(Не) бойся своих желаний

      В этой жизни ничего не происходит просто так.       Либо судьба любит безжалостно пошутить.       Другого объяснения очередному заданию на «шокерах» нет.       Арсений устал разочаровываться в себе, устал давиться бабочками в животе, устал от нерешительности, устал любить – хер его знает, безответно или взаимно, ведь так ни в чём и не признался Антону. Но, видя, как Шастун счастлив и без вываливания на него сокровенного содержимого чужой души, спустя долгие месяцы купания в чувстве, что тянуло из него все соки, принял решение, что этот секрет Антон так и не узнает.       Потому что… так правильнее, наверное. А сам он переболеет. Отпустит.       Начнёт прямо с завтра.       А завтра перед несколькими сотнями зрителей его бьёт током, стоит лишь глазам обратиться к Антону. Прекрасное напоминание о тайне, которую едва успели оплакать и начать готовить к погребению.       Сначала Арсений не верит, продолжает перебирать действия, пока ещё голова способна соображать под разрядами тока, но со временем те всё равно заставляют принять поражение и отвернуться. Но проверить теорию всё же надо. Поэтому, выдержав остро-необходимую паузу даже не для того, чтобы подготовиться к новому удару боли, а для смирения с её причиной, Попов снова смотрит на коллегу по сцене.       Шокеры на запястьях с задорным звуком шарахают до судорог в пальцах и холодных колючих мурашек по спине.        – Нам нельзя друг на друга смотреть!       Путь отрицания очевидного не помог: в этот раз боль они разделяют на двоих. Шастун в своём обыкновении комментирует происходящее забавным голосом, но Арсений не вслушивается.        – Мне нельзя смотреть в вашу сторону, – звучит больше, как признание самому себе. К счастью, он смог это озвучить, не выходя из образа, однако от досады и разочарования голос звучит чуть глухо.       Зал радостно орёт и хлопает, по ушам бьёт звук окончания импровизации.       Бинго.       Которому он не рад, которое оседает мерзким послевкусием на языке, будто запачканным произнесёнными словами. Попов даже берёт реквизитный кубок со стола, чтобы запить это ощущение, медленно опускающееся из горла в грудь.       Пока ассистенты снимают с них шокеры, Арсений украдкой смотрит в сторону Шастуна – не заподозрил ли тот чего.       Но прежде, чем он успевает оценить ситуацию, тело скручивает от секундного, но очень мощного и до боли знакомого импульса.        – Ауч! Хорош там кнопки тыкать!        – Да мы ничего… – Воля озадаченно переглядывается с ребятами и гостем. Пульты управления, действительно, лежат на столике ведущего, когда как все остальные уже вышли к центру сцены, готовясь к сьёмке прощания с телезрителями.       Ассистент задумчиво разглядывает со всех сторон только что снятый им с Арсения шокер и, ожидаемо, ничего не обнаруживает. Лишь обещает передать устройства на осмотр техникам, после чего начинает возиться с застёжкой второго.       А в это время Арсений кусает губы, пытаясь сдержать так и рвущуюся наружу ироничную улыбку.       Почему здесь? Почему сейчас? Почему с ним?       Ответа нет.       Как и разумного объяснения очередному удару тока, когда немногим позже, в момент разыгрывания прощания, Арсений оказывается напротив Антона. Мышцы скручивает судорогой, и от неожиданности Попов с трудом удерживает в груди вскрик, одновременно с этим каким-то чудом умудряясь не выпасть из действия и доиграть сцену до конца. Внутри всё саднит и свербит, не от электричества даже, а от болезненного непонимания и чувства несправедливости, колючей проволокой оборачивающегося вокруг внутренностей.       В гримёрке он первым делом скидывает гусарское облачение и, стараясь не думать о том, что выглядит, как параноик, тщательно осматривает одежду на предмет вшитых шокеров. Мало ли, кто-то решил пошутить, но с чувством юмора у человека не срослось.       Однако секретов в мундире никаких нет. Увы, легче от этого не становится.       