***
Вся жизнь Тэхёна никогда не была наполнена особенным счастьем, которого, по рассказам Тэуна, он правда заслуживал в качестве одного из наследников древнейшего рода. Никто за всю жизнь не относился к нему, как к о-принцу: не было подарков и почестей, воспитания не было, как не было балов, прекрасных дворцов и именитых альф, что желали бы взять в свой плен его сердце. Только небольшой дом с красной дверью в одном из Вольных Городов Эссоса, где они оба росли какое-то время, привезённые сразу после восстания некогда королевским мастером над оружием. Потом тот скончался, и относительно беззаботные дни, увы, кончились, дав дорогу скитаниям из города в город. То было жалкое зрелище. Тэун рос, как рос и Тэхён; их род был знаменит, однако никто не хотел им помочь. Может, старший брат плохо просил. Может, просил очень неправильно, с годами становясь всё импульсивнее, злее, вреднее. Но он был единственным, кто у Тэхёна остался, и по этой причине был слепо любим абсолютно любым. Тэхён действительно любит старшего брата несмотря ни на что: даже когда тот в злом запале ему заламывал руки, пользуясь разницей в силе; даже когда раздавал пощёчины за «не тот взгляд»; даже когда касался совсем не по-братски, но раз за разом отступал после этого с крайне негромким: — Знаешь ли ты, мой милый братец, что испокон веков в нашем роду брат выходил замуж за брата, чтоб сохранить чистоту крови дракона? — Жаль, что тебе предстоит лечь под табунщика, — даже когда появилась эта ремарка, Тэхён продолжал любить Тэуна, всё же тайно надеясь, что когда-нибудь между ними двумя всё поменяется. Даже тогда, когда, пируя на свадьбе своего младшего брата, он в его сторону не смотрит ни единого раза. Сидя рядом с кхалом Чонгуком, Тэхён с ужасом осознаёт: всё то, что он видит, пугает его. Сила и похоть, где на ярком празднике — свадьбе — рука об руку с безумными танцами происходят убийства, ему до отвращения чужды. Кхал не знает его языка, но и Тэхён дотракийский раньше не слышал: каждое слово, что срывается с губ его новоиспечённого мужа, кажется диким, грубым, неправильным. А то, с каким равнодушием кхал смотрит на дорогой подарок магистра — три окаменелых драконьих яйца, — его задевает. Словно ему всё равно на их ценность и... Хотя ему ведь и правда плевать. Для дотракийцев главное — лошади, свобода и сила. Три драконьих яйца едва ли могут хоть что-либо сказать человеку, что всю свою жизнь провёл на коне с холодным оружием в пальцах, огрубевших от конского пота, ветра и пыли. Тэхён совершенно не знает, должен ли он говорить что-нибудь. Пытаться улыбаться хоть как-то или же плакать навзрыд от отчаяния, что дерёт ему грудь: не дурак ведь и знает прекрасно, что будет следовать за торжеством, а от того — цепенеет, не в силах дышать. Перспектива провести с кхалом ночь его внутри разбивает: никто, кроме брата, ранее его не касался, но даже брат не позволял себе лишнего — а у этого молодого мужчины с хищным оскалом на полных губах теперь есть право на тело Тэхёна. Незнакомый дотракийский омега, до этой минуты танцующий перед кхалом и его новым мужем, в буйстве эмоций падает ниц. И сразу же двое альф из кхаласара, к которому Тэхёну отныне нужно себя относить, пытаются пристроиться сзади, чтобы его поиметь — столкнувшись, мужчины кричат друг на друга, после чего обнажают оружие и начинают биться друг с другом. В момент, когда загнутый серп входит в плоть одного из мужчин, Тэхён отворачивается. — Athvezhvenar, — произносит негромко Чонгук, столкнувшись с ним взглядом. — Я... я не понимаю, — произносит омега негромко. Кхал же, склонив к плечу голову, с раздражением цыкает: — Graddakh! — и, голос повысив, коротко рявкает: — Jadi, zhey Hoseok Andahli! Молодой мужчина, некогда бежавший из Вестероса, а в день свадьбы Тэхёна присягнувший его старшему брату, появляется словно из воздуха, склонив колено перед величием кхала. Тэхён всё ещё не понимает то, что с ним всё же случилось: буйство людей, шум, крики и гогот его оглушают, так что он не сразу замечает третьего около их торжественных мест. Хосок, стало быть: Тэун упоминал о нём незадолго до церемонии. Пока альфы говорят о чём-то на дотракийском, он совершенно не вслушивается: понять чужой язык пока