Сансара

Млечная гладь её лика сверкает в пожаре ночи. Звёзды спустились с небосвода, смяли всё видимое человеческому взору, оставили искры и вонь. В её обители всегда было что-то живое, что-то живущее до неприличия долго. Жизнь следовала за ней, пока смерть не оказывалась быстрее и не хваталась за всё досягаемое. Комната покрывается алым светом, когда дверь оказывается распахнута. В проёме видится высокий стройный силуэт; в нём собраны годы убитые и убитых, сила и невероятная целеустремлённость. Она мягко смеётся, словно с их последней встречи прошёл всего вечер. Чистое полотно тела окутывается цепями смрада и чего-то тяжёлого. Голубизна лотосов гаснет, и пухлые губы гадости сжимаются снова. Снова. Он оставляет след гниющего железа на мраморном полу, шествуя к её ложу без раздумий. Она садится ровнее на шёлке, проводит по голизне рук; глаза смыкаются в бессилии перед жестокостью картины за спиной душегуба. Снова. Ткани и бёдра девы прогибаются под тяжестью его тела, и Яоши отвлекается лишь для того, чтобы заглянуть в его лик, но так ничего и не найти. В каждой из её жизней он безлик и безымянен. Охотник издаёт тяжёлый выдох, он не привык ждать; десница сжимает шею, оставляет грязные пятна дряни Изобилия на её же теле. Ироничность картины всегда забавляла Ланя, но с каждым разом ощущения притуплялись. Он рычит что-то невнятное, давит когтями проступающие позвонки. Она задаётся всё теми же вопросами. Когда же ему надоест? Его длани душили старуху, мужчину, девочку; его зубы касались оленьей трахеи; нога давила не одну голову. Её сердце сжимается лишь при виде хаоса, что он приводит за собой, но смерть не приносит никакого толку. Лань, будто ведомая гнётом желания собака, всегда находил её снова. Находил, чтобы казнить, но в этот раз лишь немного меняя сценарий. Охотник переводит пальцы на её очи. Открытые, полные жизни и теплоты, они гаснут. Точное и отработанное движение отнимает у неё всё, что могло бы занять её мысли сейчас — возможность зреть. Его руки и без того полны крови и жара, а теперь горят остатками того, что мгновения назад было глазами. Длани рефлекторно и бессмысленно бьются о его спину, сжимают броню. Она по-змеиному извивается под ним, хочет прибегнуть к силе исцеления, но бьётся головой о стену стрелы Охоты, воткнутой в её бедро. Дыхание Ланя подобно всепоглощающему пламени, оставляющему после себя лишь прах; он позволяет кремоподобной коже сгореть в ожидании. Зубы скребутся по тонким абрисам ключиц, оставляют раны, что никогда не заживут. Под ногтями собирается кожа с лица дряни, на губах — вино её тела. Она полна жизни, свежа и юна. Шершавый язык пробует на вкус нежность груди, позволяет ощутить биение в глубине. Там, под рёбрами Яоши таится деликатес — ещё бьющийся и налитый уродством Изобилия.