Когда уйду я — нет, не плачьте,
Ведь душа моя там где-то упокой найдёт,
И всё плохое обо мне забудьте,
Отпустите в этот нелёгкий полёт.
Когда уйду, поверьте, станет легче,
Взлетит душа моя куда-то в далека,
И не жалейте, лишь представьте,
как обнимете покрепче,
Ведь в сон этот уйду я на целые века…
LayaLay
Часы медленно тикали, постукивая стрелками. Отбивали время и чьё-то терпение. Кому-то отсчитывали минуты счастливых моментов, а кому-то последние часы жизни.
Пытались загипнотизировать, но на Минхо это не действовало. На него больше давили стены, окрашенные в светло-голубой цвет. Кабинет его психотерапевта больше действовал ему на нервы, чем звонкие стрелки часов.
Тик-так, тик-так.
Минхо сидел, пальцами теребил свой шарф и смотрел в окно. Мягкая вязка, местами с вытянутыми и порванными нитями. Узоры отвлекали его от давящих стен, хоть немного. Куртку свою не снимал — он здесь
ненадолго. Да и скорее
в последний раз.
— Минхо?
Крыша. Высотка. Проезжающие машины где-то там, внизу. Кровь на костяшках, Минхо ранее разбил зеркало в ванной комнате. Осколки так и не собрал, они остались валяться на полу до лучших времен. Нет.
Окурки, валяющиеся под ногами. Запах дыма от куртки. Пустота внутри, такой глубокий взгляд в никуда.
— Минхо!
Кровь, целая лужица. Бездыханное тело. Слёзы. Цветы. Похорон. Толпа людей, тёмные силуэты, угасшие души. Ненавистные взгляды, направленные на Минхо. Шёл под сильным ливнем домой, а тот бережно смывал слёзы с его щёк. Может это ОН его так обнимал?
— Минхо, ты в порядке?
Он сидел у надгробия и смотрел на фото улыбающегося парня. Его бывшего парня. Хотя нет — он будет им всегда. Его любовью всей жизни, пускай и не в этом мире.
Психотерапевт сидела рядом с ним, в своём кресле. Держала в руках развёрнутый блокнот с цветастой ручкой и смотрела на
разбитого парня.
Она все сеансы пыталась склеить его
трещины, которые разбросались уже по всему телу. Хотя нет — по хрупкой оболочке. Он словно фарфоровая фигурка, которая разбилась, а женщина пыталась его склеить, словами-клеем наносила и соединяла частички воедино.
Но ведь разбитое уже никогда не станет прежним?
Скоро его будут собирать по кусочкам. Снова
Что же у Минхо внутри?
Пустота
— Как твоё самочувствие?
Он пьян на вид. Хотя нет — словно накуренный. Вместо
«маски боли» на лице уже сверкала блаженная улыбка, будто он вознёсся к небесам. Или же наконец-то снова увидел
его.
— Мне так хорошо… Ох, знали бы вы, как же мне хорошо. — парень перестал дергать шарф. Он был весь потрепанный — нити торчали, вырванные из вязки, весь грязный и довольно несчастный на вид.
Прямо как Минхо. От зелёного цвета почти ничего не осталось. Он смешался с грязью, пылью и кровью. На куртке многочисленные дыры, которые парень неумело зашивал. Примерно так женщина пыталась собрать его воедино.
— А если серьёзно? — женщина поправила очки и сделала какую-то пометку у себя в блокноте. Она словно стена, до неё сложно добиться, сложно передать ей все свои чувства и боль.
Она и есть — маска.
— Серьёзно? — парень ухмыльнулся, — Говорю же, мне хорошо. Так легко, знаете? Хотя нет, откуда же вам знать.
— Ладно. Ты принимаешь препараты, которые я тебе назначала? Как дела с твоим настроением?
— Всё отлично. Сонливость есть, но мне это в целом не мешает. Я ведь и так раньше почти всё время спал. Настроение? Стабильно, грусть-радость-грусть. Ну, может слёзы ещё, но это редко. Сейчас легче даже как-то. Это… Странно?
