Этот кагэма был особенным

      В комнате было душно. Остро пахло сладостью тлеющего фимиама, курящегося в простенькой, но сделанной со вкусом акода. Благовония зажгли ещё до его прихода и Кёджуро подозревал, что в их составе есть немалый процент сильнодействующего афродизиака. Иначе как объяснить, что прикосновения к его талии мягких, но холодных рук, почти вытеснили из головы все сомнения?       Организм истребителя демонов способен противостоять некоторым ядам, но сейчас способности почему-то не играли никакой роли, ведь это он, а не кто-то другой лежит под незнакомым мужчиной, сдержанно покусывая собственные губы; невесомые, но уверенные поглаживания кагэма словно пускают под кожу сотни электрических разрядов, заставляя Кёджуро ёрзать по футону, будто готовую к метаморфозам куколку. Он предпочёл бы погасить небольшой андон, разгоняющий успевшие сгуститься сумерки, но просьбе не было места в занятом одной единственной мыслью сознании:       «Почему его руки такие нежные?»       Ни сухой, потрескавшейся кожи, ни грубости застарелых мозолей или выпуклости затянувшихся ранок. Ничего. Только мягкий светлый шёлк, без единого видимого изъяна. Ренгоку понимает, что ему было бы достаточно простой возможности касаться нависшего над ним человека, любуясь его пропорциями и плавными линиями чётко очерченных мышц. Это приносит ни с чем несравнимое удовольствие и не является чем-то слишком уж неправильным.       Интересно, если бы он не был истребителем, у него были бы такие же прекрасные кисти?       Вряд ли.       Кёджуро на мгновение стесняется собственных рук, обезображенных перебитыми, неровно сросшимися костями и многочисленными белёсыми шрамами, хаотичной сеткой покрывающих кожу. Его тело целиком и полностью состоит из несовершенств. Сломанные кости, разорванные мышцы, частые капельки ожогов, приобретённая тугоухость. И это даже не весь список. Их профессия накладывает отпечаток не только на душу, но и на тело. Он старается об этом не думать, но сделать это куда сложнее, когда на тебя внимательно смотрят два бездонных озера, а ты сам практически обнажён. Впрочем, чувствительные поглаживания под распахнутой юкатой быстро заставляют сконцентрироваться на горячих волнах, приливающих к паху. Юноша, будто прочитав его переживания, переплетает их пальцы и влажно целует напряжённые венки на шее, задевая кожу зубами.       Кагэма трогает бережно и осторожно, словно боится причинить боль. Довольно иронично. Ренгоку давно привык к боли, но прямо здесь и прямо сейчас, наверное, впервые в жизни ощущает себя хрупкой фарфоровой вазой, которую ни в коем случае не хотят разбить.       Тот, кто доставлял ему массу спорных ощущений, обладал хорошо развитой мускулатурой. Это отличало его от большинства других кагэма, обычно имевших изящные, точёные фигуры. Такие мальчики больше походили на девочек, и почему-то ценились намного выше остальных своих коллег. Не то, чтобы Кёджуро глубоко разбирался в теме, но при общении с Тенгеном невозможно не обогатиться парой-тройкой сомнительных знаний. Столп звука неизменно демонстрировал обширную осведомлённость о большинстве злачных мест, в которых им доводилось бывать по долгу службы.       Несмотря на наличие трёх прекрасных жён, заставивших бы истечь слюной любого среднестатистического мужчину, Узуй не упускал возможности испытать что-то новое, и на весь скептицизм друга отвечал коронным:       » — Кёджуро, ты блестяще наивен и глуп. Ощущения здесь совсем другие! К тому же, яркий секс с представителем своего пола за измену не считается! Ты разве не понимаешь?»       Кёджуро действительно не понимал. Сколько бы Тенген не разглагольствовал и не упорствовал в их беседах, один факт оставался неизменным — ему было не с чем сравнивать. Он всячески избегал привязанностей, всю жизнь запрещая себе смотреть на девушек и женщин как-то иначе, чем на друзей и боевых товарищей.       С друзьями и боевыми товарищами не трахаются.       Не стоило соглашаться на уговоры. В памяти ещё свежи картины того, как страдал отец после смерти матери. Душевные терзания превратили сильного духом человека в полупрозрачную и угрюмую тень себя прежнего. Шинджуро Ренгоку изменился до неузнаваемости, и Кёджуро не хотел повторять его судьбу, ведь знал, что гибель абсолютного большинства истребителей — всего лишь вопрос времени. Таков итог непоколебим, однозначен, и также неизбежен, как ежегодный приход сезона сливовых дождей.       