы вообще говорили с ним на такие темы, хотя бы мельком? — Слова ничего не решают. Только поступки, причём вопиюще громкие! Сделано мной для него немало, в отличие от… — Цзян Ваньинь перебил сам себя. Пуще собственных чувств его бесили только чужие безосновательные страдания. Пламя гнева уже разгорелось и требовало больше дров: — Я же рассказывал про его поклонника? Вот там любовь до гроба без всяких стеснений и сомнений! Этот тихий сумасшедший брату чуть ли не алтарь памяти построил! Упивается своей страдальческой любовью, всякого рода селфхармом балуется, но в итоге на учёт поставлен я! А всё почему? Потому что он бездействует и никому не мешает! А стоило мне сорваться, и сразу в психушку вознамерились сдать! — Ваньинь, вы здесь не из-за приступа гнева и порчи имущества. Когда человек от силы собственных эмоций теряет сознание — это ли не повод обратиться за помощью? — сладкая тошнотворная речь. Даже последовавшее далее строгое замечание не добавило ей горечи: — И вы в очередной раз уклоняетесь от ответа, переводя тему. Вы рассказали брату о вашей влюблённости? — Да я многое не успел ему рассказать! Он слишком рано умер! Задрали со своими вопросами! Какое вам вообще дело до моих ответов? Всем вам?! Надо же, устроил публичную истерику — срочно к терапевту! Да ещё не абы какому, а самому лучшему и дорогому! Тоже мне! Вспомнили о сыне, стоило их опозорить! Где раньше-то были? Когда мне действительно требовалась помощь? Только этот болван и оставался рядом! Поддерживал! А теперь что?! Его больше нет! Так какой в этом фарсе смысл?! Цзян Ваньиня прорвало. За раз он наговорил больше, чем за несколько сеансов до этого. Опустошающе много. Мгновением ранее в нём клокотала злость, и он рисковал снова вляпаться в историю, разгромив ненавистный кабинет, а теперь сил будто и не осталось вовсе. Измождённый отсутствием нормального сна и всплеском эмоций, Цзян Ваньинь словно в предобморочном состоянии заторможенно сел, провалившись в подушки ублюдски-мягкого дивана. Почти как в тот день, когда, зачитав последнюю волю брата, он кричал в нотариальной конторе, пока кровь из носа не пошла. Прикрыв уставшие цвета грозового неба глаза, Цзян Ваньинь боролся с накрывшим приступом, из которого его вырвали самые неожиданные слова: — Никакого. Ваша семья заплатила мне за год вперёд, и я просто тяну время, чтобы хоть как-то оправдать их вложения. — Издеваешься? Я и раньше замечал, что ты явно много себе позволяешь, но чтобы настолько?! — давящая на горло вежливость наконец-то отпустила Ваньиня, и он заговорил так, как сам того желал. — Я действительно один из самых лучших специалистов, поэтому могу позволить себе говорить всё, что думаю, — кажется, сопровождающая эту фразу улыбка была по-настоящему искренней. Забавно. — Ха! Когда я веду себя так же, меня называют саркастичным говнюком и обсирают мой хреновый характер, — Ваньинь нехотя улыбнулся в ответ. — Раз уж мы сошлись в своей «гнилой натуре», то предлагаю выход: прямо сейчас вы пишете полноценное признание в любви своему покойному брату, и на этой трагической ноте мы прощаемся. До одури заманчивое предложение. Беспринципное, коварное, тёмное. Цзян Чэн согласился бы, но помешала природная осторожность. И да, такая грязная помощь совершенно не смущала. Это не делало чести Ваньиню, но что с того? Он готов принять любой метод, если тот служил его целям. Будто на войне сражаются честно. По сути, борьба за право жить нормальной жизнью тоже своеобразная безнравственная битва. — А если откажусь? — брови Ваньиня сошлись на переносице, придав его испытывающему взгляду особой глубины. — В моих силах отправить вас на принудительное лечение в психиатрическую больницу. А вот, собственно, и тёмные приёмы, от которых внутренние демоны давятся истеричным смехом: — Ахахахах! Мэн Яо, прости, но ты ни хрена не страшный! И твои угрозы тоже. — А вот твоя беременная сестра очень за тебя испугается, — и снова улыбка на лице. Кажется, её и кровью не смыть. Да уж, слетевшей маске профессионального психотерапевта не избавиться от вечно растянутых губ. Эти ямочки въелись гораздо глубже одного слоя: — Ну же. Я не буду читать. Уничтожу письмо прямо тут. Картинно