***
Знаешь, Морал, я был влюблён. Был влюблён так сильно, что терпел всё, что ты только мог выкинуть в меня. Я прижал себя и привык к твоей безжалостности, манипуляциям и своей озабоченности тобой. Мне даже начало это нравиться! Но мне не удалось свыкнуться с тем, как ты начал забирать у меня меня же самого. Знаешь, Морал, я ведь тоже озабочен, раз до сих пор очарован твоими глазами. Никогда не пойму, как такой чистый, ангельски голубой цвет мог хранить за собой столько жестокости. Я утопал в них так же сильно, как и в твоих прекрасных русых волосах… Помню, как коснулся их, а ты сказал, что отрежешь мне пальцы, если я посмею сделать так ещё раз, не спросив твоего разрешения… И я всегда поражался тому, как тебе удаётся возбудить всех вокруг только своей одеждой! Запоминается больше всех твоя чёрная куртка с множеством карманов, в которых всегда были сигареты, вперемешку с аккуратными пакетиками белых, как звёзды, кристаллов внутри… Я никогда не употреблял, а один раз ты даже запихнул их мне прям в глотку, надавливая на горло, что есть сил… Морал, их вдыхают, а не проглатывают. Ох, а эти свободные брюки, где ты носил свои любимые ножи! Помню, как ты изрезал мне ими всю спину, пока трахал на холодном кафеле заброшенного здания… А твои белые перчатки, под которыми покоились ледяные руки… Ты снимал их только тогда, когда прикасался ко мне. Ты делал это лишь для того, чтобы дать ощутить всю обречённость и страх, закрывая мне глаза… И всё равно я не мог выбросить твой строгий отстранённый образ из головы ни дня, и, кажется, не забуду его никогда. Знаешь, Морал, это всё похоже на сон. Сладкий сон, где основная сладость — моя кровь и твой надменный смех. Честно, ты был слишком желанен, и мне начало нравиться… Мои крики о пощаде, когда я отказался переспать с тобой в первый раз, многочисленные синяки, вопросы о которых крутились на языке у всего университета, твои резкие всплески агрессии, раскрывающие все мои раны… Правда, мне это нравилось. И поверь, я бы с радостью продолжал всё это вплоть до своей кончины, если бы не одно твоё решение. Морал, ты сделал неправильное решение. Настолько неправильное, что меня оно вогнало в отчаяние. Нет, пойми правильно, я обожаю тебя всего! С твоими мыслями, безумством, садизмом, внешностью, пристрастиями, наклонностями и безграничным… Вниманием ко мне… Но я яростно возненавидел твою жажду обладать. Любить так, как я пытался тебя когда-то. Для меня теперь это значит слишком многое, а ты так безрассудно проигнорировал это? Морал, ты не знаешь значения этого сильного слова! Да, я не объяснял тебе его значимость, но ты же говорил, что ты умнее всех на свете… Не мог догадаться сам? Я отдавал тебе всего себя, ты стал любим мной в любом обличии, с любыми твоими желаниями! Я подчинялся всему, чего ты хочешь. Но у всего есть грань. Грань… Нет, не терпения, скорее… Разума. Когда ты оставляешь меня в старом обшарпанном домике в лесу полностью голым, я воспринимаю это абсолютно спокойно. Но когда ты запираешь меня там на пару дней, говоря, что ты и есть моя причина жить — ты забираешь у меня свободу… Когда ты насмехаешься над моими друзьями, говоря им в лицо, в какой позе недавно меня выебал, показываешь им наши совместные фотографии, где я в полу сознании отсасываю тебе, я не обращаю на это ни малейшего внимания. Но когда ты запрещаешь мне с ними видеться и думать о них в принципе — ты покушаешься на мою жизнь… Когда ты говоришь, что секс со мной лучше всего на свете, а потом приходишь ко мне домой и трахаешь мою старшую сестру, которая мне как мать, у меня