Новое хобби

Бетховен был очень увлечённым. Неважно чем, главное увлечённым. Изначально, всё о чём он мог думать — это гёзо. Его мания к этому блюду была явно ненормальной. Хотя кого это волновало… Когда же цель в виде совершенного гёзо была достигнута, Бетховен был в ступоре. С одной стороны, он наконец-то смог исполнить мечту, а с другой… Ему пришлось искать новую вещь для своей мании. Гитара не заставила себя долго ждать. Потом была рыбалка, резьба по дереву, шитьё и много чего ещё. В итоге он вернулся опять к искусству, опробовав рисование, коллажи, фотографию… В конце концов известные ему занятия закончились, поэтому он одолжил у Соске планшет и поискал информацию в мировой сети. Покопавшись около часа, он нашёл вещь, которая показалась ему интересной и даже полезной. Но для неё понадобилась верёвка, очень много метров верёвки… Сначала мужчина хотел сплести её сам, потому что идеальный инструмент сможет сделать только он. Ни одна существующая верёвка не подойдёт для того, чтобы воплотить его замысел, его произведение искусства! Поэтому тот упорно, но безуспешно пытался сплести хотя бы один метр, что у него не выходило. Заметив заинтересованность своего семпая, проходящий мимо Шуберт восторженно заявил, что сам найдёт всё, нужное для первоклассной верёвки, и выбежал из особняка. Его проводили грозным взглядом. Через пару часов домой вернулась Канаэ, которая явно была недовольна тем, что мужчина навёл в их гостиной беспорядок. На полу, ковре, столе и диване валялись куски от верёвки, которая явно не смогла появиться на этот свет. Хорошенько наорав на бездельника, который ещё и грязь разводит, та сунула ему в руки пылесос и заставила убрать всю гостиную. А чтобы Бетховену было не так обидно, девочка дала ему хорошую плотную верёвку. И вот сейчас великий композитор сидел в своей комнате и мучал подушку. Просто это единственное, что хорошо поддавалось верёвке и могло хоть как-то изгибаться. Узлы, конечно, были красивыми и интересными, не зря же мужчина смотрел схемы их создания, но вот ткань наволочки явно не пригодна для такого. — Не идеально! — возмущённо крикнул Бетховен, откидывая подушку в сторону. Чего же ему не хватало для совершенства? Что можно так прекрасно обвязывать верёвкой, очерчивая все рельефы и делая из этого предмет искусства… Тело человека. К гению пришло осознание, и тот взбудоражено вскочил. Как же он сразу не понял, человеческое тело — это идеальный предмет для его узлов. Но вот где он сможет его раздобыть? Собственное ему не подходит, так как Бетховен не сможет завязать на себе ни одного узелка. Канаэ с Соске он даже в кандидаты не записывал, они ещё дети. Подобная просьба будет совершенно неуместна. Шопена из его комнаты не вытащить, Лист… Начнёт опять свою шарманку про любовь, хотя её тело так подходит. Шуберт ушёл добывать материалы для верёвки, хотя так даже лучше. Остаётся только… — Эй, Людик, чем занимаешься? — дверь в комнату открылась, и персона без стука вошла во внутрь. — Моцарт, — мужчина внимательно глянул на друга, который заметил у своих ног связанную подушку и заинтересованно попинал ту ногой, — как раз ты-то мне и нужен! — Я? Правда?! — весело воскликнул паренёк, сверкающими глазками глядя на хозяина комнаты. Но после тот задумался, прищурившись. — А зачем? — Я собираюсь создать нечто удивительное! Произведение искусства, которое будет поражать своей необычностью! — вздымая руки к потолку, торжественно восклицал Бетховен. — А ты станешь полотном для него! — А-а-а, понятненько. Это опять твоё новое хобби? — с язвинкой уточнил тот, поднимая подушку с пола и пытаясь её развязать. — Можно сказать и так, но я собираюсь создать поистине совершенную композицию из этой верёвки, — он указал на предмет в руках Моцарта, — и твоего тела! Пафосность раздавалась в каждом слове. То, с какой уверенностью мужчина произнёс свою речь, заинтриговало розововолосого так, что тот даже не осознал сказанных слов. На самом деле бездельник уже давно маялся со скуки, поэтому и зашёл к Бетховену. А тут намечается что-то интересненькое, так что почему бы и нет. — Я согласен! — поднимая руку верх, так же задорно ответил парень. — Замечательно, — кивнул Бет, складывая руки на груди. — Что