сложно, повезёт, если он сможет заговорить на нём раньше, чем, быть может, трагично погибнет. Упав с лошади или при родах, как это обычно бывает: Тэхён держится в седле достаточно сносно, но он никогда не преодолевал верхом больших расстояний, так что заранее внутри содрогается от такой перспективы. — Мой король, — не сразу он понимает, что Хосок обращается конкретно к нему. — Кхал хочет знать: вам омерзительно видеть всё то, что сейчас происходит? — Какой ответ верный?.. — негромко задаёт омега встречный вопрос. Мужчина, покачав головой, заверяет его: — Думаю, честный. — Мне... непривычно. И, если честно, то страшно, — кивнув, Хосок поворачивается к его новоиспечённому мужу, видимо, переводя то, что услышал мгновением ранее. С каждым оброненным словом лицо красивого кхала становится всё больше задумчивым, после чего он говорит что-то гортанно-короткое и усмехается, глядя на своего новобрачного. — Что он сказал?.. — произносит Тэхён. Хосок, вздохнув, отвечает: — Что вам нужно терпеть и смотреть. ...На свадьбу Чонгук подарил ему великолепную серую лошадь без каких-либо отметин на белоснежной шерсти. По словам всё того же Хосока, что присягнул, вообще-то, Тэуну, однако с кивка головы кхала отныне держится рядом, лошадь является для дотракийцев священным животным, так что такой подарок до невероятного ценен. — Лошади кормят их, мой господин, — поясняет мужчина, шагая с ним вровень верхом на гнедом жеребце, — позволяют вести тот кочевой образ жизни, что почитаем больше всего. Нет для дотракийца вещи позорнее, чем идти за своим кхаласаром пешком: обычно так путешествуют только лишь пленники или рабы. — Тогда вряд ли подарок является особенно ценным, — негромко отвечает омега, зарывшись пальцами в белую шерсть на холке животного. — Было бы странно, если бы муж кхала шёл в один ряд с рабами. — Он сказал, что подбирал коня под ваш цвет волос. Получается, думал о вас, когда выбирал этот подарок. Может быть. Однако Тэхёну, что наблюдает закат и понимает, что за ним будет следовать, от этого факта не становится легче. ...Впервые он берёт его на берегу ядовитых вод — моря. Отдалившись от огромного войска, догола раздевает, грубыми пальцами касаясь нежной нетронутой кожи в самых сокровенных местах. То неприятно: Тэхёна душит истерикой, он не может вдохнуть, как не может от страха сказать ни единого слова — только и может, что плакать, чувствуя, как сильно ноги дрожат, когда в него сзади входят два пальца. Альфа рычит прямо на ухо, недовольный, что очевидно, отсутствием естественной смазки. Тэхён же на это может ответить только задушенным всхлипом. Который срывается уже в подвывания, когда его ставят на колени перед отныне супругом — спиной к нему, и грубо вторгаются в его уставшее тело.«Я бы позволил всему его кхаласару отодрать тебя, мой милый братец, всем сорока тысячам мужчин и их жеребцам, если бы таким образом смог получить для себя войско. Радуйся, что тебя ждёт только Чонгук. Со временем он, может быть, тебе даже понравится»
Тэхён благодарен и рад, честное слово, даже в такой острый момент для себя. В конце концов, кхал — это не самое худшее, что могло с ним случиться. В конце концов, он всё ещё жив, теперь — в безопасности и может не бояться того, что когда-то за его головой придут люди, посланные тем узурпатором, что сидит сейчас на престоле. Может быть, он умрёт уже завтра. Но пока что он здесь. И он готов потерпеть ради того, чтобы его старший брат смог занять трон, что принадлежит их роду по праву.***
Через неделю странствий верхом кхаласар, наконец, останавливается на какое-то время: рабы бегут ставить шатры для своих дотракийских господ, в воздухе начинает пахнуть жареным мясом. Тэхён, которого с лошади приходится буквально снимать, не издаёт ни единого звука — даже в момент, когда один из подаренных на свадьбу слуг неловким движением слегка отдирает прилипшую к ранам на бёдрах одежду, омега молчит. Кожа, ног и рук, не привыкшая к подобного рода нагрузкам, весьма загрубела и стёрлась до крови, задний проход тоже ноет — за эту неделю кхал брал его ровно семь раз, но ни единого раза не позволил себе излиться внутрь юного мужа с целью зачатия по непонятной причине. К третьему разу Тэхён привык к той самой грубости, с