***
Так он знакомится с новым шерифом Ноттингема.***
Дальше встречаются часто. Ограбление банка, поджог в деревне. Разбитая канализация в замке, вырубленная окраина леса. Счет с обеих сторон постепенно растет.***
Вылазка абсолютно провальная, и он знает об этом с самого начала. Но в лагере почти не осталось продуктов, им нечем помогать беднякам. Нужда толкает на отчаянные поступки. На дворе ночь, и замок шерифа хорошо охраняем. Неудобно? Да. Стоит отступить? Нет. Они скользят вдоль крепких стен, плотно закутавшись в плащи, и молятся богам об удаче. Их мало, но в этом весь трюк: их сложнее заметить. Эггзи добирается до потайной двери, выуживает из кармана связку отмычек. Над его плечом помощник раздает бессловесные указы. Они давно понимают друг друга по жестам. Тихий щелчок, еще один. Каждый треск сопровождается замиранием сердца. Они не могут потерять людей, только не сегодня. Важно действовать предельно осторожно. Осторожно. Осторожно... Наконец дверь открыта. Они проскальзывают в кромешную тьму едва различимыми тенями, рассредоточиваются, выбравшись в дворцовых коридорах. У них были карты, но им слишком много лет, чтобы доверять. Придется искать наудачу. — Куда ты? — один из ребят хватает его за рукав. Шепчет одними губами, но в лунном свете, пробивающемся через пустую галерею, все видно и слышно. — В той стороне кладовых нет. Потому что в той стороне жилые комнаты. — Я отвлеку солдат. Он знает: самонадеянно и глупо. Но он в ответе за других. В конце концов, мешок картошки иногда ценнее собственной головы. Нехотя его отпускают. Эггзи бесшумно пробирается вглубь по коридорам, на самом деле не очень хорошо представляя, что за провокацию можно кинуть врагам в лицо. Он вскользь вглядывается в окружение, в богатство покоев. Попутно закладывает в карманы золотой подсвечник, пару колье и инкрустированный камнями кинжал. Знать в этом городе слишком верит в себя и правосудие. Тупые ослы. Вдруг останавливается как вкопанный. С холста на него смотрит шериф. При параде, снова в шляпе. Гордый, самовлюбленный и отчаянно наглый. Тяжелый взгляд горит огнем. Идея приходит внезапно.***
В покоях шерифа царит полумрак, только одинокая свечка дымит на столе. Ее бы опрокинуть случайно на бумаги, вовремя смыться — и нет больше угрозы. Но это не так интересно. Эггзи делает шаг. Второй. Старается держаться залитых тьмой стен, приседает около комода, проскальзывает груду ларцов между столом и окном. Шериф, судя по всему, человек работы и роскошь ценит ситуативно. Добирается до кровати. Считает до трех и прижимает к жилистой шее ворованный нож. Когда шериф открывает глаза, он не выглядит напуганным. Но отблеск удивления, промелькнувший в его взгляде всего на мгновение, льстит до чертей. — Дернешься — прирежу, — Эггзи наклоняется ближе. — Будь хорошим мальчиком. Глаза шерифа не выдают ни единой эмоции, но Эггзи успевает почувствовать это на уровне инстинктов: он будет. И дергаться. И драться. Если надо — зубами, всем, что осталось. В последний момент успевает его оседлать и прижимает коленями руки к кровати. Теперь позиции выглядят более устойчивыми. — Мы поменялись ролями, — пожалуй, можно позволить себе чуточку самодовольства. — Теперь я смотрю на тебя сверху вниз, знатная сволочь. Шериф улыбается уголками губ и смеряет его пронзительным взглядом. Если бы в их мире действительно существовала магия, Эггзи уверен, этот взгляд умел бы испепелять. — И как, лесной сморчок? — в полумраке мелькают белые зубы и темный, влажный язык. — Нравится вид? Он напрягает мышцы, и это сначала пугающе, ведь в конце концов он в несколько раз сильнее, а потом будоражит. Шериф почти раздет, его светлую кожу белят рассветные лучи. Ситуация интимна, если не знать контекста. Эггзи чувствует приятный хмель в крови, и это опасно. — Нет, — шипит, заставляя себя собраться. Прикидывая, успели ли ребята найти и обчистить кладовую. Ночь на исходе. — Ты мне отвратителен. — Правда? — бровь шерифа ползет вверх, и его лицо моментально превращается в насмешливую гримасу. И откуда столько уверенности в себе? — Слухи в городе говорят другое. Эггзи опять чувствует злость. Как и тогда в лесу, она поднимает голодную волчью голову, опаляет вены, рвется наружу. Да что могут знать люди! Зажравшиеся богатые свиньи никогда не признают правды, а те, кому он помог, всегда будут молчать. Да и вообще... почему он придумывает оправдания? Ради кого? Этого обнаглевшего вельможи? — Заткнись, — он давит на запястья шерифа сильнее. Тот едва заметно морщится, но не отводит взгляд. Где его, такого