Его долг — спасение людей. Никто не должен сталкиваться с ещё большими горестями из-за ни к чему не ведущих привязанностей.       Ещё Кёджуро прекрасно знал, что будет жалеть о сегодняшней ночи, проведённой в квартале Красных фонарей.       Короткие ногти слегка царапнули обнажённую грудь и мечник с силой стиснул зубы, сдерживая норовившее сбиться дыхание, и на секунду отвлекаясь от одолевающих голову мыслей.       От новизны получаемых впечатлений кровь кипела в венах. Сердце гулко бухало в груди, загущая вязкий смог алкогольного возбуждения. Несколько отёко саке были вынужденной мерой, чтобы в последний момент не передумать.       Кагэма точно знал, где и как нужно трогать разгорячённого клиента. Знал, как доставить удовольствие и неспеша довести до исступления.       Ренгоку теряется в ощущениях.       Духовное падение невозможно остановить там, где оно начинается с собственного же прыжка в тёмную пасть отвесной пропасти. Острые камни щерятся смертельно опасным частоколом и стремительно растут, приближаясь с каждым мгновением. Кажется, ещё немного, и они насквозь проткнут податливую плоть. Истребителям нельзя любить, нельзя привязываться, нельзя заставлять близких страдать из-за гнилостного эгоизма. Кёджуро прочно впитал в себя эти убеждения и навсегда сросся с мыслью, что останется один. Поэтому даже не спрашивал имени того, кто вжимает его в простыни, запуская горячий язык ему в рот.       Не хотелось, чтобы тягуче тянущиеся минуты когда-нибудь заканчивались. Внезапно Кёджуро осознал, что ему мало. Стыдливая краска прилила к лицу, стискивая разум в крепких объятиях вины — невыносимо хотелось большего.       Но ведь он пришёл сюда не за удовольствием. Другой мужчина просто обязан был вызвать в его душе ревущую бурю отвращения, но отчего-то этого упорно не происходило.       — Ты такой красивый, — хрипло шепчет кагэма, и Ренгоку покрывается мурашками. Ему нередко говорили, что у него яркая внешность. Обзывали креветкой-темпура или лупоглазой совой. Но красивым не называл никто. До этого момента.       Когда Кёджуро сознательно выбрал быть снизу, то думал, что его будут драть, как сучку. Даже когда его голову кружило от слишком горячей воды в офуро, а руки выполняли все необходимые приготовления, он был уверен, что этот опыт оставит после себя одну лишь боль и липкую плёнку стыдливого позора. Он сдался, чтобы раз и навсегда доказать самому себе, что всё людское ему чуждо. Зов плоти можно отлично удовлетворять парой резких движений. Для этого никто не нужен.       Реальность оказалась иной.       Кагэма рычит, как дикое животное, с силой разворачивая Кёджуро на живот, но в его движениях нет грубости — он пристально следит за каждой эмоцией, каждым взмахом ресниц, каждой гримасой и каждым вздохом. Он не хочет причинять лишней боли, тщательно готовя и растягивая. Ренгоку изнывает и хныкает, утопая в сковывающей мышцы эйфории. Он умоляет о большем, но его держат на удивление крепко, не позволяя сдвинуться ни на миллиметр. Кёджуро стонет и извивается, когда скользкие от масла пальцы массируют что-то внутри его тела. Хочется податься им навстречу, углубить и усилить ощущения.       Ренгоку забывает, как следует дышать, и концентрация срывается впервые за многие годы, когда он оборачивается и ему чудится, будто голубые радужки на мгновение уступают место жёлтым, а белки глаз змеятся синими линиями изломанных склер.       Он слепо моргает и всё возвращается на круги своя. Сильные пальцы вцепляются в его шею, а толстый член в заднице продолжает ритмичные толчки.       Кёджуро понимает, что что-то не так, и пытается извернуться, чтобы снова посмотреть в глаза кагэма, но его собственный член, истекающий смазкой, вдруг накрывает чужая ладонь, и в голове становится пусто. Абсолютно всё перестаёт иметь значение, кроме отчего-то посиневших пальцев, теребящих налитую краснотой головку.       С протяжным стоном Ренгоку кончает, обильно пачкая простыни пропитанного потом футона. Следом за этим тяжёлое тело наваливается сверху, придавливая своей массой, а внутри разливается тепло.       За ночь они переспали несколько раз, и каждый из них отличался от предыдущего, как небо отличается от земли, а вода отличается от пламени.       Каждый раз был особенным.       Эта ночь была особенной.       Этот кагэма был особенным.