мне нужно делать? — Для начала закрой дверь. Я не хочу, чтобы кто-то видел моё творение неготовым, — заявил тот, выуживая из рук друга подушку и начиная её развязывать. Но немного подумав, добавил, — И сними свою шляпу, она будет мешать. Паренёк послушно прикрыл дверь и откинул свой головной убор куда-то в сторону, на кучу вещей. После он опять прошёл в середину комнаты. Блондин кивнул ему на пол, говоря садиться на татами, пока сам мучался с узлами. Когда пятая точка весельчака приземлились на одеяло, которое не смягчало жёсткость пола, её хозяин внимательно наблюдал за руками, которые развязывали верёвку. Подушку освободили через несколько минут и кинули на пол. Бетховен скрутил верёвку в руке, после сложив её пополам. Отступив немного места, тот завязал узел и образовал первую петлю. Не большую, но достаточную, чтобы просунуть туда верёвку. Бетховен перевёл взгляд со своих рук на парня, сидящего перед ним и начал двигаться в его сторону. От внезапных шагов Моцарт вздрогнул, а когда перед ним ещё и встали на колени, вообще выпал в осадок. — Так будет удобнее, — ответил мужчина на возникший в мыслях у друга вопрос. — Наклони немного голову. Его слушаются, и тут же за светлую шею закидывается та самая петелька. Плетёный шнур необычно трётся об оголённую и чувствительную кожу. Шутник морщится, ощущая лёгкие мурашки, скользящие по спине, пока спереди завязывается ещё один узел, заключая шею в «плен». Получилось немного туговато. Чтобы не задушить свою модель, Людвиг просовывает два пальца между верёвкой и шеей друга. Они прошли прекрасно, так что паренёк выживет. Тот сглатывает, и его кадык двигается. Глаза блондина это замечают, и их владелец чувствует наслаждение от такого незначительного движения. Он медленно опускает зрачки вниз, с шеи на ярко-малиновые ткани. Мужчина хмурит густые брови и поднимает взгляд на другое недоумённое лицо. — Что? — хлопает ресницами Моц. — Плащ тоже снимай, — в своём привычном тоне заявил блондин, уводя глаза в сторону. — Может мне ещё и майку с шортами снять? — возмущённо фыркнула модель, нехотя развязывая атрибуты одежды. — Для полного совершенства можно конечно, — опять яро вспыхивая к своему делу, вырвалось из Бета, но после он остыл и почистил горло, — но ты не согласишься. — Прямо читаешь мои мысли, — играя в недовольство, тот откинул ткань плаща в сторону. — Теперь всё? — Да, — коротко ответили Вольфу. И опять сильные руки покрепче затянули узел, словно потом никого никто развязывать не будет. Отмерив расстояние побольше, Бетховен приложил получившийся отрезок к груди, следя, чтобы тот закончился ровно на диафрагме. Оказалось маловато, поэтому Людвиг скользнул рукой ниже, останавливаясь уже под грудной клеткой. Идеально, и появился новый узел. От прошедшейся кисти Моцарт выгнулся, пока напряжение опять не утихло. Пока что сидящему парню казалось всё это безобидным. Странным, но максимально безобидным. Поэтому тот качался из стороны в сторону, снимая нарастающее волнение и ожидая чего-то действительно интересного. Чужие руки обвили его тело. Он вздрогнул. Не настолько интересного. Мужчина приблизился лицом к его животу и, повозившись с верёвкой за спиной, вернул концы обратно вперёд. — Что ты?.. — заикнулся Моц, но его немного стянули. — Не двигайся, это мешает. — Хорошо-хорошо, Людик, — хмыкнул парень. Верёвки утянули его грудь, на что он тихо ахнул про себя, отмечая, что дышать стало труднее. Во всяком случае, ему так показалось. Теперь сверху его связывало пару мотков верёвки, но композитор всё-таки не понимал, где именно здесь искусство. Хотя ситуация была терпимой. Терпимой, пока он не двинулся, и верёвка не прошлась по его соскам, чувствовавших и до этого момента себя прекрасно. Это всё взбудоражило тело. Новое неожиданное движение и трение повторилось. Даже через ткань футболки хорошо чувствовалось, как плотный шнур сжимал его грудную клетку. Чтоб эту верёвку. Точнее Бетховена с этой верёвкой… — Мы закончили? — нервно ёрзая, спросил тот, когда его друг начал подниматься с колен. — Нет, — отрезал блондин, беря в руку ещё один моток верёвки и всё так же складывая в двое. Серьёзные и сосредоточенные глаза, которые всё это время бродили по худому