на глазах — я молча выглядываю из-за двери, ловля твой бешеный взгляд. Но когда я просто смотрю в сторону своего однокурсника, ты хватаешь меня за руку, отводишь в самую дальнюю аудиторию, которая всегда пустует, и хватаешь меня за горло, начиная душить… И я бы отнёсся к этому нормально, если б ты не говорил, что любишь меня. Убьёшь меня. Морал, ты обезумевший монстр, который любит себя больше всего на свете. Но твоя главная ошибка — такая же любовь ко мне. Владеть собой — не то же самое, что владеть другими. И худшее, что ты мог сделать — попытаться провернуть это со мной. Владеть собой — возможность убить себя. Завладеть кем-то — возможность убить его. А мне такое не по нраву. И как бы сильно ты не пытался полюбить меня так, как когда-то отчаянно желал того я… Ты уже расчленил меня, а сшить кости ножом, приклеив к ним сладким мёдом куски мяса… У тебя не получится. И поэтому именно я возьму окончательную власть над тобой первым.***
Тёмное зимнее утро, невероятный холод, его ледяные руки вокруг моей талии. Морал наклоняется ко мне, целует в губы, проталкивая внутрь рта таблетку. Послушно глотаю ту, чуть не споткнувшись о плиту, но поцелуй был лишним. Да, мы на кладбище. Он посчитал это романтичным? Я тоже. Заброшенные старые могилы, огромные слои снега, единственная протоптанная нами дорога. Это место прекрасно под светом луны. Никто не знает, что мы здесь, никто не будет беспокоить! Морал позвонил мне сегодня, как всегда, в три с чем-то ночи. Я прихожу куда-угодно, когда ему меня не хватает, и вот не посчастливилось ли мне, что он выбрал именно это место в этот наизамечательнейший день? Он хватает мои идеально прямые белые волосы, которые только успели отрасти до уровня глаз, и своевольно отрезает прядь позади. Опять напирает, сбрасывая с меня куртку. Не важно, что на мне лишь тонкие чёрные шорты и белая, как снег водолазка. Мне действительно нравится холод и мысль о том, что одежда испачкается. Ему же нравится? — Задери голову, — приказывает Морал, рассекая лезвием водолазку от шеи до живота резким движением. Морал, ты правда кайфуешь от вида моей крови, которая сочится тонкой полосой от кадыка до конца рёбер. Как думаешь, твоя такая же на вид? Ты ничего не снимаешь с себя, зато рвешь и режешь всё, что прикасается ко мне. И, Морал, мне и это безумно нравится… Только не снимай с меня сегодня ботинки. Я беззвучно растягиваю стон в глубине себя, когда тот, взяв мою руку в свою, прокусывает её чуть ли не насквозь. И вновь прижимает уже почти оголённого меня к себе, укутывая под куртку. Холодно. Всегда холодно. Даже его, казалось бы, разгорячённая шея, в которую я зарываюсь своим тёплым дыханием для вида, сегодня, как обычно, ледяна. Но зачем он позволяет мне к ней прикасаться? Морал, ты похож и одновременно не похож на себя сейчас. А! Ты просто следуешь своему коварному плану по завоеванию всей моей жизни! — Люблю, — начинает Морал, прижимая к себе всё ближе. — Тебя, Юки. Морал, ты вгоняешь меня в панику. Ты никогда не говорил такое вслух, оставляя всё мне на самостоятельное осмысление. Ты приучил меня к жестокости, а теперь хочешь полюбить меня так же, как себя самого? Как я тебя когда-то... Увы, теперь наша любовь опять разная. А ты забираешь у меня слишком многое, беря на себя то, что я тебе сделать не позволю. Но почему же он говорит такие слова? Почему они мне так противны? Я ведь тоже любил! Искренне ревнуя, мечтая о нежности к себе, надеясь… Надеясь на то, что ты сможешь полюбить так же. И теперь ты пытаешься, я это вижу, Морал! Но сейчас я люблю тебя так