И смотреть на неë не хочется

И смотреть на неë не хочется, всë отталкивает, всë изводит, желание глаза закатить в череп, вывернуть себя наизнанку, так, что б всему миру отвращение своë показать. Улыбка эта кривая, чуть набок, с родинкой на правой стороне, самодовольная, оскалистая, как зверь на тебя смотрит, а не человек. И глаза эти блядские, непонятные, то ли льдины апрельские, то ли серое небо в лужах, тоже пожирают, скалятся, уничтожить хотят. Вся она неправильная, с ухмылками вечными, с прищурами, мама, я в эдите, снимайте меня, пусть малолетки дрочат.И для человека, которому смотреть не хочется, до боли в висках и порывов выколоть себе глаза собственноручно, Света слишком хорошо знала кажется каждую эмоцию из набора Даши. Ведь как не убеждай себя, хотелось же, исподтишка, пока не видит никто, чтоб слухов не пошло, чтоб пиздеть не начали, якобы Светик-то влюбился, ходит, воздыхает, а по пьяни можно было и в наглую разглядывать, а потом скинуть всë, мол, завтыкала, вообще, не на неë смотрела, а в пустоту, в воздух перед собой, ловила связь с космосом. С тем космосом из синяков, что оставался на теле от рук той-на-кого-нельзя-смотреть, ярко синий и бледно фиолетовый, с кровавыми вкраплениями созвездий, и ебучими чёрными дырами, только уже на душе. Смотреть и не трогать, блядь, как в музее, только тут шоу программа поинтереснее, ведь экспонат-то тебя потрогать может, и сделать, что захочет, а у тебя выбора нет. То, чего тебе хочется, не учитывается, не принимается к сведению, хоть изнывай ты от желания, хуй, с маслом, если повезёт. — Свет, ты чего зависла? — голос выводит из раздумий пьяное сознание, но нет даже желания выяснять, кому он принадлежит. Она смотрит, и смотрит, пока можно, пока не осудят, наблюдает, как в тусклом свете лампы меняются эмоции на ненавистном лице, как она смеëтся, потом становится серьёзной, кажете, угрожает кому-то, и снова улыбка расползается гадюкой по дëснам. — Свет, ты в порядке? — но, кажется, в покое, в личном кинотеатре, где она смотрит лишь на одного актëра, еë не оставят. Посмотри-на-меня-посмотри-на-меня-посмотри-на-меня. — Да нормально всë, отдыхаю я. — наконец отвечает она настойчивой однокласснице, переводя взгляд на неë, и теряя из виду Поцелуеву, и, кажется, дышать легче становится, и боль, что пульсировала в черепушке ослабла. — Так пойдëм ко всем, чего ты одна сидишь, вечеринка в самом разгаре — вот пристала, мешает, как муха назойливая, так и хочется прихлопнуть, чтоб не мешала, по монитору не ползала. — Нормально всë, говорю же, устала, дай посидеть. — господиблядь, понаберут сердобольных, которым всех спасать надо, мерзость. Хорошо, что Света не такая, хорошо, что ей на всех глубоко и мокро похуй, ну, почти на всех, но в этом она себе не признается. — Ладно, как знаешь. — и голос наконец-то уходит. Наконец-то, но слишком поздно. Побродив взглядом, она уже не находит Дашу в зале. Значит эта вечеринка потеряла остатки смысла, значит, ей тут делать нечего. Мир пошатывается, пока Света идëт к дому, и появляется дикое желание закурить, но сигарет нет, последнюю растяпали вчера ночью. У кого-то точно есть, но просить не вариант, спалят. Да и сил нет. Идëт по ступенькам, тяжело, они, как в ебучем Хогвартсе, всë время пытаются уехать, но, к сожалению, это единственное, что пришло из мира сказки, больше чудес ждать не стоит. Она добирается до комнаты, открывает дверь, и замирает, в висках снова начинает пульсировать, а сердце настойчиво пытается покинуть грудную клетку, выламывая решётку рёбер. На краю кровати, в тëмной комнате, в которую пробивается лишь свет из окна, больше, от уличных фонарей, меньше, от тусклой Луны, сидит силуэт, не узнать который Света не может, он уже, кажется, отпечатался на сетчатке глаза, врос в кору головного мозга, и стал главной целью в личном детекторе. Даша поворачивает голову в еë сторону, и она готова поклясться на крови, что на лице еë непонимание происходящего, того, схуяли Токарова зависла в проëме и не двигается. И чем дольше это продолжается, тем абсурдней становится ситуация. И эти пол минуты превращают всё в ебаный театр абсурда. Света наконец сдвигается с места, и, видимо, за джойстик управления движениями в черепной коробке, нагло растолкав все здравые мысли, удобненько присел выпитый коньяк-пиво-водка, коктейль семи звëзд Мишлен. Она идëт, стараясь не споткнулся о воздух, и не врезаться в летающую в комнате пыль, но даëтся это с трудом, ибо покачивает тут не хуже, чем на Чëрной