несломленного, выковали? — Просто заткнис-с-сь. Слишком близко — лицом к лицу. Эггзи видит темноту чужих глаз, нервно раздувающиеся крылья носа и тонкую линию губ. И это странно. Не то, чего он хотел. Темнота расползается ненадежными швами. Рассвет красит золотым крыши домов, играет оттенками в Шервудских кронах, пускает тусклых солнечных зайчиков по покоям шерифа. Пора уходить. Шериф сглатывает, когда Эггзи стягивает путами руки и ноги. Он почти распят на кровати, и это наверняка ощущается унизительно. Но не кричит. Эггзи крепит зубья кошки на каменном подоконнике. Оборачивается напоследок, чтобы прихватить свой лук, закрепленный на стене как трофей. Почему-то он уверен, что: — Увидимся, — в тоне меньше издевки, чем хотелось бы. Шериф приподнимает вихрастую голову. У него острые скулы, красивые черты и очень мужественный подбородок. И, вот говнюк, он совершенно не выглядит проигравшим. — Конечно, Заморыш из Шервуда.***
Спустя неделю шериф берет в плен больше половины его ребят.***
— Чистое самоубийство, — говорит Роксана, туже затягивая корсет. О да. Пробраться на публичную казнь в женских нарядах и попытаться освободить своих, противостоя всей городской страже, — чистое самоубийство. Он полностью согласен. Но опять не может поступить иначе. — Ты же знаешь, — ему не нужно возражать, настаивать, чтобы она согласилась. Роксана опускает голову. Русые локоны слегка подпрыгивают, стоит ей согласно кивнуть. Девочка из разорившегося знатного рода, она так и не привыкла подвязывать их лентой. — Я знаю, — поправляет, проверяет детали, затягивает шнуровку еще туже. Хотя куда уж, в этой конструкции и без того нечем дышать. — И очень хочу помочь. — Тогда будь здесь и береги остальных, — их лагерь почти пуст, остались лишь женщины, больные и дети. Он не сможет их защитить, если не вернет своих людей. — Нам пригодится твое благоразумие. Роксана опять кивает. Он знает ее с детства и потому видит: сегодня все немного иначе. Она сдержит данное слово, хотя не в восторге. — Повернись-ка ко мне, — теплые руки обнимают плечи, и это самое бережное касание после материнских объятий. Он был бы рад взять ее в жены, если бы мог. — Ну... В глазах цвета каштана отблеск неуверенной усмешки. Словно ее забавит его внешний вид, но она боится сказать. Эггзи приподнимает руками то место, где у иной девушки должна быть грудь, строит гримасу. Конечно, смазливой девицы из него не выйдет, но хотя бы страшная тетка должна получиться. — Как я тебе? — Будь я мужчиной, — Роксана мнется, а потом наконец улыбается по-настоящему, — то даже не подошла бы. Смеются. Слегка истерично, наверное, но кто осудит?***
Перед отправлением Эггзи надевает плащ, обнимает мать и Роксану, целует обеих в лоб. И честно обещает вернуться. Если повезет, то даже не в одиночку.***
Его ловят еще на подступах к городской площади. Крепкой рукой зажимают рот, крутят поперек живота и затаскивают в тесный, темный проулок. Он слегка заторможенно думает, вырываться или нет и сколько это наделает шуму. Незнакомец в капюшоне выкручивает запястья и с силой толкает к стене. Эггзи бьется затылком, плащ сползает по плечу. Он наверняка выглядит беззащитно и глупо. Пускай так и останется. Ему нужна минута, чтобы вспомнить, как драться в этом чертовом корсете. И еще две, чтобы заново научиться дышать. — Ни разу не видел более уродливой женщины, — произносит до боли знакомый голос. Тело прошибает холодный пот. Эггзи расстроенно констатирует, что вырваться малой кровью уже не получится. — Тебе не идет красный, Заморыш из Шервуда, — шериф стягивает капюшон; его оскал похож на звериную пасть. Он поднимает вихры юбок, обжигающе горячей рукой щиплет за бедро. — Зеленый был бы куда лучше. Эггзи плюет ему в лицо и готовится к боли. Вряд ли его простят за сцену в шерифских покоях. — Ну зачем же так грубо? — шериф стирает кожаной перчаткой следы слюны со щек. От него пахнет кожей и морозной ягодой. Эггзи почти привык. — Неужели тебе не знакомы манеры? Хотя. Конечно, тебе они не знакомы. В этот раз Эггзи молчит. Он не может понять, почему шериф медлит, почему еще ни один удар не обрушился на голову. Почему его не бросили истекать кровью в канаве неподалеку. Пробует вырваться — безрезультатно. Шериф ждет. Разглядывает, тормошит и без того всклокоченные пряди, стирает каплю пота с виска. Эггзи не может понять выражение его глаз. Задумчивость? Злость? Презрение? Опьяняющее чувство успеха? А потом они меняются. Становятся холодными-холодными, обжигающе ледяного оттенка. В нем словно что-то ломается. Шериф открывает рот, облизнув