же, как, пожалуй, этот снег вокруг. Он всегда так же холоден и доставляет мне идентичную боль, когда касается меня… Но снег не тает на глазах, прижимая к себе и говоря, как меня любит. Да, однозначно, я люблю снег больше Морала! Теперь я так ненавижу милости от тебя, Морал. Почему ты так поступил со мной? Я был бы рад знать на это ответ. Ты нежишься со мной несчастные для меня полминуты, но, так и не услышав моего ответного признания в любви, отталкиваешь со всей силы, роняя на снег. Больно? Да, как всегда. И это мне безумно нравится. Только зачем же ты смотришь на меня с такой влюблённой улыбкой? Мои серые глаза не отражают ничего, пусть ты только недавно начал в них смотреть. Теперь тебе нужны моё тело, моя жизнь и мои эмоции! Ты как всегда аморален по отношению ко мне. Морал, раньше ты не уделял мне такой заботы. Почему же всё не может быть, как раньше?! Когда мы просто трахались без твоей ревности, без твоих собственнических замашек, без нежных поцелуев, без твоей любви. Я страдал со своей достаточно долго, чтобы ты успел полюбить меня тогда! И почему лишь теперь, когда во мне не осталось от меня ничего, ты решил присвоить меня себе? Я не хочу быть с тобой в таких отношениях! Это сковывает, Морал, ты требуешь слишком многого! Морал, я не дам тебе возможность убить меня! К этому привела моя первая сладкая любовь? Ах, мне ведь только шестнадцать! Тебе-то уже все двадцать два… Ох, точно, нам же обоим по девятнадцать. Просто мои дни рождения ты засчитываешь за свои. За три года с тобой я уже почти забыл, что у меня он вообще есть. Я расставляю руки в разные стороны от могилы, валяясь на плите, прям над чьим-то трупом. Темно, но сегодня мне почему-то не страшно, как было когда-то, пусть я и пытаюсь привить себе это чувство, доставляющее так много удовольствия. Вокруг лишь мрачный сосновый лес, тонны снега и ветер, ковыряющий раны. Это прекрасно. Но зачем ты, Морал, налетаешь на меня с такой нежностью в глазах? Ты переворачиваешь меня на живот, хватая голову, но даже так, не видя тебя, я ощущаю вовсе не твою надменность. Морал, тебе не стоило меняться. — Знаешь, я наконец, определился с тем, чего жажду больше всего на свете, — нашёптывает он мне, надавливая на горло. Наркотики начинают действовать, и теперь я слышу этот голос повсюду. Он окутывает со всех сторон, отдаваясь эхом в ушах. — Те-бя, —растягивает Морал, вновь переворачивая меня на спину, резким движением. — На-все-гда, — по слогам втаптывает мне это слово в голову, сжимая мои плечи. Он испепеляет взглядом своих ангельских глаз, и я неосознанно улыбаюсь. Знаю, что его это всё ещё бесит, поэтому непринуждённо копирую его выражение лица. Пойми правильно, мне уже до невозможности хочется исполнить задуманное, а ты всё тянешь. Морал взбешивается, срывая с меня порванную водолазку с концами. Убирает заботу из своих голубых очей, принимаясь стаскивать с меня шорты. Они, вместе с нижним бельём, спускаются до моих колен, и он начинает измельчать меня на куски своими руками. Жмёт бёдра, надавливает на выступающие кости, злится, кусает шею, специально раздвигает слегка затянувшуюся царапину, заставляя ту кровоточить вновь. Слизывает капли крови, терясь об меня своей сползающей с плеч курткой. Расстёгивает ширинку, приспускает штаны с боксёрами и закидывает мои руки вокруг своей шеи, будто я какая-то старая кукла. Снимает свои перчатки, откидывая их в сторону. — Сожми. Не знаю, речь про руки или про моё очко, но я сжимаю и их, и его. Моралу, как и мне, нравится насилие. Вот только из него это пристрастие выходит всё больше, судя по тем