телу, глянули на парня из-под густых бровей. Моцарт озадаченно поглядывал то на друга, то на своё тело, которого испытывало некий дискомфорт. Он постоянно ёрзал на месте, напряжённо держа спину прямо. Голубые глазки блестели, а розовые пряди волос прикрывали почти невидный румянец. Бет дрогнул. Воздух в его груди спёрло. Он не должен поддаваться. — Я решил, закрой глаза. Ты ни в коем случае не должен видеть моё незаконченное творение. — Что?! Но я часть этого творения! Я хочу видеть!.. Эй, что ты творишь?! — заверещал розововолосый, когда его руки схватили и начали наматывать на них верёвку с узлами. — Это часть моего шедевра! — затягивая получше узел где-то у локтей, выкрикнул Бетховен. — Это выглядит странно, не думаешь? — недоверчиво сузив глаза, пробурчал Моц. Ему не ответили. Мужчина отвернулся от него, оглядывая комнату в поисках хоть какой-то тряпки. Но, не найдя подобной, сдёрнул платок со своей шеи, который тут же оказался на глазах у сидящего рядом. Моцарт начал было извиваться, чтобы освободить свои руки, но верёвка на груди дала о себе знать. Он болезненно выдохнул, подавляя голос. Сильные руки прошлись по голове и прядям розовых волос, завязывая узелок на платке. Новую верёвку уже привязывали к старой у диафрагмы. После её натянули, и парень почувствовал животом ещё пару узлов на ней. Чёрт… Он скрючился, не желая чувствовать, как его ещё больше связывают. — Моцарт, — прозвучало серьёзно. После на поясницу парня легла одна из чужих рук, — выпрямись и привстань. Голос оказался прямо около его уха. Поэтому он смог услышать всё, все оттенки и нотки, глубину и бархатность. Щёки вспыхнули. Рука на спине начала давить, прося выполнить сказанное. Классикалоид сиюсекундно расправил плечи, поднимая грудь. Верёвка опять натянулась, заставляя того ахнуть. Еле услышав этот звук от самого себя, зрачки Моцарта округлились. Желая, чтобы его друг этого не услышал и стараясь как можно быстрее отойти от произошедшей ситуации, розоволосый привстаёт на дрожащих коленях. Он чувствует, как Бетховен перемещается и что-то делает с верёвкой. И вот уже она продевается в петлю сзади на его шее. — Что на этот раз? — в голосе слышен испуг. Неожиданно верёвка между его ног натягивается, принимая очертания тела. Ноги не выдерживают, и парень садится обратно. Из-за этого натяжение ослабевает и испугавшийся может вздохнуть с облегчением, но ненадолго. Бетховен натягивает шнур, как струну, плотно завязывая её в петле. Моц лишь тихо мычит, стискивая свои ноги, что только давало больше трения. — Бет… Давай мн-х… Давай закончим..? — пробубнил тот, пытаясь выдавить у друга каплю жалости. — Я… Мне кажется, что нх… Что уже достаточно… — Нет. Ещё не готово. Я хочу завершить всё идеальным! — протягивая шнуры опять вниз, попутно делая узлы, заявил творец. — Это будет просто превосходно! Шедевр! — Но… Но мне как-то не хорошо-о-о, — пытаясь найти наиболее удобное положение таза, чтобы верёвка касалась его меньше, протянул Моцарт. Всё бесполезно, в животе скапливался жар, а его промежность всё больше тёрлась о оковы. — Давай как-нибудь позже?.. Просто сейчас я бы… Уф… Ммх, я бы хотел отлучиться-а… — он горячо выдохнул. — Раздвинь ноги, — ровно сказал Людвиг. Моц вжал голову в плечи. — Последним штрихом я свяжу твои ноги, — уверенно продолжил тот, кладя свои руки на колени парня, — так что раздвинь их. — Бетховен, хватит… — прошептал Моцарт, склоняя голову. — Говорю тебе, раздвинь. Парня передёрнуло. Его и так красные щёки налились алым от злости. — Я… Не буду я ничего раздвигать! — возмущённо выкрикнут тот, начиная размахивать связанными руками. От такой тряски блондин не удерживается и падает прямо на друга. Но Моцарт не унимается, вереща как резаный. — Отпусти меня! Я отказываюсь участвовать! Я протестуют! — ёрзая и извиваясь под мужчиной, продолжает кричать тот. Пусть верёвки его стягивают, пусть каждое движение отзывается болью и одновременно наслаждением. Его вывела вся эта ситуация, поэтому, когда Бет, наконец поднялся, нависая над парнем, розововолосый начал колотить в его грудь и пинать ногами. — Слушай, батянь, а ты мой планшет не видел? — вместе со всем этим шумом, в комнату зашёл Соске, потирая затылок. Тут же