сухие тонкие губы, и говорит: — Я тебя проведу, — и это самое неожиданное, что только можно услышать. Бьет под дых лучше любого ножа. Они борются друг с другом уже года, но Эггзи впервые чувствует себя полностью побежденным. — Что? Шериф не моргает, по лицу скользят тени. Он будто борется сам с собой. — В чем-то ты прав. Этот город давно сгнил, — еще один мощный и точный апперкот. Иллюзорное лезвие застряло у Эггзи в кишках. — Но не думай, что я делаю это ради тебя. Я делаю это ради тех, кто еще не утонул в грязи. Эггзи еле сипит: — Что? — и думает о том, что, вот новость, не всей знати чуждо простое человеческое. Шериф устало закатывает глаза. Эггзи, пытаясь переварить происходящее, зачем-то смотрит на его скулы. — И кто тебя только за главного назначил, ты же тупой как пробка.***
А потом сильная мозолистая рука берет его за руку и дергает в подворотни.***
Эггзи встречает его снова в лесу. Всадник на пегой лошади не выглядит как жертва, даже несмотря на битый уставший вид. Никакой дутой шляпы. Плащ запачкан и смят. Но осанка, осанка все равно прямая. От нее даже жутко слегка. Он спускается на дорогу прямо перед лошадью, вскидывает ладони. Конь прядает на передние, но, чувствуя тепло, постепенно успокаивается. Эггзи берет его под уздечку, гладит мокрый нос, мягко трогает загривок. Только после этого поднимает глаза. — Ты приехал умереть, рыцарь? — он спрашивает без злобы и ненависти. Обидные письма-угрозы давно сожжены на костре. Шериф — а шериф ли он теперь? — усмехается криво. Эггзи видит в нем смирение и жажду жизни, но он слишком сломлен, чтобы говорить о первом или втором. — Если будешь стрелять, — его голос не дрожит ни капли, — не стреляй в спину. Эггзи разглядывает латы, старинный славный герб. Мощная хищная птица раскрыла крыла и объяла своим телом острое древко копья. Она выглядит гордой — в отличие от своего хозяина. — Что они сделали с тобой? — уточняет он тихо, отмечая отметины грязи и крови на сапогах и подоле плаща. — Мы не хотели бросать тебя в городе... — Я знаю. Сам виноват, — грусть, безудержная, безмерная, разливающаяся волнами. Совершенно непохожая на все те качества, из которых обычно он состоит. Эггзи даже слегка не верит. — Я выбрал народ в этой бойне за золото. А народ... не выбрал меня. Эггзи бросает на него быстрый взгляд. Вновь поражается тому, насколько ровно шериф держит плечи. Будто вбили внутрь осиновый кол, не повернуть, не развернуться. Он чувствует в нем вековую стать. — А что же твоя семья? Усмешка шерифа из кривой становится горькой. Эггзи почему-то остро чувствует: он правда приехал умирать. От рук врага он не ждет другого. — Ей не нужен покрытый позором ублюдок. Конь шевелит ушами, пытается взбрыкнуть, уставший от стояния на месте. Красивое, вольное животное. С него бы снять седло и хорошо накормить. Кажется, Эггзи знает, где можно это сделать. Он покрепче перехватывает узду и уверенно срезает дорогу через заросли, ведя коня за собой. Ощущает, как шериф в седле чуть тверже впивается сапогами в лошадиные бока. Хотя какой он шериф после всего, что было. Немного молчат, продираясь сквозь лесную чащу. И только перед тайными воротами в лагерь (он трижды спрашивает себя: можно ли верить? можно ли верить? можно ли верить?) рыцарь спешивается, а Эггзи подает ему руку. Бывший шериф вглядывается в нее с мгновение, и Эггзи готов биться об заклад, что тот помнит, каково это было, когда их руки соединились не в схватке. Он сам был бы не прочь повторить. Когда-нибудь. — Ты нравишься мне больше без спеси, — говорит он лишь бы что-нибудь сказать. — А ты мне — без бабьего платья, — немного желчи, но это привычно. Эггзи улыбается. Протягивает ладонь. Но когда рыцарь почти что касается ее своей, отдергивает. Забавно признавать, но заминка пугает обоих. — А я ведь даже не знаю, как тебя зовут. Рыцарь дарит ему нечитаемый взгляд и вдруг начинает смеяться. Открыто. Искренне. Звучно. Эггзи нравится его смех, он не рождает гнева внутри. И это удивительно, если честно. — Только ты мог пропустить такое, Заморыш из Шервуда. Герцог Чарльз Эдвард Хескет. К Вашим услугам, — бывший шериф склоняется в поклоне настоящего пэра. Эггзи просто салютует в ответ. У него свое представление о манерах. — А я Эггзи. — Эгги? — Эггзи, — он хочет добавить что-нибудь еще, но заставляет себя остановиться. Между ними и так много непонятого, непонятного. Лучше начинать постепенно. — Теперь мы можем пожать руки, Эгги? — в глазах герцога мелькает лукавый огонек. Эггзи первым подает ему ладонь. Это чувствуется как начало чего-то нового.