True nirvana

В самом дорогом ночном клубе города почему-то играет такая же отстойная музыка, как и во всех ночных клубах. Это немного разочаровывает. Лёша угрюмо сидит в стороне от общего безумия толпы, не испытывая ни малейшего желания присоединиться, но вот его взгляд совсем не мрачный. Горящие диким огнём глаза прищуренно не отрываются от ровно одной фигуры среди всех беспорядочно двигающихся на танцполе людей. Ревность более чем оправдана, когда твой парень — полубезумный эротоман без тормозов и комплексов. Весь внешний вид Кирилла Гречкина почти вопит о том, что у него начисто отсутствуют моральные принципы, зато присутствует вечное пассивное желание с кем-нибудь потрахаться, в идеале быстро и жёстко, а главное — без малейших обязательств. Даже сейчас, под этим испепеляющим взглядом, о котором он абсолютно точно знает, Кир беззастенчиво притирается между какой-то парой и тут же что-то шепчет на ухо миловидной девушке, склонившись совсем близко к ней и не встречая противодействия со стороны её партнёра. Наоборот, незнакомый парень, кажется, всё одобряет и охотно поддерживает, так что Лёша определённо не хочет знать, куда в этот момент перемещаются его руки, которые он не видит. У Лёши перед глазами немного начинает колыхаться алая пелена гнева, но пока прерывать игру ещё рано. Музыка меняется на более медленную, отрывистые биты почти уходят, оставляя после себя плавную мелодию, под которую танцующие люди раскачиваются в такт более слаженно. Большинство делится на пары, но только не та троица, с которых Лёша не сводит глаз уже добрых десять минут. Девушка закидывает руки на шею Кирилла, её плывущую обдолбанную улыбку Макаров скорее угадывает, чем видит, а вот парень позади… О, теперь Лёша знает, куда он положил свои руки. И то, как тот притирается к Киру сзади, определённо похоже на прелюдию. Ладони Кира на талии этой шалавы. А, нет, только одна ладонь, а вторая… Он точно знает, что Лёша за ним наблюдает! Иначе не стал бы так однозначно показушно изгибаться в объятиях этой парочки, одной рукой пытаясь облапать ягодицы на всё согласной девушки, а другой с неменьшим энтузиазмом надрачивая парню позади. Или просто стараясь залезть к нему в джинсы. Но на данный момент Лёше похуй, честно говоря, потому что он уже прошёл полпути к эротическому тройничку, из которого его интересует ровно один человек. Девушка тонко взвизгивает, отдёргивает руки и чуть не прыгает в сторону, обожжённая резкой болью в запястье. И Лёше почти не стыдно за это — он несильно. Наверное. Прежде чем он так же собственноручно попытается отодрать от своего парня ещё и незнакомца, Кир сам отлипает от него, перед этим коротким, но таким показательным лично для Лёши движением протирая руку о свои рваные джинсы. Провокатор. — Что-то не так, детка? — мурчит его голос возле уха, пока деланно невинный взгляд сцепляется с не менее деланно равнодушным. Макаров старается, чтобы его голос в ответ звучал ровно. — Нет, что ты. Просто кому-то уже пора домой, — он копирует заигрывающе-низкие интонации Кирилла почти инстинктивно. Они уже давно прошли то время, когда Лёша нервно дёргался от любого прикосновения Кира, поэтому сейчас он даже не вздрагивает, чувствуя, как сильнее наваливается на него чужое напористое тело, вдавливаясь в бок, и как по груди к ключицам многообещающе ползут горячие пальцы, слишком легко, чтобы раззадорить, скорее просто дразнят. Лёшина ладонь сама собственнически находит своё привычное место на чужом теле — чуть выше талии, на спине, чтобы удобнее было удерживать часто шатающегося во все стороны сразу Кирилла и никуда его от себя не пускать. И похуй, что они посреди клубной толпы и к каждому уже тянется минимум пара рук с разных сторон, желая урвать кусочек тела или хотя бы внимания. Лёше всё ещё не по душе такие места, но он привык. — Ты так считаешь? А я только завёл новых друзей, нам было хорошо вместе, пока ты не пришёл, — Кирилл говорит медленно, растягивая каждое слово и перекатывая его на языке, будто пьяный или под кайфом, но взгляд у него слишком чистый и хитрый для неадеквата, а Лёша видел его во всех этих состояниях достаточно раз, чтобы уже научиться различать. И сейчас Кир просто хочет выбесить его до глубины души. Что ж, у него почти