тот, опешив, подпрыгнул, когда обнаружил друзей на татами, чуть ли не сидящих друг на друге. Позже в глаза бросилась верёвка, которой был связан Моцарт и платок, немного съехавший и закрывающий всего один его глаз. — Ха… Ладушки, сам поищу, — с прямым лицом заявил тот, уже прикрывая дверь. — Не буду вам мешать… — Э-э-э! Соске стой! — завизжал классикалоид, лежащий снизу. — Это не то, о чём ты подумал, парниша! — крикнул вдогонку блондин, но, заметив в дверях хозяйку особняка, замер в немом ужасе. — О, Соске, а ты чего на проходе стоишь? — поинтересовалась та. — Не собираешься заходить, так отойди, я за бельём, — открывая дверь настежь, пробурчала девочка, после замирая. Ещё одна гримаса ужаса в копилку. — Вы что творите?! — корзинка с одеждой попала на пол. — Извращенцы чёртовы! Хотя бы дверь прикрыли, раз уж подобным занимаетесь! — Да всё не так, Канаэ! — перебил подругу Моцарт, тряся своими связанными руками. — Он просто, мы это..! — Не оправдывайтесь, грязные извращуги! — прикрикнула домовладелица, захлопывая за собой дверь. Бетховену пришлось весьма долго объяснять всю ситуацию. С горем пополам девушка ему поверила, но просила подобным больше не заниматься. Зато Соске не поверил ни единому слову и с осторожностью смотрел на блондина, в любом удобном случае отходя подальше. А в сторону другого классикалоида брюнет кидал осуждающий взгляд, на что Моц опять начинал возмущаться. — Та верёвка? — переспросила шатенка, переставляя кастрюлю с конфорки на столешницу с деревянной подставкой. — Я не помню, где она. А тебе зачем? — сузив глаза, подозрительно глянула та. — Да так, я хотел кое-что подвязать и ничего не нашёл, — виновато улыбаясь, почесал свой затылок Моцарт. — Ну раз ты не знаешь, то я не буду мешать! И фигура в плаще исчезла за углом. — Спроси у батяни! — крикнула Канаэ, но после добавила, — Только посмейте опять что-то извращённое сотворить! И вот великий классик стоял у двери своего друга. Стучать? А может не надо… А может вообще не стоит заходить… Он нервно сжал рукав майки. Прошлые воспоминания вновь появились в памяти, и его щёки опять вспыхнули. Возбуждение забурлило. Парень громко выдохнул, пытаясь успокоиться. — Хей, доброе утречко, — с натянутой улыбкой поздоровался тот, открывая дверь. Людвиг был в своей комнате, сидя на татами с кучей листов бумаги. После слов друга он поднял серьёзный взгляд на гостя. — Чего хотел? — А… Это, помнится, у тебя верёвочке была, не одолжишь? — рассеянно затараторил Моц, опять краснея. Мужчина немного продолжил смотреть на смущённое лицо собеседника, после опуская взгляд обратно вниз. — В шкафу, на какой-то из полок, — отчеканил блондин, не поднимая глаз. — Ой, спасибочки. Ты меня просто выручил, — отозвался тот, обходя друга и открывая шкаф. На первой же попавшейся на глаза полке оказалась та самая верёвка. Тонкие пальцы нервно взяли её, сматывая для удобства. А ведь этой верёвкой его… Парень взглотнул, призрачно ощущая те касания к своему телу. — Это всё? — всё ещё возясь с листами, спросил Бетховен. — А, ну… — Моц опустил голову, чувствуя, как его кожа горит, а тело потеет. Спросить, или же… — А ты уже не связываешь… Никого?.. Повисла тишина. Шуршание листьев бумаги прекратилось, Людвиг замер. Весельчак уже сто раз пожалел о заданном вопросе. — Я решил создать что-то поистине великое из бумаги, — вдруг отозвался тот, показывая на своей ладони непонятную фигурку. — Э-э… Понятненько… — голова у Моцарта повисла ниже некуда. — Значит завязал… Ну хорошо, я тогда пойду… — А зачем мне опять кого-то связывать, если я уже смог создать шедевральную композицию, произведение искусства… Моц повернулся, глядя в глаза Бетховену. Всё тот же грозный взгляд, всё те же хмурые брови, но что-то тёплое донеслось до подсознания парня. Оно приятно окутало тело, зажигая в груди маленькую искру. Моцарт улыбнулся уголками губ. — Рад за тебя. И… Удачи с новым хобби, — хмыкнул тот и выпорхнул за дверь, прикрывая её. После блондин не видел, как Моц облокотился о стену рядом с комнатой. Его руки сжали верёвку. Он хотел попросить… Он хотел, чтобы… Чтобы его опять связали. Чтобы Бетховен связал, чтобы увидел в нём искусство. А Моцарт не заметил, как покраснели щёки вечно хмурого мужчины.