жемчужине перед крушением, и падает перед кроватью, ударившись коленями об пол, но боль не отрезвляет. Подползает чуть ближе, к всë ещё ничего не понимающей ничего Даше, и кладëт подбородок ей на колено, глядя снизу вверх побитой собакой, щенком, который надеется, что его не пнут, не выбросят на холод. — Ты ебанулась что ли, опять белку словила? — агрессии в голосе нет, только чистое человеческое непонимание, что за хуйня тут происходит. Отталкивать не торопится, то ли ей интересно, что будет дальше, то ли нравится такая картина. Света молчит. Боится ляпнуть что-то, боится, что из горла вырвется лишь скулëж. Вместо этого, осмелев от того, что не прогнали, аккуратно, с трепетом коллекционера фарфора, которому в руки попала чашка сорокового века до нашей эры, тянет руки к ноге, обнимая, чуть выше голени, и прижимаясь лбом к внешней стороне бёдра, буквально на несколько секунд, после чего вновь поднимает взгляд. Сердце бешено колотится, кажется, пульсирует в зрачках, пока на неë смотрят сверху вниз блядские серо-голубые. А она знает, что большее ей не дозволено, за большее можно огрести. Хотя и сейчас она на грани, но, кажется, сегодня судьба благосклонна к ней, и еë снежная королева разрешает погреться в своём сиянии. — Может встанешь, нет? — пазл в голове у Даши складывается в картинку, в которую поверить очень сложно. Но ответа она не слышит, и, выждав ещë немного, тянет руку к белой макушке, гладит по волосам, большим пальцем оглаживает скулу, и обхватывает подбородок почти нежно. Смотрит в глаза, но не может найти в них ничего, за что бы можно было уцепиться. — Вставай, Свет, пойдëм покурим, поговорим, нас не спалят, там и так жести хватает, — и правда, судя по крикам за окном, начался самый пиздец, операторам явно не до них. А Даша мысленно вспоминает про камеры в комнате, и надеется, что никто не посмотрит, что сейчас здесь происходит. Света в ответ лишь кивает, но с места не двигается, Даше приходится взять еë за руки, отцепив от себя и заставить подняться, вставая и самой. Заходят в ванную, открывают окно, что б датчики не дай бог не сработали, а то испортят всю малину, потом отдуваться ещë. Перегибаются через подоконник, и, высунувшись из окошка закуривают. Одну на двоих, передавая, через каждые пару тяжек, сигареты тут в дефиците, достать их сложнее чем Плутоний на Юпитере. Разговор не идëт, напряжение расползается киселем, Даша несколько раз вздыхает, прорываясь что-то сказать, но ничего связного не выходит. А Света и вовсе не пытается хоть что-то выдать, всë равно ничего нужного не скажет, а смысл воздух сотрясать. Сигарета кончается. А ни слова не проронено.Даша сидит в пижаме, у открытого окна становится холодно, но уходить, почему-то не хочется, словно ждëт чего-то, а чего не знает. В конце концов не выдерживает, встаëт и идëт в комнату, слыша позади шаги Светы. Думает, протрезвеет, объяснится, что с неë сейчас трепать то, белка есть белка. Садится на кровать. — Свет, иди спать. — говорит уверенно, не видит смысла продолжать этот цирк, с ней в главной роли. Света слушается сразу, как будто только и ждала команды, боялась дëрнуться без разрешения. Быстро находит брошенную на своей кровати пижаму, и начинает переодеваться, стараясь не смотреть на Поцелуеву, которая внимательно наблюдала, кажется, ловила каждое движение, и впервые видела последствия своих нападок где-то помимо лица. Но синие пятна быстро скрываются под футболкой. Она не насмотрелась, хотелось полюбоваться вдоволь. — Подойди ко мне, — то ли просит, то ли приказывает, понять сложно. И Света повинуется, подходит, застывая в паре сантиметров. Даша тянет руку к подолу футболки, задирая его, запуская ладонь под ткань и проводя кончиками пальцев по кайме одной из отметин. Токарова не понимает, горячо ей, или холодно, ожог или обморожение, и толпы мурашек по коже, знает только одно, что хоть и больно слегка, главное, что дико приятно. Хочется момент растянуть на вечность. Даша наконец отпускает, но ноги уже подкашиваются, и сил уйти нет, опять начинает падать, теряя равновесия и поддаваясь гравитации, сама не понимает, как оказывается на кровати Даши, как будто этот фрагмент плëнки вырезали и выкинули за ненадобностью, пока та, лёжа рядом, разглядывала крупный синяк под ключицей. Тяжёлый алкогольный сон насел на веки, желая закрыть их и у Светы просто нет сил ему противиться, последнее, что она почувствовала, это руки Даши, обвивающие еë вокруг талии и прижимающей к себе. Побитого щенка приютили.