Женщина кивнула и что-то быстро записала. Минхо бесил звук пишущей ручки. Он сейчас чувствовал себя так, словно на собеседовании. Вот только на работу его не принимают, да и никто его особо не слушает.
— Аппетит?
— Появился.
— Как отношения с матерью? Ты наладил с ней общение?
— Ну… — парень задумался, — С этим дела не очень, но в целом это не так важно. Я хочу с ней поговорить как-нибудь, но не могу подобрать нужные слова. Это сложно, знаете? Но я должен собраться с мыслями и спокойно с ней поговорить. Скандалы мне ни к чему.
— Что насчёт… твоих кошмаров? — женщина пристально смотрела на Минхо, — Ты видишь
его? — лишь временами отрывала взгляд, делая себе какие-то нотатки.
Парня это нервировало. Ещё и этот вопрос. Его ноги начали нервно отстукивать такт какого-то неизвестного
или же нового музыкального произведения.
Минхо был в роли музыканта. Играл самую грустную сонату в мире. О печальной любви и танцующей в ярком, полуночном свете, смерти. Для парня она почему-то была в виде прекрасной девушки, со скорбью на лице. Вместо косы — кинджал, свисающий на огромной цепи с её хрупкой шеи.
Пальцами теперь тоже тарабанил по столу.
— Он мне снится, да. Такой, как при жизни. Улыбается мне, обнимает, а потом пропадает, словно его пожирает пустота. Но я рад видеть его хотя бы во сне. Надеюсь ему там хорошо. Он заслужил на лучшую жизнь, мадам, не поймите меня неправильно. — Минхо глянул в окно, на тучи, — Там ему будет легче, намного легче. Он ведь и так страдал здесь. Как думаете, ему и правда будет там хорошо?
— Я не могу этого знать… — женщина немного растерялась, — Но надеюсь, что да.
— Я тоже! — Минхо улыбнулся, — И да, у меня ещё срочная встреча, можно уйти чуть раньше? Ну правда, занят буду. В следующий раз всё обсудим. Можно? — он вальяжно закинул ногу на ногу и откинулся на спинку стула. Мило улыбался, как невинный, и не иначе. Но помыслы у него вовсе были не ангельскими.
— Кхм, ладно. Продолжим тогда в следующий раз, Минхо. — женщина закрыла блокнот и поднялась.
Минхо вышел из кабинета. Шёл, куда глаза глядят. Улыбался.
Почему ему так хорошо?
Отчего так стало вдруг легко?
Словно нет никакой боли, совсем.
Он поднялся лифтом на самый последний — 16 этаж. Вышел. Дальше его путь — лестница на крышу. Там часто прятались подростки, которые курили. Боялись, что их родители найдут за этим делом. Ещё туда ходили такие же
«разбитые», как и он. Минхо открыл скрипящую дверь и вышел на крышу. Никого. От радости даже рассмеялся.
— Как же хорошо всё складывается, правда? — он смотрел на небо. Скоро начнётся дождь, ведь оно было в тёмных тучах.
Прямо как тогда.
Достал пачку сигарет и вытянул последнюю в своей жизни сигарету. Специально её берёг. Подкурил и пустил облако дыма.
Приятно и больно на душе. А ведь он тоже курил, перед тем, как уйти навсегда.
Ему не было хорошо. Врал. Притворялся, лишь бы психотерапевт отпускала его и не бесила лишними допросами. Они выводили его из себя. Окурок полетел вниз, упал куда-то вниз. Минхо не обратил на это внимание. Стоял на краю крыши и смотрел на проезжающие машины, идущих людей.
Бегущую жизнь.
Всё шло, но мимо него. И это тоже больно. Минхо не может больше этого терпеть.
— Хорошо ли мне? Совсем нет. Я потерял любимого человека, потерял смысл своей жизни и удачу. Почему это так больно, терять кого-то? За что… Почему…? — он словно говорил с кем-то.
