Le trèfle fleurit pour toujours (Клевер цветёт вечно)

      Тихая ночь повисла над берегом, накрыв темнотой деревню. Среди морского пейзажа стоит облачённая в халаты фигура. За спиной фигура слышит шаги, неспешно крадущие расстояние, и знает наверняка, кому они принадлежат. Как и расслабленный голос:       — Аж дух захватывает, да, менталист?       В ответ фиолетовый рукав ложится на очередной снимок: здесь их целые ряды, а скоро будет и не счесть. Ген лениво ведёт плечом в сторону появленца.       — Поражает воображение сильнее, чем хочется признавать, Сенку-чан.       Лишь мерцание небесных тел освещает мир вокруг: перед ними скромная мастерская, предназначенная для трудов журналистки; ряды свежих дагеротипов раскинуты на столах под стеклянными пластами. Сегодня каждый подружился с чудом ранней фотографии и изучил свое световое отражение.       Но то было днем — сейчас же все разошлись по домам.       Только двух человек на берег привела маленькая договорённость.       — Многовато забот, не так ли? — вот что Сенку сказал менталисту перед завтраком, приметив его скорбную мину после знакомства со списком дел на день.       — Сенку-чан, ты тоже измотан. И не говори мне, что это не так.       Ген прекрасно осведомлён о количестве часов, которые Сенку проводил в лаборатории. И, поверьте ему на слово, это цифра, внушающая страх.       — Приходи к мастерской на берегу после отбоя, ладно? Отдохнём вместе.       И Асагири сразу понял, что подразумевалось под «отдохнём». Ни одному из них не хватает времени, ведь каждый день, какими бы приключениями не был полон, начинался с нерешённых проблем и заканчивался ими же. Они оба чувствуют, что живут в ускоренной промотке.       Тратить время не только ради того, что необходимо, но и ради того, чтобы просто его тратить — в этом балансе состоит счастье человеческого бытия, и им обоим жуть как давно требуется его восстановить.       И вот время наконец-то обессилело, замедлив ход после дня интенсивного графика.       — Прогуляемся вдоль моря? — ненавязчиво предлагает Сенку.       Линия рта, изогнутая мягким клином; веки, прищуренные от внутреннего тепла; даже вопросительно вздёрнутая бровь — всё в нем казалось мягче обычного. Всё выдавало удовлетворение тем фактом, что удалось выкроить для них эту встречу.       — Ах, неужели мы пришли сюда для чего-то ещё в столь поздний час, дорогой Сенку?       Пряди Гена качнулись от игривого толчка в плечо и прикрыли лёгкую забаву на лице.       (И пускай. Она всё равно слишком походила на нежность.)       Грудной, слегка сдерживаемый смех Ишигами перебил шёпот моря:       — Да, болтолог. Мы, очевидно, просто вышли глотнуть прибрежного O2. Под полной луной, бок о бок, без лишних глаз. Вместо того чтобы спать, готовясь к буднему дню. Ни разу не рандеву под прикрытием ночи.       После того, как об их отношениях прознали, Сенку и Ген, в общем-то, пытались называть вещи своими именами. Однако чересчур часто стеснялись чего-то естественно-пылкого вроде касаний, объятий и поцелуев, когда был хоть малейший шанс, что кто-то станет этому свидетелем. Крошки-хотелки без причины — просто потому что кое-кто важный рядом — оставались проигнорированными и снежнокомились в страшную тоску друг по другу. Не так давно это и вовсе довело до зрелища…       Добыча нефти ещё стояла костью поперёк горла, и ребята уже тогда не помнили себя от усталости. Рюсуй, Касеки и Сенку второй час кряду потели над схемой, когда Ишигами вконец перетрудился. Последние полчаса он то и дело слабовольно пялился в сторону лужайки под сенью лип: идеальное место отдыха было так близко! Один его вид рассеивал концентрацию, водя мысли за нос. А главным неудобством, конечно, была бессонная неделя.       — Пожалуй, мой мозг стал бесполезен на все сто процентов. Я вздремну и присоединюсь через… позже. — наконец сказал учёный, мигом получая заслуженное понимание.       А затем ноги сами повели его к Юзурихе и Гену в тени тех самых деревьев. Они занимались полотном для воздушного шара. Перебирающий катушки Ген выглядел ни больше ни меньше богоподобным серафимом, дарующим приют заблудшим смертным — с позиции Сенку, конечно. И пока Ишигами в поисках этого самого приюта опускался головой на его колени, Ген вел себя истинно как отец всепрощения, внемлющий страждущим и обездоленным. Славься ласковое «О, Сенку-чан к нам пришёл…» и отложенные катушки! Аминь!       