нежным взглядам. А из меня такое уже ничем не изъять. Слишком уж глубоко было им же запихано. Он входит в меня с привычным себе смехом, выбивая из лёгких глоток морозного воздуха. Трахает безжалостно, не парясь о том, что я вообще не подготовлен. Кровь служит ему потрясающей смазкой, которую он растирает по всем моим ногам, жадно обкусывая ключицы. И Морал, мне б всё понравилось и дальше, если б ты так мягко не поцеловал бы меня в это мгновение. Это последняя капля. Не стоит теперь меня любить. Ты не спрашивал, можно ли. Не стоит мной владеть. Ты не знаешь, хочу ли теперь я этого. Не стоило никогда тебе думать, что это я тебе позволю. Ты никогда и не думал. Перед глазами всё плывёт, голова раскалывается от помутнения. Туман вокруг сливается со светом луны, замёрзшие пальцы саднят как никогда. Забавно, что сейчас я чувствую боль вновь. Я абсолютно спокойно расцепляю свои руки на твоей шее, ты этого даже не замечаешь, втрахивая моё тело в заснеженную могильную плиту. Я свыкся с этой болью, Морал, именно ты заставил меня принять её как неотъемлемую часть моей жизни. Медленно вытаскиваю нож из ботинка, пока ты, закрыв глаза и не понимаешь, что я с силой сжимаю его уже двумя руками. — Морал, я не в твоей власти. Теперь я могу говорить. Лезвие со скрипом проходит сквозь тонкую футболку и вонзается прямо в сердце, удачно обойдя преграды в виде рёбер. Я вдавливаю его глубже, когда Морал резко распахнув свои очаровательные глаза, сгибается вдвое. Его холодные руки хватаются за мои, а на губах, вместе с каплей крови, свисает какой-то вопрос. Он закашливается, смотря в моё безэмоциональное лицо. Он пытается встать, но лишь пошатывается и садится на колени, когда я отодвигаюсь от него, молча натягивая шорты. Эти ангельски голубые глаза переполнены страхом. Он испуган. Разве это не приятно? Разве это не доставляет удовольствие ему так же как и мне? Разве это не то, что он вбивал мне сам? Я медленно отхожу от Морала, всматриваясь вглубь леса. Прекрасный вид. Стою так долго, ощущая ветер со всех сторон сразу. Кажется, вместо чужого голоса в своей голове, я наконец могу почувствовать свои собственные слова там с абсолютной свободой. Подхожу обратно, бросая взгляд свысока. Морал, униженно сидя передо мной на коленях, отчаянно держит нож, пытаясь закричать, но лишь задыхается больше, когда открывает рот. Прекрасный вид. Я медленно присаживаюсь рядом, и не думая вытаскивать лезвие. Неужели я взял эту привычку растягивать чужие страдания у Морала? Склонив голову на бок, просто смотрю на то, как его голубые очи очищаются от желчи, а грудная клетка вздымается всё реже. — Ну, что ты, не стесняйся, — говорю я, медленно убирая его онемевшие пальцы с рукоятки ножа. Расставив его руки по бокам, аккуратно снимаю с него куртку. Вот, теперь мы почти на одном уровне. Разорвав его футболку на множество частей вокруг ножа, стаскиваю её остатки с его рук, которые так нервозно пытаются мне навредить. — Морал, я готов сам подставиться под удар, ты знаешь. Сказав это, я, наконец, присаживаюсь рядом, наслаждаясь всей этой болью в своём и чужом теле. Рассматриваю его тревожное лицо, которое таковым никогда ранее не видел. Мило. Жутко. От этого и мило. — Знаешь, Морал, ты хотел убить меня морально. Забрать у меня всё, оставив только себя. Облокачиваюсь на его плечо, слыша сдавленный плач. — Поэтому я убил тебя. Я слегка сдвигаюсь назад, опрокидывая его спину на свои колени. Прижимаю голову к своему торсу, поглаживая по русым волосам. Его глаза закрываются сами по себе, прежде чем я проведу по ним пальцами. Морал, ты