А в ответ лишь молчание и лепет птиц, летящих вдалеке. Оно резало его заживо,
хуже всяких лезвий. Но и они парню не помогали. Разбитое утром зеркало тоже. Минхо сорвался снова и в истерике ударил. Зеркало посыпалось осколками, раня кожу его рук, рисуя на ней новый кровавые узоры-сплетения. Минхо собирал осколки даже не ощущая боли. Но когда слёзы вновь начали душить его, они обрушились, снова упали на пол. Кровь бежала с его костяшек и ладоней, капала на кафель, огромными бордовыми каплями-следами.
Словно краска на холсте.
Минхо был художником. Но картину так и не закончил.
— Я ведь любил тебя, правда. Каюсь, может я и грешил временами, когда уходил гулять с друзьями, оставляя тебя наедине, но… Я ведь не знал, что с тобой происходит! — у него медленно потекла слеза по щеке, — Я правда не знал!
На его лицо начали медленно капать небольшие капли. Дождь.
— Ты… плачешь? Не молчи, прошу! — Минхо прокричал, в уголках глаз уже скапливались слёзы, — Я даже цветы твои любимые принёс, но не на нашу годовщину, не отдал тебе лично, а на твоё надгробие, милый. Чёрт… Твоё фото такое прекрасное. Тогда ты улыбался. Это больно. Мне страшно, что теперь я остался наедине со своими страданиями. Психотерапевт не может мне помочь. После похода к ней мне становится ещё хуже. А твоя мать и вовсе меня возненавидела, даже набросилась. Хотела ударить, но её остановили какие-то прохожие. А лучше бы она это сделала. Ох, видел бы ты её взгляд. — Минхо грустно улыбнулся, — Я думал, она мне шею свернёт. Одним лишь своим взглядом! А недавно я принёс ей продукты, цветы. Обещал ведь позаботиться. Поставил пакет с этим добром под дверь, постучал и убежал, но не уверен, что она приняла. Скорее выкинула куда-то. Я же проклятый…
Дождь становился сильнее. Порывы ветра били в лицо, прямо как пощечины, а Минхо улыбался, принимая их. Развернулся спиной к неизвестности. Стал на самый край крыши. Расправил руки-крылья, словно готовился в полёт. Далекий полёт. Неизвестный и возможно даже страшный путь. Но Минхо уже не боится. Страдание и боль утраты для него страшнее всего на свете.
Он — потерянная птица. Пытался найти своё место и стаю, но не смог. Хочет теперь отправиться сам, выбирая
свой путь.
— Прошу тебя… обними меня покрепче там, милый. Мы совсем скоро увидимся.
Высота. Падение в какой-то миг убрало душевную боль. Удар. Лужа крови. Руки-крылья, раскрылись в последний раз, так и не увидев заветной вершины. Развёрнуты на асфальте в довольно неестественной для них позе. Сломаны, как осколки. Каждое перышко — лезвие. В глазах пустота, боли уже нет. Она выветрилась, улетела вместе с ним. Взгляд, направлен в небо, чистый. Его лицо в последний раз встречает дождь, маленькие капли-иголки, пронзающие его кожу. Где-то издалека слышен раскат грома.
Крик боли и облегчения. Так завершил он свою печальную сонату, посвященную любви к его любимому человеку.
Его полёт завершился. Минхо прибыл в то место, куда так и рвался со всех сил. Он наконец-то увидит своего любимого человека.
Где-то слышен крик. Проходящая мимо старушка кричала. Она сильно испугалась и схватилась за сердце, когда увидела лежащее на асфальте тело в луже собственной крови.
Асфальт — это холст, кровь — краски, а Минхо… посмертное творение. Последние штрихи завершены.
Художник больше не возьмётся за кисти.
Никогда.
Улыбка, он продолжает улыбаться… Всегда будет светиться звездой в вечернем небе, среди слёз дождя и пушистых облаков. Но лишь для
него.
°°°
Обними же, милый, ты меня покрепче.
Обними…