Уже полностью собранный и готовый выходить, Арсений тупит в студии ещё минут десять, с неподдельным интересом изучая отдалённые коридоры и комнаты, чтобы точно ни с кем не пересечься. Особенно с кем-то с фамилией на букву «Ш».       Уж прости, Стас, попал под френдли фаер.       Наконец, тяжёлая дверь выпускает его на улицу, которая встречает холодом, паром изо рта и инеем на ресницах. План прост: дождаться подъезжающего такси и оказаться в своём номере отеля, чтобы там в не очень гордом одиночестве остаток вечера переваривать произошедшее на последнем моторе.        – О, Арс!       Он делает вид, что не слышит, но бежать ему, собственно, некуда. Через пару секунд на плечо ложится рука, треплет по-дружески.        – Ты так быстро исчез после съёмок, ни привет, ни пока. Хотел сказать, последние шокеры были бомбой, без тебя я б ни в жизнь их не вывез.       По голосу слышно – Антон улыбается, невольно обдаёт Арсения запахом сигарет. Из-за чего же ещё он мог тоже задержаться.        – Обращайся, – давит из себя смешок Попов, упорно смотря в противоположную от Антона сторону, будто бы выглядывая подъезжающее такси.       А чужая ладонь всё ещё на плече, сжимает, начинает пригревать сквозь не самое плотное пальто. Мелочь такая, но Арсению так приятно, что простому дружескому жесту он почти против воли придумывает несусветную чушь, что-то про чувства и больше, чем дружбу. В животе снова бабочки просыпаются, лениво начинают щекотать крыльями изнутри. Он злится собственным мыслям. Ведь пообещал же себе, что всё, хватит, тупик, без шансов. Мозг он хотя бы может заставить так думать.       Сердце – нет.        – Тебя подвезти?        – Не, я уже такси заказал. Скоро подъедет.       Из кармана телефон пиликает оповещением, и Арсений, с сожалением благодаря так невовремя сжалившуюся над ним судьбу, стряхивает с плеча ладонь Антона, чтобы пробормотать что-то про кривую точку заказа и потерявшегося водителя, а потом позорно убежать куда-то за ближайший угол, на прощание махая Шасту рукой вместо привычного рукопожатия.       Как же хочется хотя бы оглянуться на одинокую фигуру на небольшом пятачке света под фонарём.       Антон ведь не заслужил такого к себе отношения.        – Если передумаешь, я минут через десять уеду. Надо ещё машину прогреть, – нагоняет его приглушённый расстоянием голос Шаста, который звучит с какой-то невысказанной надеждой.       До шокового разряда хочется.       На самом деле, уведомление в телефоне гласит «Ваш водитель прибудет в течение двух минут». Арсений судорожно вздыхает, прислоняясь к стене, стремясь скорее обменять чужое тепло на промозглый холод бетона и вернуть хаосу мыслей хоть какое-то подобие порядка.       Как забыть о чувствах к человеку, если при каждом взгляде на него тебя бьёт током?       Да примерно никак, блять.       Потому что теперь это больше, чем просто напоминание. Это клеймом на подкорке, ожогом от каждого – даже случайного – взгляда.       Пока из мыслей не выкинешь, из сердца – тем более.       А с таким раскладом…       Никак.       Рука снова лезет в карман за телефоном. Даже в интернет заходить не надо: в галерее полно фоток с Антоном. Вслепую Арсений открывает какую-то на полный экран; оттягивая момент, поднимает глаза к чернеющему зимнему небу, в которое уходит пар его прерывистого дыхания, жмётся затылком к стене.       Момент истины?       Просто селфи в гусарской шапке. Дата сегодняшняя, но было это будто несколько лет назад.       Он пролистывает дальше, и, не успевает следующая фотография полностью выползти из-за края экрана, Арсения прошибает удар тока. Телефон падает на асфальт, кое-как припорошенный скудным слоем снега.       Уже в свете фар подъезжающей машины Арс наклоняется за смартфоном, чувствует под пальцами шершавую сбоину на углу и расползшиеся по экрану трещины.       От всего этого просто хочется выть.       