теплее, чем никогда. Кто б знал, что твоё сердце оживёт только после смерти! Ха, действительно забавно. Ох, дорогой Морал, если ты ещё раз когда-нибудь подумаешь о своих планах насчёт меня, пожалуйста, запомни одно: власть над жизнью человека может привести к тому, что твоя собственная оборвётся. Только… Уже не в ментальном, а в физическом плане. Я выпрямляюсь, изгибаясь в спине. Чёрная, как сажа, кровь пачкает снег, стекая с тебя по моему телу. Теперь она также любима мной, как эти ледяные хрусталики воды вокруг. Я проворачиваю нож в бездыханном теле, а после вырываю его вместе с задетыми внутренностями. Насадив их покрепче, удостоверяюсь в том, чтобы они не сползли с лезвия, и провожу ими по белоснежной коже, вырисовывая непонятные узоры. Касаюсь губами дыры почти посередине грудной клетки, целуя одну из открытых костей. Одной рукой стягиваю с ножа ошмётки, а после облизываю его, наконец испробовав на вкус того, кому так был вкусен я. Морал, твоя кровь горькая и совсем не приятна рецепторам. Мне щиплет из-за неё язык, будто я облизнул ржавчину! Твоя кровь отвратительна. И я позволю себе сам выплюнуть её в сторону, вытерев рот клочком твоей футболки. Жаль только, что какая-то прозрачная субстанция капает и из моих глаз. Взгляд рассеивается, зубы сжимаются, а с уст сходит смешок. Я так давно не смеялся… Но сейчас, думаю, никто не запретит мне хохотать во всё горло. Хватаю его безжизненную руку, закидывая вокруг своей шеи. Хм, кажется, эта нежность мне вновь приятна. Думаю, Морал, мы достигли идеального уровня близости, которая теперь поистине прекрасна для нас двоих. Тебе же тоже нравится? Кажется, всё дело в контроле. Ты так хотел власти, сейчас я понимаю почему! Нет, не подумай, что я смеюсь над тобой, Морал! Просто ты был не прав, хотя всегда говорил, что такого быть не может. И вся эта ситуация слишком смешна, ведь ты наконец-то признал это! Морал, ты ошибся и признал это! Ты, отстранённый, самовлюблённый эгоист, который ставит себя выше всего на свете, сделал это! Ну, или если ж всё иначе, тогда чего же ты молчишь? — М? Морал? Почему же ты не отвечаешь мне? Ну же, Морал! Накричи на меня! Холодно и отстранённо, как ты любишь, скажи: «Юки, ты ничто, по сравнению со мной»! Морал, прокричи мне сверху, что ты единственный, кто должен быть в моей жизни, пока я буду валяться избитым на полу твоей квартиры. Морал, скажи, что любишь меня. Перед глазами мутнеет всё больше, слёзы смешиваются с кровью, расплываясь по снегу. Мне тоже нравится быть главным, Морал! Теперь я понимаю тебя. Это чертовски приятно. И ты довольствовался такой свободой в одиночку, запирая меня на замок? Позор, Морал, ты был слишком в себе уверен! Мой смех перетекает в неугомонное рыдание, отдаваясь по лесу эхом. Голос срывается, становясь тихим, как прежде. Мне не стоило тебя убивать. — Знаешь, Морал, я ведь правда люблю тебя, просто тебе не повезло, что я стал первым, кто взял окончательную власть. Гул в ушах нарастает, всё тело трясёт, когда я беру чужое лицо в руки, поворачивая на себя. Морал, пожалуйста, скажи, что тоже любишь меня. Пустоты тёмного леса отвечают мне гулом ветра, который сочится сквозь высокие, отдалённые от всего сосны. Он замораживает мои слёзы, когда я обращаю взгляд на свои дрожащие руки. Они, выпачканные в чёрной субстанции, расплываются, окончательно перестав принимать единый облик. Мне холодно, страшно и темно. Голова ходит кругом, пока кровавые узоры на чужом теле начинают оживать. Голубые глаза напротив влюблённо смотрят в мои, и я отвечаю им тем же. — Я люблю тебя, Юки.