Уткнувшись носом в чужое хаори и подложив руку под голову, ученый тут же засопел. Бросил на прощание «Разбудишь через 15 минут, болтолог» — и был таков.       Ситуация смотрелась странно, как ни погляди: эти двое уже месяц как на людях общались с расстояния вытянутой руки. Неестественно сдерживались, подозрительно нервничали… И ладно Сенку, выжатый похлеще лимона, но Ген, сохраняющий ещё рассудок, и бровью не повел!       Тем не менее, его спокойствие вполне объяснимо. Реплика Сенку была для Асагири столь знакома после дюжины совместных вечеров, что не посеяла в сознании и намека на неуместность. Табличка «Осторожно, Люди вокруг!» перегорела, и в этом он был невиновен!       Когда они предоставлены сами себе — как правило, после отбоя — Сенку не раз являет такие просьбы, «невзначай» приваливаясь к чем-либо занятому Гену. Мог прижаться со спины, используя чужое плечо как подушку, или же как сейчас примкнуть к сложенным коленям.        Поэтому в действующих обстоятельствах Асагири лишь коротко кивнул, а стойкая как мир вера в «Сенку-чан всегда знает, что делает» не помогла задуматься. Без задней мысли он вплёл пальцы в бело-зелёные пряди, аккуратно поглаживая линию роста волос на виске; другой рукой мягко потёр плечо. С поглаживанием чужой головы в его собственную с задержкой кое-что пришло: «Сенку Ишигами не ведает, что творит! И ты, дурак, тоже!» Табличка засветилась, и, кажется, запросила помощи на азбуке морзе.       Наконец он выронил звук, который мог бы применить школьник, осознавший ошибку уже после завершения теста.       Неподготовленные окружающие пребывали в чуть-шоковом почти-смущении, стараясь продолжать заниматься своими делами (и были в этой стезе безуспешны от слова совсем). Пожалуй, только Рюсуй и Юкио рушили коллективную эмоцию: Рюсуй по-пиратски хохотал, скрестив руки на груди, а Юкио, хоть и явно желал присоединиться, тряс «пирата» за шкирку, напоминая, что главный отличившийся спит, и шум не обратится ему на пользу.       А для спустившегося с небес Гена это стало одним из тех безвыходных моментов, когда слова больше не имеют веса, и, чем бы ты ни оправдывался, ничто не перекроет допущенный промах. Осталась запасная, но беспроигрышная тактика. Кодовое имя: «С дурака спрос невелик, бублик вертит — им же сыт»!       Ген с выражением искренней детской пустоголовости похлопал внезапно завившимися ресничками по сторонам. Публика не стала комментировать бравые попытки менталиста защитить подмоченную репутацию и, покидая состояние аффекта, вернулась к работе в прежнем темпе (успешно, вопреки первой неудаче).       Однако, как только условленные 15 минут истекли, многие выжидательно понизили громкость. Рюсуй присвистнул и, не спускаясь с вершины своей бестактности, постучал по воображаемым часам на запястье. Все вытянули шеи. Где же была вся их прошлая робость в тот момент! Бедный Ген, свято желая провалиться сквозь землю, потряс учёного:       — Сенку-чан… Пора вставать.       — М-м… — Ишигами поймал раскачивавшую тело руку и приложил обратно к волосам. Засранец, нашёл время наглеть!       — Ещё 5 минут.       Со всех сторон раздалось растроганное «оу», молниеносно вписанное Геном в «список умений человеческого голоса, усложняющих жизнь» (Тайджу растрогался громче всех; Суйка явно задала деду Касеки неудобный вопрос; Кохаку пыталась усмирить Хрома, который, кажется, начал что-то понимать и делал это слишком буйно; Юзурихе пришлось экстренно развивать талант по игнорированию слона в комнате; Никки сентиментально покраснела, вполголоса цитируя баллады Лиллиан; Гинро торжественно принимал от Кинро его любимый наконечник, официально становясь первым человеком, выигравшим спор на отношения в новом мире. И это ещё хорошо, что Магма отошёл за бумагой и всей драмы попросту не застал).       Обстоятельства познакомили Асагири с беспощадной реальностью, в которой целая жизнь — сюжет низкорейтинговой комедии, где сам он — главный герой.       — Скажи-ка, менталист, — внезапно подал голос учёный, — мы разве изобретали телевидение?       С буддийским смирением, словно открыв врата безмятежного рая и приняв абсурдную никчемность экзистенции, Ген улыбнулся:       — Нет, Сенку-чан, не изобретали.       — Чертовски странно. Только что мне послышался тот противный сериальный звук умиления… — со смутной догадкой в голосе Сенку перекатился на другой бок. Познакомился с аудиторией, обращённой всеми ушами и глазами к их паре, откатился обратно и с прискорбием зоопарковой мартышки поглядел на Гена немым вопросом.       А что Ген? Менталист бы сейчас вряд ли удивился, выскочи из-за его спины мужчина в полосатом костюме с микрофоном и словами «Асагири Ген, улыбнитесь скрытой камере! Вы на программе «Звёздный розыгрыш!» В общем-то, ещё некоторое время Сенку провел в одном с Геном состоянии, бесконечно стремящемся к бездне.       После этого случая они решили, что если смущающие вещи неизбежно случаются, то полезно перестать считать их смущающими.       Правда, сейчас их не заботили подобные мысли. Чем плотнее собеседники приближались к океану, тем прохладней становилась ночная галька.       — Сенку-чан, ты сегодня без обуви?       Ученый покрутил пальцем в ухе и не удержался от сарказма:       — А ты без неё всегда и везде. Решил узнать, чего особого в грязных пятках.       — Не говори так, Сенку-чан! Это задевает мою профессиональную гордость.       — Гордость? Да ещё и профессиональную? Не знал, что ты, как иллюзионист, считаешься с иллюзиями морали, которые люди придумывают ради защиты своего эго.       — Ай, ну тебя со всей твоей бесчувственной агностикой. Гордость — реальная психологическая категория, а психология, к твоему сведению, тоже наука. — Ген метнул ему в лицо рукав, как бы раздражаясь, но не производя при этом должного впечатления вкупе с приподнятыми уголками губ.       — Во-первых, не агностика, а агностицизм. Во-вторых, психология чересчур переменчива, чтобы сообщать достоверные знания, как по мне.       — Переменчива, но не более, чем человек, которого изучает. Никто не способен понять другого полностью, однако пытаться всё-таки стоит. И психология для меня — одна из таких попыток.       Губы окатывает солью южного ветра, пока волны шелестят о берега, слегка аккомпанируя беседе. Их диалог можно считать спором лишь формально — на деле же ни одного, ни другого не заботила собственная правота. С менталистом всё казалось ясно, однако, хоть по Сенку и не видно, он тоже тот ещё любитель почесать языком. Правда, его болтливость имеет два ограничения: либо темой разговора должна быть наука, либо собеседником — Асагири Ген.       — И всё же, какое отношение твоя гордость имеет к голым пяткам? — решил-таки вернуться к теме учёный.       — Самое непосредственное. Обычный человек не обращает на такое внимание, но иллюзионистом может стать даже безрукий. Опасно забывать, что у нас в общей сложности 20 пальцев, за которые отвечает вагон и маленькая тележка вполне подвижных суставов. И я способен проворачивать ребром ноги такие фокусы, дорогой Сенку, какие и тебе покажутся чудом. Это, рассуждая в теории, может сильно пригодиться, поэтому всегда имей меня в виду. — Ген, кажется, был искренне собой доволен.       — Не иметь тебя в виду достаточно сложно, знаешь ли. — Это был комплимент? — Однако ты вообще в курсе, какие следы оставляешь в моей комнате?       Ген скептически вскинул бровь:       — Это крайне невозможно, Сенку-чан. Я никогда не оставляю за собой следов, тем более на таких очевидных местах, как полы! Лучше подумай, как вам всем повезло, что я не стал-таки вражеским шпионом.       — У тебя не было и шанса на другую судьбу. Я обалдеть какой впечатляющий, а ты — впечатлительный. Твоей магии было почти суждено работать на мою науку, — тоже решил порисоваться Ишигами, — Тем более, я говорю не про полы. Ты мою простынь видел?       — Сенку-чан, при всем уважении, ты не похож на того, кто верит в судьбу. Стой… простынь?!       Идя вдоль берега, за разговором они всё ближе подбирались к воде. Отчасти это происходило потому, что Сенку слегка притёрся к менталисту, рассчитывая застать врасплох.       И вот, ожидаемо всклоченный Ген отшатнулся от него прямо навстречу волне. А затем, поскользнувшись, оказался любезно окатан морем от макушки до пят (однозначно повинных во всем). Сидя в воде и обезоруженно наблюдая, как от морских покачиваний расплываются цветы, слабо закрепленные в рукавах, он одним только видом выражал всю палитру эмоций облитой из шланга курицы. Сенку хохотал так, что разогнал всех чаек вокруг.       — Неужели ты до такой степени не признаёшь вину своих шарлатанских пяток, что решил — ха! — смыться, а, болтолог?       — Сенку-чан!.. — угроза в оскале была слишком уж несерьёзна.       — Что такое, менталист? Неужели я вновь задел твою профессиональную гордость?       Несмотря на всю вложенную в слова издёвку, Сенку протянул на помощь руку. И, несмотря на всю вложенную в жест иронию, Ген потянулся к предложенной руке.       Но за пару сантиметров до крепкой хватки ладонь Гена скользнула по подводному камню, и тело без опоры снова полетело в воду.       Сенку моментально среагировал и наклонился в надежде подхватить, однако незамеченная нога подло толкнула под колено. Обдурив неустойчиво стоящего, Ген мигом подмял его под восстановившего гордость себя. Восстановившего настолько, насколько вообще можно восстановить гордость таким бесчестным, хоть и мастерским блефом. Теперь Ген, нависая над лицом Сенку, с ликованием и некоторым укрощением вглядывался в дезориентированное лицо оппонента.       — Сенку-чан, понравился фокус? Насколько у меня полезные ноги по шкале от одного до десяти?       — На все десять миллиардов… — тонкие ручейки бежали с волос ученого, словно намекая Гену делать то же самое, — Клянусь своей чистой простыней, ты и твои пятки мне за всё…       Сенку, даже не договорив, с напором подхватил Гена, вынуждая завалиться на песок. Одна голень сразу же подверглась захвату и на исходе жесточайшего побоища оказалась позорно сдана. Ген боролся изо всех сил, потому что знал, к чему шло дело, но теперь катастрофа была неминуема: прилагавшуюся стопу Сенку мигом защекотал. И столь же немилосердно перекинулся на рёбра.       Сквозь слёзы пленного страдания Ген взмолился:       — Ха-ха-ха! Сенку! Хва…! Хватит! Сдаюсь!       Учёный действительно остановился и оглядел раскинувшийся под ним вид. Порозовевший Ген, переводящий дух с самой искренней улыбкой на губах. Зарылся рукой во влажные пряди и смотрит на Сенку, купаясь в лунном свете, будто в блеске софитов, привычных артисту как второе солнце. Его рука лежит на груди Ишигами, не отталкивая — лишь прижимаясь ближе…       Сенку более чем нравится.       Он прикрывает глаза и заваливается рядом.       — Твой проигрыш засчитан.       Два шумных дыхания перебивают друг друга, словно пытаясь продолжить сражение.       — Ну, допустим. 7:7.       — Ха. Я тебя скоро обгоню.       — Ты только добился ничьей. Мечтай!       Так они пролежали около минуты, восстанавливаясь, пока учёный не заговорил вновь:       — Эй, Ген. У тебя же раньше были серьги?       — Мм? К чему ты вдруг?       Не то чтобы Сенку и раньше не выдавал какую-нибудь странную информацию из воздуха. Просто обычно она обличалась в кучу непонятных нормальному человеку терминов, а никак не в односложный вопрос.       — Да так, просто болтал днём с Рюсуем. Он недавно показывал Касеки схему обычных гвоздиков. Пришлось бедному старику объяснять, для чего люди в 21 веке кололи дырки в ушах и вставляли в них железки. — он усмехнулся, — Я не так давно разглядел твои уши, так что не успел спросить. На самом деле меня заняла одна любопытная особенность: практически все, кто имел проколы в прошлом, не потеряли их в процессе окаменения, если срок со дня прокола составлял более года… Но особой внешней разницы между затянувшимся проколом и сохранившимся нет. И там, и там — точка на теле.       Ген вроде слышал от Суйки что-то про Рюсуя, который предлагал ей «цветочек в ушко», пока Кохаку не сделала ему «больно по голове», но не особо на этот счёт задумывался.       — О, я как-то внимания не обращал. По идее у меня проколам около шести лет, поэтому… — Ген потер ухо, задумчиво прикрыв глаза, — Да, они на месте.       Сенку, казалось, испытал облегчение, но вместе с тем как-то странно занервничал. Рука Ишигами дёргано прошлась по грубой парче халата на груди. Мысленно Ген отметил, что в любое другое время Сенку ни за что бы не оставил без внимания тот факт, что он, по несложным подсчётам, проколол уши в 13.       — Вообще, никакого резона делать серьги не было, да никто и не просил, — немного скомканно продолжает учёный, — но если Рюсуй хочет, Рюсуй получает. А когда о его затее узнали другие современники, то только подлили масла в огонь. И так он организовал небольшое производство с ходячей ценой и дедом Касеки в роли дешёвой рабочей силы. За день сделали, за день раскупили, а ты в это время отплыл к Рури и остальным на остров за своими белыми цветами. Так вот… Может, тебе тоже хотелось бы? Серьги.       Они всё ещё лежали на песке, в какой-то момент повернувшись набок, чтобы видеть лица друг друга.       — Сенку-чан, если их все раскупили, мне будет очень неловко напрягать Касеки снова…       — Хочешь или нет, болтолог? Остальное оставь на меня.       Ген едва заметно прикусил губу, улыбнувшись. Временами Сенку, сам того не замечая, говорил вещи, от которых веяло надёжностью. Асагири с такого плавился, как стеклышко в тысячеградусном огне.       — Когда я работал на телевидении, то часто носил украшения, а дома стояла целая шкатулка подарков. Даже выпало однажды прорекламировать бренд, знаешь, с таким чёрным драконом на марке… Хотя ты наверняка о нём не слышал. В общем, я почти не покупал серьги сам, так как купался в них в силу профессии, но, думая об этом сейчас… Я бы с удовольствием надел какие-нибудь капельки.       Сенку отрывает спину от берега и усаживается, складывая ноги по-турецки.       — Значит, я не прогадал.       Ген копирует его позу, пристраиваясь напротив, спиной к океану, и лунный диск будто нарочно прошивает силуэт Сенку особо искристым сиянием, чтобы сорвать с губ Асагири прерывистый выдох.       Из-за недавних полночных плесканий их головы хорошенько намокли. Зеленоватые волосы Сенку опустились и теперь обрамляли его усталые глаза так, будто он — сошедший на сушу русал, которому приелась жизнь человека. Мрак делал его кожу почти хрустальной, и Ген едва ли мог (и едва ли желал) развидеть этот образ. Его собственные пряди всегда вились от влаги, и в целом он имел представление о том, как смотрится со стороны. Но, даже беря в расчёт свою модельную внешность, Асагири ручался, что ни разу не выглядел и в половину так привлекательно, как Сенку сейчас.       Однако, если бы его мысли мог прочесть сам Сенку, то возразил. Ген не мог даже вообразить, каким мистическим существом казался в раме тёмного морского горизонта. Ишигами явно сходил с ума, если свидетельствовал то, как звезды ныряли с неба прямиком в обсидиановые глаза.       — У меня есть для тебя подарок, менталист.       Сказав это, учёный достал из внутреннего кармана на груди что-то маленькое, кинувшее отблеск между пальцев. Без лишних подсказок Ген понял, к чему шёл весь разговор. Даже не так — к чему шла вся встреча.       На раскрытой ладони лежали гвоздик, неподробно изображающий клевер с четырьмя лепестками, и тонкая линейная серьга из двух нитей. Всё было цвета серебра.       Маленький подарок… Им уже выпадало обсудить схожую тему, когда они забрались на соломенную крышу маленькой кладовой Хрома, только начиная сближаться друг с другом. Стояла точно такая же звёздная ночь, пока они делились своими мыслями, поддавались друг другу, становились ближе. Ген тогда отметил, что нашёл отличный аналог полночной переписки. Но отметил лишь мысленно, а вслух выбрал поделиться тоской по непрактичным, но милым вещам, вроде браслетов, блестящих теней или шёлковых шарфиков. Сенку на это лишь фыркнул, упрекнув в расточительности всех телезнаменитостей разом.       — Бесполезные предметы, если хочешь моё мнение. Я понимаю, почему людям нравится: красота, роскошь и всё такое, но человечество не должно заботиться о подобном ближайшую сотню лет, если желает вернуть прежний уровень и пойти дальше.       Каждому из них жутко недоставало собеседника, который мог бы вспомнить исчезнувшую реальность. Жажда общения ведёт к избеганию тишины. Поэтому Ген не сердился — Сенку говорил не всерьёз, он говорил просто ради того, чтобы не прекращать. Однако даже так Асагири не мог знать, поделился ли учёный настоящим мнением или специально подстроил ответ, чтобы развязать дискуссию.       — Сенку-чан, ты заблуждаешься! Все эти мелочи помогают, и не только с точки зрения эстетики. Безделушки содержат в себе искренние чувства людей. Ведь, если они ни для чего не нужны, зачем бы нам их хотеть? Мы делимся взглядами и эмоциями через маленькие предметы комфорта. Создаём с их помощью связь. Даже ты не можешь отрицать важность человеческих связей.       — Возможно, болтолог. Но не думай, что твоя тирада меня убедила. Я всё ещё не вижу в этих вещах практического смысла. К тому же, есть много других способов построить «связь».       — Конечно, Сенку-чан! Например, соломенная крыша под нами. Она одновременно и служит делу, и связывает нас с тобой. Побольше бы таких крыш.       — Ну и ну, красиво завернул. Но ты прав. Побольше бы таких крыш.       Воспоминания лавой окатили мысли и сердце.       И теперь, после всех тех громких фраз, Сенку преподносит ему самую настоящую, созданную им лично безделушку.       Потерянный для мира Ген оказался способен лишь на касание. Его пальцы легче бабочки опустились на ладонь, державшую серьги. Любая фраза, неосторожный вдох или чересчур резкое движение могли выдать в нём дрожь.       Сенку заговорил снова:       — Фактически я везунчик. Пока мы плескались, я запросто мог их потерять. Но что поделать, с тобой моему поведению часто недостаёт рассудка. — он мягко, так мягко заправил белые пряди Гена, что это вызвало в последнем неконтролируемое желание найти выход эмоциям. Такой человек, как Сенку, непременно должен знать, как сильно его любят, — Если я не ошибся, серебро было модным в наше время. Это верно? — учёный слегка смутился отсутствием реакции, — Что ж, если нет, я могу покрыть их позолотой или добавить драгоценных камней. Когда я сделал чертёж, то без задней мысли побежал выплавлять. Извини, даже как-то не подумал поспрашивать у Юзурихи или Минами. Может быть, они и правда та ещё безвкусица, но мне поскорее хотелось увидеть их на тебе, и… Позволишь надеть? — ещё одно мягкое прикосновение к влажным волосам. Оно стало каплей, переполнившей чашу.       Ген порывисто накрыл ладонь, на которой лежало украшение. Прикрыв глаза, он соединил их лбы.       За движениями последовал осторожный шёпот, будто их разговор подслушивал целый мир:       — Я поцелую тебя, но не за то, что ты даришь мне серьги. А потому что ты, Сенку Ишигами, неромантичный гений, который не делает ничего бесполезного, взял и создал нечто бесполезное для меня.       — Может, я просто захотел… — стушевался учёный.       — Заткнись. Тебе следует знать, что этот поцелуй — не благодарность. Он — всё то, что ты заставил меня почувствовать, Сенку. А собирательный термин отгадай сам, раз такой умный.       Итак, Ген целует.       Его ладони ложатся на чужую шею, а от неё перемещаются на щёки, удерживая лицо Ишигами, чтобы вести поцелуй так, как нужно им обоим. А Сенку добровольно теряется в чувствах.       «Любить как-то приятно. Любить Гена — как-то особенно.» — произвела последняя кроха его разума, перед тем, как окончательно ссыпаться в горстку бесконтактных нейронов. И, по мнению самого Сенку, кроха была чертовски права.       Возможно, всё длилось минуту, возможно, 5, а может, и 10 — нельзя сказать наверняка. Но в одном учёный уверен точно: останавливаться не было ни желания, ни сил. Прекратили они только когда вновь откинулись на песок и едва не начали раскидывать одежду, позабыв про серьги напрочь. В чувство их привел серебряный клевер, напомнивший о себе, когда они соединили ладони. Как выяснилось секундой позже, вторая серёжка успела соскользнуть на песок. Но, к счастью, не успела в нём зарыться.       — Пожалуй, мы увлеклись. — заключил Асагири, после того, как слез с Сенку и помог отряхнуть волосы от песка. Потом им в любом случае понадобится хорошая ванна.       — Пожалуй. — подхватил Ишигами. И ни один не выглядел действительно пожалевшим, — И всё же, дай мне наконец повесить на тебя серьги, пока мы опять… не увлеклись.       Некоторое время Сенку делает вид, что возится с застёжкой, на самом деле просто играясь с длинной серьгой. Из-за особенностей причёски Асагири гвоздик скрылся за копной волос, однако Ишигами на это и рассчитывал. Не то чтобы он не хотел, чтобы кто-то ещё его видел. Просто приберёг удовольствие для себя, никаких скрытых мотивов.       Нитевидная серьга удачно завершила композицию, вписавшись в образ как влитая. Сенку лишь раз интересовался дизайном и цветокоррекцией, но прямо сейчас ощущал себя фэшн-экспертом. Или, как минимум, редким ценителем искусства.       