получается. — Мне извиниться за обломавшийся секс втроём? — Лёша вздёргивает нос, и только тогда оказывается ростом почти с Кира, который всё ещё немного выше него. — Нет, лучше компенсируй, — хрипло мурлычет в ответ Гречкин, сверкая глазами и уже вовсе без намёков на совесть отираясь о него всем телом, прижимаясь ближе, чем требовало того тесное пространство. Лёша уже давно чувствовал зарождающийся внутри пожар, и теперь было самое время. Едва отмечая это, он скинул со своего плеча чью-то незнакомую руку с ярким маникюром, крепче сжал пальцы на талии Кирилла и уверенно потащил его за собой, не обращая внимания на то, как Кир пытался попрощаться с кем-то из толпы. Началась самая лучшая часть вечера.

…

Кирилла можно было сравнить с золотом. Для большинства людей золото — грязный, пошлый металл. Вожделенный до безумия, но в той же степени развращающий, порочащий и сулящий одни неприятности, потому что легко покупается и так же легко продаётся каждому, кто готов платить. Но только не для ценителей. Для них золото — это благородство и красота. В руках мастера золото превращается в произведение искусства и обретает форму, цвет, смысл… Лёша делает всё, чтобы в его руках Киру было хорошо. Чуткие пальцы ведут вверх, вдоль по предплечьям, от локтя к кисти, чтобы поглаживающими движениями пройтись вдоль крепких узлов фиксирующих верёвок. Запястья Гречкина надёжно привязаны к изголовью кровати, и они чуть дёргаются от прикосновений к натёртой и покрасневшей чувствительной коже. А руки Лёши уже спускаются обратно, чтобы издевательски легко пробежаться по тонким рёбрам и, получив ответ в виде прерывистого вздоха, резко сменить положение. Кирилла со стоном выгибает на кровати, когда его оглушает одновременная резкая стимуляция со всех сторон: уязвимую шею опасно прикусывают зубами над кадыком и тут же широко и горячо зализывают, одна рука выкручивает сосок на груди, а вторая уверенно накрывает член. Лёша буквально чувствует этот вибрирующий гортанный стон, когда с силой прижимается языком к чувствительной коже на его шее, а сразу за ним — высокий тонкий всхлип от сменившей положение игрушки в заднице, которая как раз должна была двинуться и снова ткнуться в самую чувствительную точку там, внутри. От одной только его неприкрытой искренней реакции у Лёши уже под веками пляшут фейерверки. Ему нравится это — приносить удовольствие, наблюдать за отзывчивым партнёром, ловить каждое его движение, каждый звук, напитываться ими и растворяться в них без остатка, чтобы совсем исчезнуть, а потом вновь воскреснуть от чужого оргазма. И Лёша знает, как нравится Кириллу. Кириллу нравится всё и сразу, как можно больше, чтобы до экстатического транса, до полного безумия, до закатившихся глаз и потери пульса, осязания, ощущения себя — чтобы сознание вышвыривало куда-то нахрен за границы и не возвращало из нирваны ещё какое-то блаженно-прекрасное время. А Лёше нравилось доводить его до этого. Порой ему казалось, что лучшего любовника, чем Кир, просто не может быть — он никогда не сдерживался, стонал всегда на полную, срывая голос, выгибался дугой навстречу прикосновениям и реагировал на каждое движение так, что иногда Лёша едва удерживался от того, чтобы просто связать его покрепче, придавить собой к постели и вылизать каждый миллиметр невыносимо идеального поджарого тела, вырывая из его горла яркие, бесстыдные и оттого восхитительные вздохи, всхлипы, стоны, крики, шипение, скулёж — всё, что ему готов был предложить полностью отдавшийся в его руки Кирилл. И сейчас, самозабвенно очерчивая зубами и губами бешено бьющуюся артерию на его солоноватой от выступившего пота шее, чуть задевая дрожащий кадык, Лёша жалеет только об одном — что сейчас на глазах его Кира повязка, не позволяющая ничего увидеть. Лёше всегда нравилось не только слушать его реакцию, но и видеть её — в надломленных от мучительного наслаждения бровях, в зажмуренных до вспышек перед глазами веках, в горящем взгляде — о, только об одном этом он был готов написать книгу. Жгущий адским огнём взгляд, проводящий через все девять кругов, который он со временем перенял себе, потому что ничто так не говорило, даже кричало, о сексе, как это одновременно голодное, предвкушающее и обещающее все удовольствия мира