Когда перед ним останавливается такси, Арсений по привычке тянется к ручке задней двери, но искорёженный телефон, который таким чужеродным ощущается в ладони, не даёт ему покоя. Он несколько раз спотыкается кожей о разбитое стекло, прежде чем понимает: в одиночку не вывезет.        – Я… я отменю заказ, простите, – будучи мыслями уже далеко, бормочет водителю и машинально похлопывает по дверце автомобиля, будто это его утешит.       Ноги несут к парковке для персонала студии. Испытывая судьбу, Арсений на бегу смотрит на всё ещё открытую фотографию: одна из попыток сфоткаться в той самой гусарской шапке, только в этот раз половину кадра бесцеремонно отжал смеющийся Шастун, по лицу которого расходится сеть трещин. Слишком удручающе и по-печальному символично. К очередному разряду тока он готов, поэтому телефон не роняет и даже с быстрого темпа бега не сбивается, чуть не запинается только о собственную ногу и давится холодным воздухом в неслышном вскрике.       Огни единственной заведённой машины на парковке приветствуют его маяком в полумраке. С той только разницей, что маяк нужно обходить, а не как Арсений, с полной скоростью идти на отчаянное сближение.       Дверь на переднем пассажирском открыта, и он, зажмурившись, без раздумий прыгает туда.        – Арс? – Антон и удивлён, и рад одновременно. Хочется верить, что больше рад.        – Я передумал, – выдыхает тот, опуская взгляд на свои колени, но тут же даёт себе мысленную пощёчину. Хватит уже игр в оправдания и отговорки. – Точнее, я пришёл вывалить на тебя то, что ты, возможно, не захочешь слушать. Уж прости.       Чуть забываясь, Арсений поднимает глаза до уровня приборной панели, где в отражении металлической отделки прорезей кондиционера мелькает искажённое отражение Антона.       Очередной разряд проходит через каждую клетку тела.       Чтобы отголоски боли скорее перестали жечь нервы, Арс откидывается на спинку сиденья и в сердцах лупит себя кулаком по колену, сжимая зубы, сквозь которые протискивается глухой, хриплый стон.        – С тобой всё в порядке?       На плечо Арсения снова ложится ладонь Антона, сжимает аккуратно, боясь навредить, но выражая желание быть рядом, чтобы разделить проблемы. Его лица Попов не видит, однако прекрасно представляет: заломленные брови с залёгшей между ними морщиной, сопереживающий и участливый взгляд округлённых глаз, чуть приоткрытые губы.        – Ни хера не в порядке, Шаст… – бессильно выдыхает Арсений.       А в голове – пустота. Потому что здесь, в машине, концентрация Антона зашкаливает, его слишком много: запах сигарет и чуть более приглушённый – парфюма, всякая мелочь в карманах дверей и бардачке, тихо играющая из колонок музыка.       И эта рука на плече, которая совсем добивает. С ней – невыносимо. Без неё – невозможно.        – Почему ты так боишься смотреть на меня?        – Это такая хрень… – Арс усмехается, балансируя на острой грани последней нервной клетки, в отчаявшемся жесте поднимает руки и позволяет им безвольно упасть на колени. – Меня бьёт током. Настоящий ты, фотография, отражение – неважно. Я проверял. И это, очевидно, зашло уже настолько далеко, что не может быть чьим-то тупым розыгрышем. Не знаю, как нам дальше работать вместе.        – Пиздец, – слышно, как Антон гулко сглатывает. – Не говорил с Позом? Может, он, как врач, что-то подскажет?        – Вряд ли.       Шаст, видимо, и сам понимает, что вряд ли. Поэтому другого выхода не видит, кроме как попросить прощения, пронзительно и без слов.       Уткнуться лбом в чужое плечо, закусить губу, выдохнуть в мягкий ворс пальто.       Как-то машинально Арсений находит его руку и судорожно стискивает пальцы. Кольца сталкиваются, брякают с тихим звуком. Антон не только не против, но и, кажется, тоже сжимает его ладонь в ответ.       От этого он хотел отказаться вчера? От того, кто всегда старался его понимать и поддерживать? От такого уютного чувства близости? От приятного щемления в заходящемся сердце?        – И долго ты собирался это скрывать? Так жить нельзя, вообще-то, – глухо бормочет Антон в рукав пальто.        – Долго. Но, как видишь, сразу же прибежал жаловаться, – Арс слабо улыбается. – И ещё кое-что, – резко заставляет себя произнести, отчего вдоль позвоночника всё холодеет.       Теперь пути назад нет.        – Не спрашивай. Но сейчас мне нужно будет тебя видеть.       Антон со вздохом послушно отстраняется. Его сожаление чувствуется почти физически. Попов же горько усмехается, пряча нервный смешок в закрывающих лицо ладонях. Неужели сейчас?       Он не готов. Никогда не был и никогда не будет. А идеального времени не существует.       Собирается с мыслями, набирает воздуха в отчаянно сопротивляющиеся лёгкие, сжатые спазмом. Прекрасно знает, что его ждёт, какова цена взгляда. Но нужно переступить через себя, смочь. Потому что, и правда, так жить нельзя.        – Прости, что тебе придётся узнать, но…       Веки распахиваются, обнажая голубые глаза. Зелёные – напротив них.        – … я люблю тебя.       Долгие несколько секунд его колотит в объятиях тока. Пальцы до побеления костяшек сжимаются на коленях, на челюсти перекатываются желваки, мышцы шеи сводит до боли, на лбу проступает холодная испарина, сердце сбивается с ритма окончательно. Последнее, что видит Арсений – рассечённое какой-то эмоцией лицо Антона и сочувственно-болезненный блеск во взгляде. А потом, будто сжалившись, на глаза, не способные отвернуться, ложится, брякая кольцами, широкая ладонь…       … а губы сталкиваются с губами.       Что ж, дают – бери, бьют – беги.       Арс нашаривает воротник куртки Антона и, дрожащими руками цепляясь за него, как за последнюю соломинку реальности, тащит ближе, чтобы начавшийся целомудренно поцелуй превратить во что-то со столкновением зубов, колющим трением отросшей за день щетины, ощущением чужого вкуса. Что-то, о чём в принципе не очень жаль, если оно будет последним в жизни.       Они кусают губы, гладят разгорячённую кожу, ластятся к рукам, зарываются пальцами в волосы. Задыхаются друг в друге.        – Чего ты молчал, Арс? – шепчет в какой-то момент Антон, прижимаясь своим лбом к его.        – Не думал, что это закончится чем-то хорошим.        – Иногда ты слишком много думаешь.       А дальше – снова блестяще-влажные губы, вкус табака и мятной жвачки, вдохи и довольно-хриплые выдохи в унисон.       Когда в машине становится совсем тесно, неудобно и жарко, они с сожалением отлипают друг от друга. Настала пора завершить разговор. Чуть помешкав, Шаст убирает с глаз Арсения руку, которой всё это время заботливо оберегал его от случайного взгляда, и почти не удивляется, когда вместо голубых глаз видит смеженные веки и густую тень от ресниц на щеках.        – А я тоже влюблён, представляешь? – Антон, дабы показать, что он всё ещё рядом, берёт чужую ладонь в свою, оглаживает подушечками пальцев выступающие вены и перстень на безымянном пальце.       У Арса уголки губ приподнимаются в улыбке, на щеках пятнами расцветает румянец.        – Поборемся за формулировку? Ты говоришь именно «влюблён», а не «люблю»? – это не претензия, а игривое уточнение.        – Арс, – Антон снисходительно вздыхает; в этом звуке явно слышна улыбка. – Я же общаюсь с таким занудой, как ты, потому и разграничиваю понятия. «Люблю» – это взвешенное, спокойное, устоявшееся. А я именно влюблён. Меня кроет, эйфория, ебучие бабочки сейчас прогрызут дырку в животе и вылетят. Но, как по мне, из этого и вырастет потом «люблю», – он сильнее стискивает ладонь Арсения.       Тот по наитию смотрит на их переплетённые пальцы.       Ему нравится, как это выглядит. Хорошо.       Будто бы даже правильно.        – Это же не из жалости? – уже откровенно шутит Арс, в смехе обнажая ровный ряд зубов.        – Нет, – Антон буквально светится, улыбается до ямочек на щеках. Арс невыносим. По-своему, по-хорошему невыносим. – По любви.       Его распирает от желания сказать ещё кое-что, но, пока он подбирает слова, Арсений переводит взгляд с их сплетённых ладоней на лицо Антона.       И понимает.       Ему спокойно.       Ему тепло.       Ему не больно.