Не успел он налюбоваться, как вдруг на него не к месту снизошло: окружение значительно изменилось. Небо посветлело в лазурь, луна уже не серебрила входную гладь, а далекий туман повеял прохладой. Настали предрассветные минуты.       Сенку оглянулся, и Ген, видимо, тоже уловил перемену.       — Почему солнце восходит так рано? Который час?       — Кажется, — Сенку что-то мысленно прикидывал, сверля горизонт взглядом, — уже четыре. А беря в расчёт то, что мы встретились в полночь, не столь удивительно, как быстро пролетело время. Если также учесть смещение земной оси, то летнее солнцестояние — это как раз сегодня. Точнее, уже вчера.       Гену прямо-таки захотелось наподдать этому убийце атмосферы. Таков уж Сенку — как всегда, доказательность и сухая логика во плоти. Это из него не вытравить, да и не к чему. Даже приятно, что некоторые вещи не меняются, существуя без оглядки на обстоятельства.       — И все же обидно, что мы не добрались до сна. — добавил учёный, — А ещё обиднее, что твои ноги не добрались до моей постели.       — Ещё одно слово про мои пятки, и я начну носить обувь. Только потом не жалуйся, что никто не спас будущее человечества левым мизинцем ноги в ответственный момент.       — Как скажешь, болтолог. Твоё слово — закон.       Закон? Ген даже слегка опешил. Чтобы Ишигами и распылялся терминами науки? Да для него это как богохульство для прихожанина храма Кого-Нибудь Очень Святого.       — Дорогой Сенку, не позволяй влюблённости в неотразимого меня убивать свою рациональность! Скажем, я заявляю, что солнце синее, игнорируя тот факт, что оно жёлтое. Ты разве в это поверишь?       — Конечно же нет. Но, если ты так скажешь, я сделаю его синим. Всё просто.       Завидев ступор собеседника, граничащий с готовностью растрогаться, Сенку развеселился, будто ребёнок, кинувший друга на целую пачку листьев (что, как известно, примерно триллион в деньгах).       — Не смотри на меня такими большими глазами. Я много обещаю, потому что ты на десять миллиардов процентов не поступишь так, как бахвалишься, болтолог. Твой максимум — заявить, что я дурак, игнорируя тот факт, что мой айкью превышает 180 баллов.       — Даже удивлен, что не 180 миллиардов.       Солнце уже вклинило в утренний пейзаж свои лучи, из-за чего розоватый небосклон стал неимоверно похож на растёртые касаниями уши, в которых заревом горело серебро.       Какая насыщенная ночь. Звучит как будущее важное воспоминание, правда?       — Ну, давай шевелиться. Уже новый день.       — Ты прав. Скоро начнут вставать особо ранние пташки. Не будем рушить для них образ рассудительного Сенку-чана, который всегда поступает по логике и ни за что не променял бы здоровый сон на тайное свидание.       — Прими это за мой вклад в нашу общую стрессоустойчивость.       — Конечно-конечно, Сенку чан, так и поступлю. Твоё слово — закон!       За легким разговором они неспешно двигались в направлении мастерской, откуда начался их путь.       Мирное море убаюкивало изнурённые сознания. Оба погрузились слегка в мысли, не заполненные ничем, кроме звуков утра, и слегка в уют общего молчания — своеобразное равновесие между друг другом и самими собой.       Это приятное ощущение сменилось обыкновенным скепсисом для Сенку, когда он, оторвав взгляд от моря, увидел, чем промышлял за его спиной менталист.       — Ген.       К этому времени они уже дошли до раскинутых у мастерской тряпок с сухофруктами. И Ген не преминул этим воспользоваться, набив едой щёки. Сенку даже не хочет предполагать, сколько горстей оказалось в фиолетовых рукавах до того, как удалось засечь преступника.       — Сенку-чан, один кусочек, ну, с кого убудет? Дикая груша эволюционировала в прекрасную смесь кислинки и сладости за последние три тысячи лет. Ну, давай, открой ротик и скажи «аааа»…       Протянутый кусочек сушёной груши выдавал в Асагири полное неугрызение совестью. Но не то чтобы Сенку злился. На самом деле в тот миг он понял, что его привязанность к наглому придурку до смешного сильна, если даже грёбаное воровство запасов на зиму не пробудило в нём разочарования. Скорее устойчивое желание настучать по черно-белой тыковке. А также что-то иррациональное, что вынудило среди сотни гневных реплик выбрать для озвучивания именно:       — Я бы хотел помнить тебя таким вечно, знаешь. Эгоистичной задницей, протягивающей мне сухофрукт.       