выражение глаз. Кир любил использовать всё, что накопилось со временем в его арсенале ублажения, а вот Лёша не очень. Ему нравилось всё делать самому: доводить до предела, держать на грани, а потом резко и ослепительно толкать дальше, за горизонт мира и телесных событий. Но Кириллу всегда хотелось больше. Поэтому компромисс в итоге обернулся плюсом для обеих сторон, и даже Лёша нашёл в этом что-то для себя. С анальной пробкой Кир всегда выгибался до хруста позвоночника и дышал ещё более сбито и тяжело, а с вибратором по-настоящему скулил в голос на одной бесконечной ноте непередаваемого удовольствия и страдания сразу, если включить предпоследнюю скорость и, надёжно распяв его на кровати по рукам и ногам, не трогать как можно дольше, а лишь изводить так, жестоко и неумолимо, пока у него не останется сил даже на мольбы, даже на стоны, даже на униженный слабый всхлип. От этих воспоминаний у Лёши уже вставал. А он ведь был там, делал всё это, в итоге сдаваясь и сжаливаясь, накрывая измотанное тело Кирилла своим и доводя его до долгожданного оргазма, от которого тот мгновенно отключался и улетал в свою личную нирвану. И сейчас у Лёши именно такой план. Как и всегда — довести Кира до его безумного экстаза, дать немного передохнуть, а потом снова, забывая о себе и обо всём остальном мире, потому что весь мир просто не существовал, пока Кирилл Гречкин плавился в руках своего парня. Дрочит ему Лёша намеренно медленно, репетативно и недостаточно; чтобы помучить подольше, продержать на острейшей тонкой грани удовольствия столько, сколько только получится. Кирилл нагло провоцировал его сегодня — Лёша не мог не отплатить ему тем же. Кусачие поцелуи-засосы рассыпаются по шее, плечам, ключицам — там, где скользили в пошлой пародии на танец руки обдолбанной доступной девицы из клуба, пока Лёша не хлопнул её «легонечко» по запястью, чтобы не тянула свои культи куда не следует. Ему всё ещё не было её жалко. Отпустив измученный и покрасневший сосок, пальцы одной руки обвиваются вокруг поясницы, трут, царапают, с нажимом переходя на спину и ниже, ниже… Поверх наглого лапанья сквозь джинсы тем незнакомым парнем Лёша стирает фантомы его грязных прикосновений своими, жадными и трепетными, прокладывает собственный замысловатый маршрут по упругим половинкам, и Кир довольно откидывает назад голову, вжимаясь затылком в кровать, пока вместо очередного стона из него не вырывается только сдавленный хрип из-за того, что ему уже не хватает дыхания. Медленной дрочки и касаний губ и зубов на шее всё ещё не хватает, и это ощущается как постепенное поджаривание на вертеле непередаваемого удовольствия. Кирилл бы закричал, если бы не севший голос, если бы ему хватило дыхания, уже безбожно сбитого действиями его персонального изверга. У Лёши кружится голова и от собственного возбуждения пульсирует кровь в висках, но он всё равно не остановится ни на секунду. Ему плевать на себя, потому что в его руках — самое ценное, что у него только может быть в этой чёртовой бессмысленной жизни. Каждой клеткой кожи, которая соприкасается с кожей Кира, он чувствует его дрожь от напряжения, потому что сейчас он на пределе, когда всё что угодно, любое случайное чуть более сильное движение может стать последним для получения разрядки, но оно непременно нужно, что-то новое. И Лёша даёт это, разумеется. Обманчиво тонкие пальцы ложатся на зацелованную-зализанную шею прямо под дрожащей от напряжения челюстью. А потом с постепенно увеличивающейся неумолимой силой сжимают, давят, душат, перекрывая доступ к кислороду. Лёшу насилие в постели никогда не привлекало, а Кир, как и всегда, хотел получить всё, не мог без этого. Понадобилось время, чтобы прийти к компромиссу, но итог того стоил. Кирилл извивается под ним, хрипит, выгибается так сильно, что кажется, будто его позвоночник должен переломиться. Его сознание уже не здесь, с каждой секундой оно всё дальше, и вот-вот, совсем чуть-чуть… Лёша не ослабляет хватку, завороженно глядя на него, каждую секунду пожирая глазами эту горячую до пересохшего горла картину. На то, как распахиваются зацелованно-алые влажные губы сплошь в мелких ранках, как ногти исступлённо царапают запястья, верёвки, изголовье кровати, как в агонизирующем беспорядке дёргаются и