которой Чонгук брал его снова и снова. Однако в момент, когда слуги его, обнажённого и исхудавшего, осторожно кладут в тару с горячей водой, вдруг понимает: привыкнуть привык, разумеется, однако мириться с этим не будет. Но и как сделать так, чтобы нравилось уже им обоим, не знает. Трое его верноподданных были подарены с конкретными целями: не только ухаживать, но и — первый — обучать умению ездить верхом, второй — с целью помочь начать говорить по-дотракийски, ну а третий, конечно же... — Дорей, — окликает Тэхён последнего юношу. Тоже омегу, которого магистр нашёл когда-то аж в Лиссе — тот был проститутом, — и забрал к себе с целью чуть позже учить конкретного юношу искусству любви. — Мне нужна твоя помощь. — Слушаю вас, мой повелитель, — учтиво склонившись, внимает слуга. — Помоги мне... — щёки густо краснеют, но выбора нет, так что Тэхён, уставший и морщащийся от тянущей боли по всему телу и сзади, заставляет себя расслабиться в тёплой воде и смотреть юноше прямо в глаза, — заставить кхала Чонгука понять, что меня нужно любить. Если бы кто-то в этот момент взглянул на него со стороны, то всенепременно отметил: то начинает кипеть валирийская кровь, выдавая в исхудавшем омеге с копной белых волос ту породу, к которой с такой частотой относит себя его старший брат. Прорезалась сталь в пурпурных глазах, появилась в певучем голосе твёрдость, когда он произнёс эти слова. Словно открыл сам для себя: его, теперь мужа кхала, действительно нужно любить. И тому самому альфе — в первую очередь. Но взглянуть на себя чужими глазами он, увы, но не может. Но ощущает тот самый стержень где-то под рёбрами: он больше бояться не будет. Не будет бояться того, кто теперь право имеет делать с его телом разные вещи. А раз имеет Чонгук, то у них права равные. — С радостью, мой господин, — сверкнув хитрой улыбкой, говорит ему Дорей. — Рад буду служить. ...— Он берёт тебя, как жеребец может крыть. Не потому, что ему всё равно, а потому что не умеет иначе. Оно и понятно: здесь, в кхаласаре, у альф такой нрав. И любовь у них дикая, и воспитание молодняка очень отчаянное, но ты соткан иными материями. Когда он заходит к тебе, он попадает не на свою территорию, а на твою, — говорит ему юноша спустя долгие дни обучения, внимательно глядя прямо в глаза. — Заставь его подчиниться себе. Заигрывая, но всё же настойчиво. Игриво стой на своём и не бойся его: когда он перед тобой обнажённый, он полностью твой и ничей больше. Запрети ему брать себя сзади. Ты не раб, Тэхён, а супруг. Заставь его смотреть в твои глаза в тот момент, когда вы занимаетесь этим. Кхал Чонгук велик и не проиграл ни одного сражения в огромнейшем Эссосе, но он всё ещё альфа, а значит, что в бою на супружеском ложе ты можешь его одолеть. С такой мыслью Тэхён живёт ещё пару недель: супруг не хочет соития всё это время, занимаясь другими делами. Сам Тэхён, силясь привыкнуть к новому образу жизни, пару раз терпит сам с собой поражение: один раз отчаяние так сильно захлёстывает, что в какой-то момент он ощущает только желание смерти. Лёжа в своём шатре в одиночестве после очередной ссоры с Тэуном, который хочет свой трон незамедлительно, называя младшего брата подстилкой табунщика и бесхребетным дерьмом, Тэхён как никогда чувствует себя одиноким и слабым — настолько, что смерть кажется единственным выходом. А затем засыпает, и ему снится могучий чёрный дракон — словно то самое знамение, которого он так долго ждал. Во сне он слышал голос своего несчастного сердца, что шептало со злостью: «В твоих жилах течёт кровь дракона, ты есть дракон, твоё сердце — валирийская сталь. Ты потомок древнего великого рода, так соответствуй ему». И, проснувшись один, вновь осознал: он действительно крови дракона. Муж кхала Чонгука, что не терпел поражений, и он будет любить себя с тем самым трепетом, с каким впредь будет своего мужа любить. А если кто-то его вдруг не полюбит — заставит. И никто более не сможет его обижать. Чонгук заходит к нему в середине третьей недели: нагой и чертовски красивый. В свете свечей, что даруют танец теней смуглой подтянутой коже, невероятно прекрасный. Тэхён и ранее отмечал ту грациозность животную, с какой его муж двигается, говорит или делает что-то: то не лошадь, а