Ген на это лишь рассмеялся:       — Я высыплю всё обратно, Сенку-чан, только не зови меня задницей больше!       И, вопреки своим же словам, надавил Сенку на щеки, чтобы быстренько всунуть тот самый кусочек груши ему в рот.       — Но ты поймёшь меня гораздо лучше, если попробуешь, о чем я говорю.       Пока Ишигами оскорблённо скалился, всё ещё держа сушёный фрукт в зубах, менталист кончиками пальцев приподнял его лицо, нахально-показательно скопировав ухмылку.       И именно в этот момент раздался звук затвора.       Ген и Сенку синхронно повернули головы. На небольшом расстоянии от них, сбоку от мастерской, где находился фотоштатив, Франсуа бесстрастно отводила объектив от лица.       После чего их идиллия жестоко разрушилась безапелляционным:       — Я проявляю фото и отдам вам чуть позже. А сейчас извольте освободить место. Мне необходимы сухофрукты для компота.       От неожиданности Сенку расслабил челюсть, и кусочек груши выпал, следуя всем кинематографическим канонам. Да почему эти тупые сериальные клише преследуют их?       Франсуа — как раз одна из тех ранних пташек, о которых упоминал Ген. Всё же каждое утро завтрак на столах появляется не мановением волшебной палочки.       — Мы… уже уходим.       Кто из них это пробормотал? Ситуация выставила обоих в столь неприглядном свете, что ни один, ни второй от смущения не помнили, как добрались до хижин.       А некоторое время спустя у подушки Сенку действительно обнаружилась фотография.       Правда, она едва не оказалась смята из-за хаоса, устроенного ими на простынях тем вечером, но это детали.       Фотография запечатлевала тот самый момент, когда Сенку и Ген ухмылялись друг другу на фоне утреннего моря. Ворованный сухофрукт в зубах учёного, пока менталист приподнимает его лицо и стоит непозволительно близко — идеальный компромат на обоих. Им оставалось лишь молится, чтобы Франсуа не знала, как делать копии.       На обратной стороне французский курсив гласил:       «Tant que l'amour vit en nous, nous sommes éternels.»       А чуть ниже в углу перевод:       «Если в нас любовь живёт, мы вечны.»       Ген заметил конверт с фотографией первым, сидя бедрами на Сенку и зацеловывая его шею. Однако, это тоже детали, которые следует опустить.       Асагири, всё ещё занимая позу, прочёл надписи вслух. А лежащий под ним Ишигами лишь содержательно вскинул бровь в ответ на корявое французское произношение. Но менталист ничуть не смутился. Напротив — уже нашёл, чем смутить партнёра.       — Видимо, это отсылка на твоё милое замечание, Сенку-чан. «Я хочу помнить тебя таким вечно!» Мне показалось, что сердце выскочит из груди, когда ты так сказал!       И стратегия сработала. Сенку и впрямь слегка забегал взглядом, переходя в защиту:       — Тебя так восхитило то, что я хочу помнить твою эгоистичную задницу вечно, болтолог?       — Не стесняйся, Сенку-чан. Разве плохо мечтать о бесконечности? Особенно в ключе того, что любишь. Кем бы оно не являлось. — Асагири игриво подмигнул и выразительно распахнул халат, внося этими действиями ясность в и без того непрозрачный намёк, — «Tant que l'amour vit en nous, nous sommes éternels» — Франсуа отлично выразилась за меня.       Сенку положил ладони на бёдра Гена.       — Знаешь, твой французский хуже, чем ты думаешь.       Ген взялся распахивать одежды Сенку.       — Да чтоб ты знал, мой уровень — В2! Я не прочь как следует доказать его тебе, mais pour le moment, je m'intéresse davantage à notre corps, Senku-chan.       Сенку перевернул их, уложив Гена на подушки.       — Ты сейчас сморозил какую-то непристойность на десять миллиардов процентов.       Ген обвил шею Сенку руками.       — Раскрою этот секрет позже. А пока не будем отвлекаться.       Меньше чем через минуту фото оказалось наспех вложено назад в конверт и успешно забыто.       Новую минуту славы оно получит лишь десять лет спустя при ремонте половиц.       Но это вновь детали, не стоящие упоминания, пока время не прояснит их своим чередом.       Да и что для человека время? Испытание? Трата? Дар?       Ответ: всё, кроме вечности. И именно поэтому так хорошо, когда есть кто-то, готовый разделить свою невечность с тобой!