пытаются вдохнуть вожделенный кислород лёгкие под остро проступившей решёткой рёбер. И как на высшей точке Кирилл замирает, вмиг напрягая все существующие в его теле мышцы. Он весь — сплошной оголённый нерв, натянутый, как струна виолончели, и… …одним прикосновением и резко отдёрнутой от его шеи рукой Лёша заканчивает этот музыкальный концерт, сам чуть не задыхаясь. Кир дёргается всем телом, когда кончает, дрожит с надсадным, удушённым кашлем и хрипом, который даже не осознанный — воздух со слышимым свистом и клокотанием заполняет грудную клетку, это всего лишь инстинкт, а сознание парня уже далеко. Чёрт, как же всё-таки жаль, что Лёша не может сейчас видеть его закатившихся в экстазе глаз, перед взглядом которых сейчас отнюдь не тёмная повязка, а взрывающиеся звёзды и далёкие галактики, объятые белым пламенем. Он хотел отражаться там вместо них. Что ж, видимо, в следующий раз. Сердце контрастно сжимает чем-то щемяще тёплым и необъятным, когда Лёша, переведя дыхание, медленно и осторожно начинает колдовать над обессиленным телом Кира, вырубившимся и безвольно растёкшимся по кровати. Тот сейчас слишком далеко, чтобы чувствовать это, но он и так знает, что Лёша всё сделает правильно. Облитый прозрачной смазкой плаг покидает чуть припухшую дырочку, которая тут же судорожно сжимается вокруг пустоты, и, вероятно, Лёша задерживает на этом своё внимание слишком долго. Представляет… Но всё позже. Заранее подготовленное полотенце стирает белёсые потёки с тела, хотя в душ всё равно идти придётся, но не сейчас. Скорее всего, вообще не сегодня. Чёрная непроницаемая повязка сползает с закрытых век и откладывается в сторону, чтобы не мешалась, — остаток ночи Лёша определённо хочет видеть его глаза, всё лицо полностью. Верёвка развязывается дольше и труднее, но и она вскоре перестаёт вплотную обвивать стёртые до красноты запястья. Кирилл упорно каждый раз брал именно её. Говорил, ему нравятся эти следы и ощущение жжения, которое держится ещё несколько дней, — возвращает в эти моменты, провоцирует приятные воспоминания. Лёша не мог его понять, но… возможно, немного и мог. Наверное. В любом случае, разукрашенное темнеющими отметками страсти горло, острые ключицы, даже немного плечи — всё это нравилось ему куда больше. Укусы, засосы, лёгкие царапины — всё то, что он мог дать. Это было красиво, особенно красиво на вечно бледной, почти белой коже, ровной, без единого изъяна или недостатка. Лёша сказал бы, что она была аристократической. Но он не станет. Собственная рука сама тянется вперёд — чуть загоревшая, покрытая случайными ссадинами, местами со стёртой кожей и старыми мелкими зигзагами детских шрамов-полосок — болезненно неидеальная, кажущаяся по-настоящему вероломной и преступной на фоне чужой совершенной шеи, будто не от мира сего. Но останавливать себя уже поздно. Всё, о чём Лёша может думать, — завтра по этому безупречному, вызывающе чистому полотну расцветут тёмные синяки и яркие пятна от его собственных рук и губ, от его силы и его непреодолимой маниакальной зависимости… Когда трепетно вжимающиеся в почти ровную линию красных отметин подушечки двигаются вверх и большим пальцем легко касаются подбородка, оглаживая расслабленную нижнюю челюсть по контуру, вдруг распахиваются чуть затуманенные зелёные глаза, взгляд которых почти сразу проясняется. Движения Кира заторможенные, ленивые от вымотанности и тяжёлые. От резко и с силой закинутой за шею руки Лёша теряется и, не удержавшись, всё же падает на насмешливо лыбящегося Гречкина сверху, чудом не впечатавшись носом в его грудную клетку, а лбом — в подбородок. Но когда в следующую же секунду Лёшин рот настойчиво атакует чужой горячий язык и развязно, совершенно бесстыдно и не особо прицеливаясь проходится влажно по подбородку, губам, щеке без разбору — Лёша не удивлён. Он только легко улыбается, размыкая зубы и двигаясь навстречу, и чувствует похожую знакомую улыбку в ответ на губах Кира. Сытую донельзя, довольную настолько, насколько это вообще возможно. — Я не перестарался? — Лёша отрывается от тягучего поцелуя ради этого глупого вопроса; он предугадывает ответ на него, но просто не может не задать, иначе не был бы собой. Он пополам чувствует и слышит, как глубоко в горле Кирилла зарождается и