Единственное, что я так и не смог победить

      На мосту тихо — ни туристов, ни обычных прохожих. Никто не спешит, толкаясь локтями, не кричит в телефон, не смотрит угрюмо, погруженный в рабочие думы. Только Изуку, патрулирующий этот район, стоит около бортика. Он и герой номер два, который пришел с ним попрощаться.       Бакуго Кацуки все тот же: прекрасный и недоступный, только теперь серьезнее, закаленный битвами. Смотрит на водную гладь, а восходящее солнце теряется в его ресницах, в коротких светлых волосах, что лениво ласкает ветер. Изуку же теряется в нем самом, упиваясь желанным обществом, редким, почти никогда не случающимся. Вот же он: только коснись. Каччан — его неразделенная любовь, от которой неровно заходится сердце.       Крохотные морщинки тянутся от уголков пронзительных алых глаз. Эти глаза не смотрят на Изуку, когда Каччан говорит. Бросает слова, как приговор, безо всяких предупреждений, словно не требующую внимания ремарку.       Он уезжает. Больше не хочет быть после Деку.       Изуку глядит на него и молчит. Хочет ответить, а в горле сухо. Хода событий не изменить, и он не сможет отдать пьедестал, даже подав в отставку: Деку так и останется любимцем публики, продолжит быть первым не на бумагах. Япония решила, кого выбирает, а Изуку знает с самого начала — любить Каччана так же легко, как дышать.       Грудь поднимается и опадает: вздох неслышен, но от внимательных глаз ничего не укрыть. Каччан сильный, словно сошел с обложки журнала — идеальные мускулы, обтянутые черной тканью, волевой подбородок, вздернутый, словно подначивающий на конфликт. Ждет ли, что Изуку будет спорить? Или хочет перевести все в драку? Каччан назначил встречу на ранее утро, а Изуку спешил на нее, как на свидание. Готовился признаться, а теперь не мог подобрать слов.       — Так и будешь молчать, а, Деку? Не хочешь сказать, насколько счастлив?       Это настолько абсурдно, что даже смешно. Серьезно? Каччан о нем такого «хорошего» мнения?       Да, они постоянно конкурируют, и даже участвовали в нескольких нелепых интервью, где их пытались столкнуть нос к носу, но это всегда было шуткой: Изуку и не предполагал, будто Каччан считает, что он трясется за первенство. Будто ему будет весело, если тот переедет в Америку.       Из светящейся полоски солнце медленно превращается в полукруг, яркие рассветные лучи касаются губ, острых невозможных скул.       — Это совсем не в твоем духе, — через силу выговаривает Изуку. — Что-то случилось?       — Ты случился. Ты и твоя довольная физиономия. Знаешь, как часто я натыкаюсь на твои баннеры?       — О чем ты…       — Реклама героя, Деку. Твои чертовы зеленые глаза, которые не могут оставить меня в покое.       С этими словами Каччан поворачивает голову, и его раздраженный пылающий взгляд приковывает к месту. Сжигает всю надежду, всю наивную веру, что Изуку когда-нибудь мог бы ему понравиться. Осколки эмоций царапают горло, падают куда-то в желудок, продирая путь до самого сердца. Значит, Каччан уезжает не из-за рейтинга? Не из-за того, что не хочет конкурировать? Он, Изуку, настолько осточертел ему, что тот готов сбежать на другой конец света. Стало быть, их дружба никогда и не существовала, а тот все это время… терпел его? Все еще ненавидел?       — Прости, — от этих мыслей голос ломается, — что я был там. Я попрошу Агентство уменьшить…       — Это не твоя вина. Я недостаточно силен, и никогда не был.       Изуку хочется возразить, что это неправда, что Каччан — сильный, сильнее всех, кого он когда-либо знал, но он молчит, не доверяя собственному языку. Какое-то время оба просто стоят и глядят друг на друга, и тишина между ними растягивается на тысячелетия.       В какой-то момент кажется, будто Каччан собирается что-то добавить, но вместо этого тот только хмыкает и отводит глаза.       — Я буду скучать, — первым разбивает молчание Изуку. Звучит жалко, но он ничего не может поделать. — Можно… я обниму тебя? На прощание. Мы же теперь не увидимся?       Господи, неужели он и правда сказал это? Да скорее океан станет пустыней, чем Каччан разрешит ему! Они же не дети, в конце-то концов, хотя даже в ясельном возрасте тот ненавидел подобное. Честно говоря, Изуку может по пальцам пересчитать тех, кто когда-либо дотрагивался до Бакуго Кацуки.       — Хотя р-раз уж ты отправляешься вечером, — торопливо добавляет он, нервно размахивая руками, — мы можем встретиться классом. Все будут рады увидеть тебя перед тем, как ты...       — Да.       Изуку замирает с открытым ртом, а время, кажется, перестает идти.       Что?       Он ослышался?       Каччан действительно согласился? Он все правильно понял? Может, это «да» было ответом на предложение о встрече? Тот хочет увидеться с одноклассниками? Не может же быть, что он согласился обняться, когда даже смотреть не может…       — Черт, Деку, да сколько уже можно думать!       За своими мыслями он пропускает момент, когда все меняется. Только в одну секунду высчитывает возможности, а в следующую слышит голос и чувствует тепло, когда Каччан обнимает его. Сжимает так грубо, что едва не выбивает дух, и от неожиданности Изуку ахает куда-то ему в ключицу, тыкаясь носом в шею над ней.       Это совсем не похоже на прикосновение к тому, кто тебе неприятен, даже на объятие приятелей или близких друзей. Каччан обнимает его так, будто он ему дорог, и это последнее хорошее, что дает ему жизнь.       — Ты не понимаешь! Ты всегда думал, что я презираю тебя, что не считаю за равного! А я все это время пытался не показать, не выдать, насколько ты важен мне! Как друг, как соперник и как… И как…       Речь прерывается на расстроенный стон.       — Черт! Черт подери! Почему мне так сложно, почему я опять не могу… Я должен признаться, должен взять себя в руки!       Но несмотря на сказанное он медлит, и пауза сильно затягивается. Изуку уже решает, что он так ничего и не скажет, когда следующие слова заставляют весь мир пошатнуться:       — Это все идиотские чувства. Идиотские чувства к тебе. В тот день, когда ты улыбнулся, а я понял, что хочу целовать каждую чертову веснушку, я... Я возненавидел это, Деку! Свой каждый взгляд, движение или слово! После того, как я вел себя, я не заслуживал прощения, не заслуживал даже остаться твоим другом, и уж точно не имел права… так глупо влюбиться в тебя.       Каччана колотит, когда он произносит это, жарко и откровенно, доверяя свой самый большой секрет. Руки обнимают еще сильнее, дыхание вплетается в волосы.       — А самое смешное, что я так и не смог разлюбить тебя, Деку. Сколько ни пытался, не сумел заменить. Ты — мое чертово проклятие, кара за все, что я сделал. Идеал, которого никогда не достичь. Поэтому я и должен уйти, уехать куда-нибудь далеко, чтобы перестать чувствовать, перестать злиться, видя тебя с другими. Я больше не могу выносить это, не могу притворяться, что мне все равно. Наверное, эти чувства — единственное, что я так и не смог победить.       Каччан выдыхает и зарывается носом ему в макушку.       Так они и стоят, обнявшись, пока Изуку осмысливает его слова. Осознает, что все это время оба страдали, но не позволяли дать себе шанс. Боялись даже рискнуть, потеряв то подобие связи, что сохранилось между ними. Все это время Изуку страшился увидеть презрение, ненависть на родном лице, а Каччан… Каччан наказывал себя за то, что давно кануло в прошлое, отказываясь допустить, что его чувства взаимны.       Шальная улыбка трогает губы, когда Каччан пытается отстраниться. Неужели и правда считает, что после сказанного сможет уехать?       Не думая ни секунды, Изуку притягивает его обратно. Торопливо тянется навстречу, покрывая лицо быстрыми жадными поцелуями. Словно путник, который не может напиться, пробует на вкус каждую линию, морщинку, клеточку. Даже задействует один-за-всех, чтобы прижать ближе, обхватить крепче, потому что никогда-никогда больше не сможет его отпустить.       — Я люблю тебя, — шепчет, отрываясь лишь затем, чтобы взглянуть в глаза, — люблю так давно, что даже не помню, когда это было иначе.       В этих глазах отражается настолько сильное изумление, что улыбка Изуку становится только шире. Вся горечь, боль прожитых лет в один момент покидают его, оставляя чистое незамутненное блаженство. И когда он тянется снова, то слышит хриплый прерывистый вздох.       У щек Каччана вкус счастья и соли, и он уверен, что плачет сам.