Как-то один умный человек сказал: «Утро добрым не бывает». Как сова, всегда был согласен с данным утверждением. Но сегодня куда больше чем обычно, ибо это утро встречало меня жуткой головной болью, ломотой во всём теле и как вишенкой на торте — сушняком и тошнотой, подкатывающей к больному горлу. И это было мягко говоря странно. Привычки напиваться до свинячьего визга и последующего убойного похмелья я за собой никогда не наблюдал. Более того! Я в принципе за свои двадцать лет максимум что мог себе позволить — стаканчик вина по праздникам. Заметьте, СТАКАНЧИК, не БУТЫЛКУ!
Дурью тоже никогда не развлекался. После того как старший брат занюхался очередным чудесным порошочком до света в конце тоннеля, отношусь ко всей этой дряни не то, что с отвращением, с чистейшей ненавистью. Отсюда вытекает закономерный вопрос… Если я вчера не пил и не курил, то почему мне так хуево-то?
Открывать глаза не хотелось. Двигаться тем более. Всё моё естество желало лишь одного — сдохнуть.
«Чё ж мне так хреново?»
Сглотнув, поморщился. Во рту было сухо, горько и противно, опухший язык едва ворочался. Вырвавшийся протяжный стон резанул по горлу наждаком, переходя в хрип. Желчь мерзким комом поднялась вверх к языку. С трудом перевернув тушку на бок, уткнулся лицом в подушку, надеясь унять тошноту. Глубоко вдохнул. Очень зря. Но это я осознал уже подорвавшись с места и закашлявшись. В нос ударил затхлый, пыльный воздух. На глазах моментально навернулись слёзы, лёгкие сдавило до боли. Почему-то не найдя позади себя опоры, успел нащупать рукой лишь воздух прежде чем свалился с кровати. Со стуком приложился головой о журнальный столик. Что-то на нем зашаталось, грохнулось на пол, с дребезгом разлетевшись на кусочки.
Но мне было не до того. Вообще не до того. Голова и без того тяжёлая, гудевшая как трансформаторная будка, от удара, казалось, взорвалась десятком петард. Уши заложило, затылок заныл, виски прострельнуло. В, и без того зажмуренных глазах, потемнело ещё больше. Не сдержавшись, позорно заскулил, вцепившись пальцами в волосы и уткнулся лбом в колючий ковёр. Вдох-выдох, вдох-выдох. Тяжело гоняя по лёгким воздух, я пытался вернуть сбившееся дыхание и унять головокружение. Сглотнул горькую, кислую желчь идущую наружу, с трудом перетерпел спазм сжавшегося желудка.
Нет уж! Блевать в своей же спальне, на свой же ковёр уже как-то слишком!
Сколько я так провалялся с закрытыми глазами в позе эмбриона, тихонько покачиваясь и подвывая (стыд-то какой!), даже знать не хочу! По ощущением прошла целая вечность, прежде чем боль нехотя отступила, в голове хоть чуть-чуть прояснилось, а звон в ушах сошёл на нет.
И первая же пришедшая эмоция — недоумение. Пропущенные между пальцев волосы казались до странности длинными и… отвратительно мерзкими на ощупь. Грязные и слипшиеся, сальные до жирного блеска и спутанные.
«Странно, я же в душе перед сном был.»
Плохо слушаясь, ладони в поисках опоры, заскользили по ворсу. Тоже какому-то неправильному. Жесткому и колючему, местами плешивому, засыпанному не то песком, не то мелкими крошками.
«Это когда мой прикроватный коврик успел так изгадиться?»
Под подушечками дёрнувшихся пальцев что-то с хрустом смялось. Секунды ступора и в голове вновь проясняется — бумага. Руки нашарили смятый лист бумаги. Затем ещё один и ещё. Пыльный воздух дополнили незамеченные ранее запахи чернил и старых, выцветших газет.
«Это ещё что за хрень?»
С трудом разлепив веки, протерев всё ещё слезящиеся глаза, прищурился. Едва разглядел выцветшие буквы на мятом, желтоватом листе. Если это, конечно, вообще можно назвать буквами. Странные чёрные закорючки, палочки и кружочки. Охренев в край от непонятных ребусов, на миг крепко зажмурился и глубоко вдохнул, стараясь успокоится. Снова постарался сфокусироваться на том, что вижу. Пробежался по строчкам и удивлённо моргнул. Не приглючило. Всё те же кружочки и палочки, не имевшие ничего общего ни с родным русским, ни с плохо знакомым английским. Хотелось по-собачьи тряхнуть головой, что бы собрать разбегающиеся мысли в одну кучку. Вглядываясь в закорючки, с удивлением осознал, что каким-то неведомым образом умудряюсь складывать их в слова. Слова со скрипом построились в предложения.