рокочет то, что скоро превратится в низкий гудящий смех. От него становится тепло так, что волна вязкого жара прокатывается по плечам, лопаткам, спине и дальше вниз, вдоль позвоночника стекая плавленым огненным золотом. Это отдаётся терпким зудом по телу, оседает в костях, и Лёша сжимает пальцы сильнее поверх чужих рёбер, чтобы унять эту дрожь. Кир почти мурлычет, закинув уже обе свои руки поверх распластавшегося на нём Лёши и — он чувствует это, хоть и не видит — потирая саднящие запястья. В ответ только коротко выдыхает: — Это было охуенно, — голос у него сиплый, севший, почти шепчущий. Таким Лёша любил его слушать тоже — он вообще любил слушать Кирилла, но было что-то совершенно особенное в том, как он говорил после их «сессий». Дыхание только стабилизировалось после асфиксии, горло изнутри наверняка дерёт остаточной болью, но всё это нравится, всё это — крошечная цена за полученное удовольствие и сносящие крышу ощущения. Рука Гречкина тем временем мягко зарывается Лёше в волосы, водворяя там ещё больший беспорядок, чем был прежде, но это так трепетно и приятно-приятно, что Лёша чувствует, как сам потихоньку отъезжает в свою собственную нирвану — не такую, как у Кира, но всё же. Расслабившись, он совсем пропускает момент, когда проворные пальцы, до того бессистемно почёсывающие его, как собаку, чуть более жёстким движением цепляются за отросшие в последнее время пряди на затылке, тянут, заставляя изогнуть шею и, медленно моргая, уставиться прямо в глаза Киру. Уверенно, но не больно. Тем более на дне его расширенных зрачков всё ещё плещутся остатки послеоргазменной неги и той особой ленивой удовлетворённости, которая делает любого мягким. Лёша немного тонет в этих глазах. Усмехающихся хитро, многообещающе и вместе с тем ласково; так — только ему и никому другому. — Продолжим? — Кирилл уже определённо специально понижает голос, знает ведь, как всё это нравится Лёше, и бессовестно играет на всех его слабостях. — Уверен? А то он не в курсе, насколько выматывает Кира процесс. Да любого человека вымотал бы, если честно, — сверхстимуляция это не шутки. Но Кирилл всегда ведёт себя так, будто ему больше всех надо — и сейчас Лёша чувствует, как горячая рука его парня, скользит от лопаток вниз по рёбрам, вцепляясь в бедро с неожиданной силой так, что тело насквозь продирает мощная предвкушающая дрожь. Полузабытое возбуждение снова начинает глухо ворочаться внизу живота, и от чужого взгляда чувствительность только усиливается. Лёше жарко от того, насколько жадно и собственнически (кто бы, блять, говорил) на него смотрят, неторопливо и со вкусом пожирая пока одними лишь глазами. От догадок, что может произойти дальше, где-то внутри сжимается пульсирующая живая спираль удовольствия. Кир довольно щурится, и Лёша чувствует, как его пальцы теперь ещё активнее поглаживают его поясницу. — Ты определённо не получил своё, а я достаточно хороший парень, чтобы не бросать тебя в таком состоянии. Твой альтруизм всё ещё пугает, но должен же я… — он деланно задумывается, вместе с тем вдавливая в его кожу на талии уже не пальцы, а ногти — от этого у Лёши на миг перехватывает дыхание. — Должен же я соответствовать, м? Вместо ответа Лёша крепче опирается на руки по сторонам от Кира, приподнимается, немного подтягивается, чтобы оказаться выше, и впивается в его раскрасневшиеся губы своими, с силой проталкивая язык в чужой рот с более удобного угла, который позволяет проникать ещё глубже. Целуется Кирилл всё ещё лениво, расслабленно, будто не в силах сосредоточиться, но Лёшу это не устраивает — и он не отрывается, пока не вылизывает каждый миллиметр его щёк и дёсен изнутри, пока на губах не гудит слабый, просящий стон. Просящий о большем. Только тогда Лёша отстраняется, совсем немного, чтобы полюбоваться на то, как бездонный тёмный зрачок затопляет всю радужку голодных глаз Кира. Его возбуждает такая реакция, и ещё больше возбуждает голос — уже не сипяще-сорванный, а просто охрипший и нетерпеливый. Неожиданно Гречкин насмешливо фыркает, разрушая всю атмосферу: — И вообще, ты тяжёлый. Двигайся уже. От этого хочется так же смешливо фыркнуть, но Лёша слишком хорошо помнит слова Кира о том, что ему нравится, когда его в кровати придавливают таким образом. Как ему