хищник в человеческом теле, себе цену знающий и за власть готовый бороться. Тот самый мужчина, за которым не хочется следовать слепо. С ним нужно идти нога в ногу. Так что когда Чонгук снова касается его голой ноги с целью слегка провести по коже грубыми пальцами и, потянув на себя, поставить его спиной к себе на колени и локти, омега резко садится и, протянув руку, упирается пальцами в сильную грудь с жёстким: — Daor, — за эти недели он неплохо выучил дотракийский язык, и сейчас да, не говорит на нём абсолютно свободно, но хорошо для того, чтобы понимать, о чём вокруг говорят, а также — чтобы дать понять мужу, как именно хочет заниматься любовью. Однако Чонгук, впервые встретивший непокорность со стороны конкретно этого юноши, старается вновь его повернуть, на что Тэхён даже позволяет себе голос повысить, доказывая и себе, и ему, что не боится: — Нет. Я так не хочу, — спускается в шёпот, подползая к супругу на острых коленях по «королевской» циновке, смягчённой десятками шкур лошадей и других, диких животных. Позволяет себе прикоснуться бедром к бёдрам чужим, обхватить мягко лицо, проведя пальцем по скуле, и с наслаждением вдруг заметить растерянность в чёрных глазах. Ровно такую, какая даёт ему шанс на то, чтоб применить те самые знания, которые дал в своё время Дорей: проводит пальцем по чужим раскрытым губам, ощущая дыхание, и улыбается мягко, глядя прямо в тёмные омуты. И, наконец, слышит в ответ почти что неслышное: — А как ты хочешь?.. — дотракийский язык более не кажется гортанным и грубым, как кхал Чонгук, представший перед ним столь уязвимо-покорным, больше совсем не пугает. Тэхён ощущает в себе прилив разных чувств сразу: его будто прошибает навылет острой стрелой, когда он замечает, как сильно смягчаются чужие резкие черты и с каким вниманием этот обычно непокорный мужчина слушает его в эту минуту. Словно в эту секунду всё та же стрела пронзает их обоих навылет, соединяя два сердца прекрасной шёлковой нитью доверия. Покорности. И глубокого, сильного чувства, которое окрыляет омегу. — Я хочу видеть, мой кхал, — и смело седлает чужие сильные бёдра, свободной рукой обнимая за шею, а другой не переставая нежно оглаживать это лицо. Даже если б хотел, не смог бы перестать этого делать: то ощущение, которое в нём наконец-то проснулось при виде такого Чонгука, ему нравится очень. В чужих чёрных глазах он видит желание, лёгкое непонимание, но ещё — интерес, восхищение и неожиданно что-то такое, от чего хочется вскинуть подбородок и заявить всему миру: «Да, я любим. Любим самым сильным альфой на свете, что не проиграл ни одного поединка». Так смотрят на тех, кем дорожат больше всего. Так смотрят на тех, перед кем готовы склонить даже самую буйную голову. Так смотрят на тех, к кому действительно сильно что-то испытывают. — Видеть что? — Взгляд твой, когда ты начнёшь любить меня этой ночью. И ощущения, что дарует чужой крупный член в этот раз, сегодня совершенно иные. И вовсе не потому, что теперь Тэхён заставляет Чонгука играть по своим правилам, нет: всё дело в том, что кхал неожиданно нежен в каждом движении, чуток и кроток до откликов тела супруга и словно заботится с каждым толчком. Его губы тоже довольно грубы. Но когда они впиваются в шею или накрывают его чувствительный рот, Тэхёну они ощущаются как лепестки нежных роз. Его сила прекрасна и всеобъемлюща. Однако когда кхал направляет её только на то, чтобы ухаживать, она не пугает, а восхищает: как мерное пламя, что может сжечь всё дотла, однако же греет. В этот день, когда после соития этот невероятнейший альфа с заботой и нежностью целует каждый оставленный их путешествием шрам на теле омеги, Тэхён как никогда понимает: он муж великого воина, и верным будет ему ровно столько, сколько им двоим суждено прожить вместе; он крови дракона, драконом и будет впредь. Никому не уступит этого места, будет с кхалом галопом нестись по Дотракийскому морю так быстро, как будет нужно — не уступит позиции, но будет поддерживать. Никому себя обидеть не даст: ни какому-либо врагу, ни родному старшему брату. И родит ему такого наследника, что там, за морем, содрогнётся узурпатор на троне, который принадлежит не ему. Как здесь говорят: жеребца, что покроет весь мир.