оглянувшись по сторонам, Ваньинь саркастично заключил: — Что-то не вижу здесь шредера. — Недоверчив, как и всегда, — прозвучало слишком тепло для подколки, будто по-дружески даже, ровно как и остальное: — Я разожгу камин, а ты пока пиши. Камин и правда имелся в этом злосчастном кабинете. Пожалуй, только данный предмет интерьера и не раздражал Цзян Чэна, ведь он считал тот бутафорией. Искренней в своей искусственности имитацией настоящего очага. Ваньиню уступили письменный стол и занялись розжигом. Такая вседозволенность подействовала губительно. Цзян Чэн считал подобное недопустимым, но вот он собственноручно совершает ошибку за ошибкой. В начертании. Слова рождаются так быстро, что проверить правильность их употребления и написания даже не приходит в голову. Частично неграмотное, поспешное, многословное признание заняло всю страницу. Такое неидеальное. Вэй Ин написал бы лучше. Но Цзян Чэн устал стараться превзойти его. Устал следить за чистотой языка и красотой слога. Гори оно всё… Как бумажный лист, истлевающий прямо на глазах. Завораживающее зрелище, однако Цзян Чэн уже вдоволь настрадался и насмотрелся. — Подожди, посидим пока тут, — рука, схватившая его за запястье, удержала на пути к выходу: — Треск поленьев действует успокаивающе. — Я ухожу. Мы договаривались. — Выйдешь до конца сеанса и принесешь мне дурную славу. Придётся дождаться завершения. К тому же, у меня есть ещё один вопрос, — глаза Мэн Яо наполнились лукавством. Он тоже стал многое себе позволять. Быть неидеальным, не следить за каждым словом и жестом. Нескрываемая хитрость ярчайший тому пример. — Валяй, — Цзян Чэн снова сел рядом с камином, безразлично уставившись на пламя, сожравшее его слова любви. — Если бы Вэй Ин выжил или вернулся из мёртвых, то ты бы ему признался? — вот уж точно вопрос в стиле лучшей подружки, а не заслуженного специалиста. — Совсем оборзел? Что за идиотизм? Ладно весь пафос терапии растеряли, так еще и это?! — глаза Ваньиня полыхнули ярче настоящего огня, согревающего его бок. — Отвечай, я всё ещё твой терапевт и всё ещё имею над тобой власть, — лицо Мэн Яо тоже переменилось. Впервые его выражение отдавало реальной угрозой и опасностью: — Или будешь нагло врать, что тебе не полегчало? — а вот в последней фразе сквозило самодовольство. И заслуженно же! Он был прав. Полегчало… Но признавать своё поражение абсолютно не хотелось: — Что за фэнтази-дичь, а? Выжил? Я видел смерть Вэй Ина собственными глазами! Как и кремацию! От него остался только пепел! Нечему тут воскресать! — Прошлое меня не интересует. Я спрашиваю про гипотетически возможное будущее, — в чёрных глазах слишком много серьёзности для такого абсурдного предположения. Пугающе много. В алом свете пламени те и вовсе отдавали потусторонним ужасающим блеском. Будто свежеотполированные могильные плиты с отсверком поминальных лампад на них. — Да уж… Очень «возможное», конечно… — Цзян Чэн обернулся к огню. Потрескивающее пламя умиротворяло, да. Чего не скажешь о всех остальных аспектах этой беседы. Но проще согласиться, раз отпустить никак не получается: — Ладно, если Вэй Ин завтра окажется на моём пороге, то я тут же кинусь его обнимать и шептать слова любви. — Ловлю на слове, — ободряющие слова и очаровательнейшая улыбка. Вселяет надежду. Как глупо. Но куда большей глупостью был дальнейший поступок Мэн Яо. Тот решил пошевелить дрова, чтобы поддержать горение. Своей рукой. — ТЫ С УМА СОШЁЛ?! Ваньинь хоть и не испытывал тёплых чувств к своему двуличному психотерапевту, но извергом не был и смотреть на его самоистязания не стал. Грубо отпихнув мужчину от камина, Цзян Чэн панически заозирался в поисках огнетушителя. Но… Пламя не перекинулось на одежду. Пиджак не горел, рукав уцелел, и даже кожа засунутой в пламя руки не покраснела. — Насчет завтра не ручаюсь, всё-таки возрождение требует куда больше времени. Но ничего, зато успеешь прийти в себя и свыкнуться с новой реальностью. Очередная сказка, в которую хочется поверить. Цзян Чэн верил. К нему снова вернулось забытое тепло, а под веками заискрилось ласковое Солнце.Чтобы восстать из собственного пепла, Феникс должен сначала сгореть ©.
То, что живёт под веками