парадоксально легче дышать, если сверху ощущается чей-то вес. Поэтому он назло с уверенностью и азартной улыбкой парирует, и не думая шевелиться: — Тебе нравится, когда я так лежу. — Возможно, — Кирилл соглашается с этим даже чересчур легко, чтобы в следующий же момент завершить этот разговор резким толчком рук в грудь Лёши. — Но ещё больше мне нравится, когда ты во мне. Толчок был несильный, и он ни за что не сдвинул бы занимающего верхнюю позицию парня, если бы только тот не был строго «за». Кир иногда любил командовать, даже будучи принимающим, — вот и сейчас Лёша послушно откинулся в сторону, перекатываясь на спину, чтобы Кирилл мог оказаться сверху. Взгляд от него Лёша всё равно не отрывает, поэтому жадно ловит глазами каждое движение. Озорно инициативный настрой Кира сбивается вдруг на полпути, и вместо того, чтобы оседлать Лёшу, он неловко оседает обратно на бок, тяжело выдыхая пополам со смешком: — Ой, бля, не-е-е… Давай ты сам, я до утра точно с места не сдвинусь. Его руки дрожат слишком сильно, и Лёша убеждается, что всё же перестарался сегодня. Кир снова валится на спину, чуть морщась от ноющей боли в недавно перенапряжённых мышцах. Ему она нравится — Лёша видит это по дёрнувшимся сложиться в улыбку губах. Улыбается сам — остро, почти хищнически, позволяя себе этот момент собственничества. Прежде чем задать вопрос: — И что, даже без депривации? В стороне, на тумбочке, всё ещё лежит чёрная повязка для глаз, которую он так искренне ненавидит. Но если Кир скажет — он подчинится. Тот снова неприязненно морщится, на секунду прикрыв глаза, и вяло взмахивает рукой куда-то в сторону, будто ответ на этот вопрос совершенно ничего для него не значит. Голос звучит почти равнодушно: — Если ты так хочешь. Только быстрее. О да, конечно Лёша хочет так, Кир знает об этом. И быстрее он тоже может. Если отнять у человека зрение, он становится уязвимее. Если отнять у человека зрение в постели, всё его тело становится сплошной эрогенной зоной, и часто именно этого Киру не хватало, чтобы кончить. Он был пресыщен сексом, и простых импульсов для получения разрядки ему не хватало, поэтому нужны были дополнительные. Но с Лёшей всегда всё было по-другому. И осознание того, что он особенный, уже подогревало кровь и неплохо давало в голову. И сейчас, решительно забыв о злоебучей полоске чёрной ткани на тумбочке, Лёша ощутил новую волну жара, скатившуюся к паху. Главный плюс второго раунда в сексе — можно не тратиться на подготовку. Лёша уже видит, как горят и лихорадочно блестят глаза распалённого желанием Кира, как он часто облизывает губы в нетерпении, нарочно показательно вытягивая язык, чтобы этим точно свести его с ума. Вполне успешно. И всё же Лёша не может отказать себе в том, чтобы ещё немного растянуть это болезненно-напряжённое состояние. Одним слитным движением он оказывается между разведённых ног Кира и стекает вниз. Не размениваясь на мелочи, сразу резко заглатывает его член наполовину — и тут же слышит глухой стук сверху. Это Кирилл зашипел, как обожжённый, и с размаху врезался затылком в изголовье кровати, откинув голову назад. Лёша с силой удерживает его руками за бёдра, чтобы больше не дёргался, сглатывает и намеренно низко стонет, чтобы крупная вибрация заставила Кира совсем потерять себя. И тот правда теряет, сходит с ума, плавится, заходится ломким измождённым стоном. У Лёши темнеет в глазах, когда этот стон переходит в протяжное хныканье, в котором он даже не сразу разбирает слова мучительной мольбы: — Не издевайся… После первого оргазма Кир всегда ещё более отзывчивый, ещё более восприимчивый и ещё более его, и Лёша упивается этим каждый раз — просто не в силах не пользоваться этой беспомощностью, от которой ведёт совсем безбожно. Удовольствие, которое он приносит, становится неотличимо от боли, заставляет мозг биться в агонии от переизбытка ощущений сверхчувствительной кожи, и Кир в его руках лишается остатков рассудка, только податливо прогибается, невнятно просит о большем, стонет, срывает голос и после этого лишь хрипит на сильных ритмичных толчках, если сам Лёша продержится достаточно долго. Слыша это хныканье и чувствуя, как одна рука Кирилла непроизвольно и конвульсивно поцарапывает кожу на его затылке, Лёша уже знает, что