Заголовок на пожелтевших страницах гласил:
«САН-МИШУНО!
Мэрия города финансирует строительство новой художественной галереи! Объявлена дата стройки и место работ! Читайте подробности на странице…»
Снова зажмурился, как следует протёр глаза и уставился в смятую газетку, скакнув уже на другую колонку.
«УГРОЗА С НЕБА! БЕРЕГИТЕ ГОЛОВЫ!
Вчера вечером жители Стрейнджервиля стали свидетелями падения метеорита! Несёт ли он угрозу? Почему военные оцепили кратер и не пускают журналистов? Связано ли это с фиолетовым сиянием?..»
Чем дальше, тем страньше…
«ЧУДОВИЩЕ В ВОДАХ ВИНДЕНБУРГА!
В водах Острова Отпусков местным жителем было замечено морское чудовище! Правдива ли городская легенда? В водах Винденбурга действительно обитает знаменитая «Эмили»? Читайте на странице…»
«Что это? Какое нахрен Мишуно? Какая Эмили? Какой, нахуй, метеорит?!»
Что это за бред собачий?!
На каком это вообще языке? И самое главное, почему я его понимаю?!
«Так, стоп!» — отбросив мятый лист куда подальше, словно он вот-вот перекинется в гадюку и в цепится клыками в руку, я с нажимом растёр лицо. Вдох-выдох. — «К чёрту… Что ЭТО делает в моей спальне?»
Не стоило спрашивать. Не стоило отнимать холодные ладони от лица. Не стоило поднимать глаза и осматриваться по сторонам. Определённо, сука, не стоило! Воздух обжег в миг сжавшиеся лёгкие словно кипяток. Горло сдавило так, что не выдавить ни звука, ни вдохнуть. Гул в ушах, ушедший минутой ранее вернулся колокольным звоном. В глазах, истерично бегающих с одного незнакомого предмета мебели на другой, резко потемнело. С испугу шарахнувшись в сторону, с силой приложился ноющим боком об обивку старого дивана, выбив облако пыли. Прямо перед лицом. На автомате наконец-то сделал вдох, втянув воздух и тут же закашлялся. На глаза по-новой навернулись слёзы. Но ни они, ни тёмная комната, завертевшаяся от головокружения, не помешали подорваться на ноги и драпануть… ДА КУДА УГОДНО!
Это была не моя спальня! Это был даже не мой дом!
Вот только ноги подвели. Не слушались от слова совсем. Споткнувшись, я налетел прямо на заваленный книгами столик, падая на пол. На незнакомый подранный ковёр, застланный кучей выцветших газетных листовок. Болью вспыхнул правый локоть, зацепивший жёсткую спинку уже перевёрнутого кем-то кресла. В затылке опять стрельнуло. Снова закружилась голова и скрутило желудок. К горлу поднялся мерзкий кисло-горький комок. Накатил не страх, нет. Паника в чистейшем виде. Ужас пробирающий до костей, от которого волей неволей тело замирает на месте.
Уперевшись в грязный пол дрожащими руками, подобрался, готовясь. Уж не знаю к чему, к тому чтобы сорваться с места и сигануть в кусты через старое выбитое окно. Или к тому, что придётся бить чью-то нехорошую морду. Не сам же я сюда притащился, в самом-то деле! Никогда в жизни не лунатил! Да и провалами в памяти не страдаю, к вашему сведенью! Постаравшись перевести дух и взять себя в руки, медленно приподнимаюсь, подтягиваясь за ручку дивана, да так и замираю. Внутри всё медленно сжимается от ужаса накрывшего с головой. Онемевшие пальцы намертво впиваются в обивку подлокотника, длинные и такие тонкие. Бледные, почти белые, как у мертвеца. Замечаю наконец спутанные пряди засаленных волос, падающие на лицо и плечи. Непривычно длинные. Незнакомо чёрные, практически угольные. Краем глаза улавливаю движение с боку. Вскинув голову пересекаюсь взглядом с ярко-жёлтыми глазами. Прямо в разбитом зеркале.
Лёгкие сжимают тисками, перекрывая кислород. В ушах звенит. Перед глазами тёмные пятна.
Не мои руки.
Не мои волосы.
Не мои глаза.
Головная боль, жажда дерущая горло и тошнота отходят куда-то на второй, а то и на третий план. Там же теряются странные выписки из газет на незнакомом языке. Туда же проваливается чужой, покрытый пылью дом с перевёрнутой мебелью. Остаётся только зеркало. Грёбаное старинное зеркало над каминной полкой. Покрытое сетью трещин, с отколотым краем. И глаза. Неестественные, далёкие от родных карих, насыщенно-жёлтые глаза на бледном, белом как мел лице.
На чужом лице!