сегодня долго не получится. Напоследок прицельно мазнув языком по головке и получив в ответ высокий сорванный всхлип, он считанные секунды тратит на то, чтобы нашарить рядом смазку и выдавить немного. Возможно, в Кире до сих пор влажно после плага, но этого было точно недостаточно. Хочется сделать всё ещё более скольким, грязным, развратным и своим. Краем внимания Лёша отмечает, как в это время этой заминки Кир, прикрыв глаза, пытается начать дышать глубже, стабилизировать сбитое к чертям дыхание. Наверное, чтобы хотя бы немного прийти в себя. Но срок для этого явно недостаточный, и в следующее мгновение Лёша уже нависает над ним сверху, заставив снова распахнуть глаза и потерять вдох от неожиданного и плавного первого толчка. Внутри Кира куда ýже, чем предполагал Лёша — мышцы успели немного сжаться после пробки, но прежнего растяжения всё ещё достаточно, чтобы не причинять боли. Лёша шипит сам, когда его член судорожно сдавливают гладкие стеночки прохода после первой же фрикции. Это одновременно остро и ярко, и от этого по коже словно пляшут жгучие пламенные искры, распаляя ещё больше. Кажется, воздух вокруг них уже давно должен был сгореть, настолько Лёша чувствует пожирающий его изнутри жар. Он выходит почти до конца, оставляя внутри только головку, и Кир пытается тянуться за ним, за этим затопляющим его чувством наполненности, таким желанным, что взгляд влажных глаз на секунду даже проясняется, когда он сжимает руки на плечах Лёши, притягивает к себе обратно и одновременно с этим пытается податься бёдрами вверх. Он так сильно хочет почувствовать его снова в себе полностью, что почти рычит, когда Лёша медлит ещё одну непозволительную секунду, и тогда Лёша жадно ловит каждую его эмоцию и не может наглядеться. Раздражение, злость, вожделение, голод, голод, голод. Ничего человеческого. И в то же время всё такое завораживающе живое. Лёша не замечает, как заданный им самим стабильный изматывающий темп толчков сбивается с ритма из-за одного бесконтрольного порыва — проникнуть сильнее, быстрее, глубже, до предела. От этого у Кирилла под ним закатываются глаза, слабеет хватка рук на Лёшиных плечах, и из горла рвётся непривычно высокий, беспомощный стон, который отдаётся эхом у Лёши в ушах и совершенно без предупреждения толкает за грань. Оргазм накрывает неожиданно, с головой захлёстывает ослепительной цианово-белой волной, и Макаров чуть не выпадает из реальности на пару секунд, в это время даже перестав чувствовать своё тело, настолько сильно захватившее его наслаждение. Он чувствует, будто падает, или летит, и от этого перехватывает дыхание и что-то приятно-сладко обрывается внутри. Как сквозь толщу воды он слышит протяжный надсадный вскрик, и потом реальность всё же выдёргивает его себе обратно, грубо и жестоко. Белая пелена перед глазами рассеивается медленно, неохотно, но Лёша уже видит вытянутую шею Кира, его безвольно откинутую назад голову, опущенные тяжёлые веки с выразительными ресницами, разгладившиеся черты лица и чуть приоткрытые пересохшие губы. И нет во всём мире ничего, что могло бы Лёшу остановить от того, чтобы накрыть эти губы своими, влажно и широко проведя языком по тонким ранкам, из-за которых во рту остался слабый железно-терпкий привкус крови. Только после этого он находит в себе силы на то, чтобы выйти из сонно расслабленного тела Кирилла. Того и правда мало что отличает сейчас от спящего, наверное, только чуть более частое дыхание, но заметить это трудно. Теперь и Лёша чувствует приятную, обволакивающую ватную истому во всём теле, что значительно портит координацию и вообще лишает желания двигаться куда-либо, но он всё равно не может не позаботиться об измотанном до потери сознания Кире. Как и в первый раз, он трепетно проходится полотенцем по его светлой коже — до душа они сейчас в любом случае не доберутся, так что это уже на утро, а пока и такого хватит. Устраиваясь рядом с Кириллом, Лёша перекидывает руку через его живот и успокаивается только тогда, когда ухом прижимается к его груди и может слышать размеренное гулкое сердцебиение. Вместе со стабильным глубоким дыханием это умиротворяет, и Лёша правда не ожидает, что Кир ещё придёт в себя до утра. Обычно он засыпает как убитый, из своего посторгазменного делирия сразу переходя в сон, но сегодня этого не случается. Лёша с трудом выныривает из своего процесса засыпания, когда чувствует, как под его щекой перекатываются мышцы. Это Кир тянет свободную руку к лицу, преодолевая слабость. — Ебать, Лёх, ты мне сильно так губу прокусил, — кашлянув, всё ещё немного хрипло жалуется он без капли претензии или обиды, слизывая с кончиков пальцев собственную свежую кровь. Лёша наблюдает за движением его языка прищуренно, заторможенно, но пристально, несмотря на уже начавшие немного слипаться глаза. — Прости, я случайно, — искренно извиняется он, но тут же улыбается, склоняя голову в сторону. — И разве тебе не… Он не успевает договорить, потому что Кир как всегда понимает его с полуслова и сразу отвечает. — Мне нравится. Но это всё равно пиздец. У меня ещё старое не зажило. — Он снова облизывается и тянется теперь уже к плечу, прижимая пальцы к сильному укусу, который остался там с их прошлого раза. На самом деле, Лёша знает, что Киру нравится боль. Но сам он причинять её не любит, а случается обратное только в те моменты, когда он совсем теряет контроль над собой. С Киром это происходит у него достаточно часто, и именно поэтому Лёша легко преодолевает слабое чувство вины и стыда. Он редко может открыто и демонстративно проявить своё хорошо запрятанное в глубине души тёмное собственничество, но сейчас не удерживается. В конце концов, он не святой, чтобы никогда не испытывать простую человеческую ревность. Кирилл довольно и шумно выдыхает, когда Лёша закидывает на него ещё и свою ногу, а руку сжимает чуть сильнее, заключая в тёплые надёжные и чуть давящие на рёбра объятия. — Потому что ты мой, — выдыхает Лёша в шею своему парню, при этом неопасно, но чувствительно касаясь клыками нежной кожи, на которой уже вовсю цветут расставленные за ночь засосы. На этот раз он не кусает, а только расслабленно и отчасти лениво напоминает о себе. — А я прям отмазываюсь от этого, да? — Кир пытается сказать это шутливо и легкомысленно, за что тут же всё-таки получает несильное сжимание зубов прямо под линией челюсти, когда Лёша недовольно и уже определённо осуждающе шипит в ответ: — Да. Ребята в клубе — тут даже думать не надо. Это глупо, но это всё, о чём разморенный недавним удовольствием мозг Лёши ещё может думать. Он понимает, что это изначально было показательное представление для него одного, но на то чувства и есть, чтобы быть иррациональными и не подчиняться разуму. Кирилл ожидаемо беззаботно хмыкает и почти огрызается в ответ, только совсем беззлобно, даже весело скорее: — Ну ёпт, ещё мораль мне почитай, — а потом немного меняет положение и наконец полноценно обнимает своего парня в ответ. Его ставший совсем тихим шёпот горячо выдыхается Лёше в волосы. — Сам же знаешь, что у меня в мозгах только ты один и никто больше. От доверительного и совсем нежного звучания этого тона голоса Лёшу окончательно развозит, и он бросает идею продолжать этот разговор и тем более какой-то глупый спор. Вместо ответа он только трётся щекой о плечо Кирилла, как кот, и, уже закрыв усталые глаза, вслепую утыкается ему в шею, чтобы так и заснуть. У них немного странные отношения, но на удивление стабильные; появившиеся внезапно и непредсказуемо, но уже проверенные временем. Сейчас Лёша не может вспомнить, как раньше жил без Кирилла Гречкина в своей жизни, без его выматывающих секс-марафонов и щемящей сердце нежности, без избалованных провокационных выходок и вообще всего того, что он принёс в его серую безрадостную жизнь. Теперь иначе быть уже не может. И каким бы откровенно блядским иногда ни было поведение Кира, тот ни за что это не разрушит. Иначе ушёл бы уже давно. Но ведь почему-то до сих пор не бросал, даже несмотря на весьма широкое разнообразие других вариантов. Значит, и правда было что-то в их отношениях, что даже Гречкин не хотел потерять. Что-то особенное. Мерно дыша в чужую, но уже такую родную шею, последнее, что чувствует Лёша, прежде чем провалиться в сон, это мягкое прикосновение пальцев, которые зарываются в его волосы и плавно ласково перебирают, что вызывает у него абсолютно счастливую улыбку. Лёша знает, кого увидит рядом, когда непременно проснётся раньше него с утра. И на самом деле, это всё, что ему нужно в жизни.