Бабочки

Сынмин просто человек, которому не повезло. Вот, что он думает. Он убеждает себя в этом каждый день и почему-то ждëт, что поверит. На рентгене не видно особо много, кроме размытых пятен, потому что ОНИ постоянно шевелятся. ОНИ двигают крыльями и телами, только вот Сынмин не чувствует ничего. Он заражён? Почему нет боли, если в его организме развелось, предположительно, более десяти паразитических особей? Как они вообще попали внутрь него? — Батохаки, — разводит руками доктор. — Мало изучена, хоть какие-то попытки адекватного лечения начались менее пятнадцати лет назад. «Поздравляю, — остаётся несказанным, — вы скорее всего умрёте». Сынмин не хочет плакать, но его мозг сдаётся слишком быстро, перегруженный бессонницей и стрессом. И бабочками, высасывающими жизнь из его тела. — Единственное, что точно известно, — пациенты незадолго до появления кашля и… Других симптомов, — он избегает мерзких подробностей, и Ким, на самом деле, даже благодарен за это. Прямо сейчас он не горит желанием знать, как ситуация будет развиваться дальше, — пациенты испытывали сильные эмоции, начиная с пары месяцев и до нескольких лет. Ненависть или глубокую влюблённость, как правило. Они настолько погружались в себя, что это влияло на их жизнь — вот, что говорят родственники. Связь с болезнью до сих пор не доказана, но это одно из вероятных предположений. Я бы хотел, чтобы вы обсудили это с несколькими нашими специалистами. Доктор таким образом показывает, насколько хороша больница, раз тут изучают даже редкие специфические болезни, но ему всё равно на реакцию Кима. Он выдаёт рецепт и отпускает Сынмина домой, дав ему две недели больничного. Ким не хочет сидеть на месте. Люди — то, что сейчас необходимо ему больше всего. Есть те, кому он должен рассказать о диагнозе. Хотя бы семье. Но как сообщить родителям? Они точно отреагируют плохо. Они могут вообще не поверить. Дома он будет один на один со своей проблемой. «Откровенно ебанутой проблемой», — фыркает он про себя, комкает рецепт, забирая лекарства у продавца в аптеке, и на автомате идёт домой. Его зовут Ким Сынмин. Ему почти восемнадцать лет. Он хорошо учится, имеет амбиции и отличных друзей. А ещё в самом конце лета он узнаёт о разрушающей болезни, из-за которой, предположительно, вся его жизнь пойдёт крахом. *** Ему совсем не больно. (До поры до времени). Если не считать, конечно, дикого давления, которое ложится на плечи ближе к середине учебного года. ОНИ живут и подыхают или выбираются наружу посреди ночи, покрытые кровью, слюной и собственной гемолимфой. ОНИ, как написано в статье, присланной доктором, питаются его кровью и, предположительно, через несколько месяцев начнут активно размножаться, пока он не задохнётся. ОНИ существуют. ОНИ. Существуют. Существуют. Живут. За его счёт. Почему. Пусть. Просто. Сдохнут. Почему. Почему. Почему. Сынмин. Не. Заслужил. За. Что. Пусть. Сдохнут. Блять. ОНИ. Уродливые бабочки. Сразу две лежат на салфетке на его ладонях, ещё живые, но уже сдавшиеся. От них воняет чем-то гнилым, и Сынмин снова чувствует подступающий ком в измученном горле. Какого чёрта? *** Хëнджин улыбался. Он победил в конкурсе рисунков в их классе. Учитель похвалил его и повесил работу высоко над другими. Смотрите — он лучший среди тридцати четырëх восьмилеток! Сынмин почему-то вовсе не испытывал счастья за друга. Он осознавал, что это связано с конкурсом, разочарованно смотрел на свой рисунок, не понимая, почему оценили не его. (Родители снова это скажут. «Смотри, на кого стоит равняться. Смотри, кого ты должен превзойти»). Он не заплакал, но, встретившись с сияющим взглядом Хвана, был очень близок к этому. *** Зависть. Победы Хван Хëнджина = злость и зависть. Хуже всего то, что это важно только для Кима, а его глупый друг не видит дальше собственного красивого носа. — Сынмо! Пошли играть в бейсбол! — беспорядочно растрепанная копна волос оказалась близко-близко к лицу Сынмина. — Не могу, у меня курсы, — ответил он и не соврал. С каждым годом Ким предпочитал брать на себя всё больше, желая сократить разрыв в оценках, и родители активно поощряли это. — Мы даже не в старшей школе, зачем так усердствовать? — Кто бы говорил, — фыркнул он. — Чего? «Ай, я попался». — Чего? — передразнил Сынмин, выпучив глаза на Хëнджина. Тот ожидаемо залился хохотом. — Сегодня не получится, вот чего, — вздохнул он. — Пока! Занятия в подготовительных кружках проходили в здании неподалёку, и многие дети из соседних школ ходили туда. Рядом с Сынмином всегда садилась девочка по фамилии Чхве, и они на особо скучных уроках обменивались записками. Просто однажды она присоединилась к нему и с тех пор продолжала так делать. (В душе Ким надеялся, что нравится ей, но не особо над этим задумывался). Время для дополнительных трёх часов нервотрëпки. Всё шло хорошо. Всё было просто чудесно! Они продвигались в достаточно быстром темпе, изучая новую тему, но маленький червячок подозрений давал о себе знать, потому что соседка по парте иногда посматривала на него, но ничего не говорила. «Странная», — думал Сынмин. Его пульс выдавал всю нервозность, но лицо оставалось непроницаемым, чем он гордился. Но все вопросы тут же отпали, когда его внимание привлекла маленькая записка: «Кто тот красивый парень (ты попрощался с ним у ворот школы)? Можешь дать его номер?» *** Возможно, это была самая унизительная его неудача, связанная с Хëнджином. Унизительная потому, что они «боролись» не за рейтинги и оценки, а за внимание одного человека (даже если вся драма происходила только в голове Кима). *** Девушка Сынмина милая. Она добрая, умная, у неё стандартно красивая внешность. Они идеально друг другу подходят, потому что словно слеплены из одной глины по одному шаблону. — Минни, — сладко протянул Хëнджин, пытаясь поймать его взгляд. — Занят сегодня? — М? — переспросил он, хотя всё слышал. Кима уже слегка подташнивало от того, что он не мог избавиться от своих детских привычек. Их отношения не изменились, хотя на протяжении лет менялись они сами. — После допов, вроде, нет… Только если Черëн не позовёт куда-нибудь, я свободен. Хëнджин надулся. Он две недели назад расстался со своей девушкой. Их любовь-морковь не продлилась и трёх месяцев (в отличие от полугодовалых отношений Кима), но страдал он громко, с надрывом. «Цирк, — думал Сынмин. — Он ведь даже не любил её?» Знак вопроса Ким предпочитал игнорировать. — Ску-у-учный, — по-детски протянул Хван и тут же слился. Сынмин знал, что это произойдёт, но не удержался от недоверчиво выгнутой брови. «Лицемерит, и не краснеет», — ворчливо подумал он и вернулся к своим делам. *** Хëнджин никуда его не позвал в тот день. Всё вообще случилось как-то несуразно, потому что Сынмин не ожидал подвоха. Он шёл по коридору с большими окнами, выходящими на задний двор, и хотел поскорее уйти, потому что опаздывал. Его задержали, чтобы обсудить экзамены и выбор универа, с которым он всё ещё не определился — формальности, растянувшиеся почти на час, потому что психолог заставила его проходит тест за тестом. Сынмин вежливый, он вытерпел. А затем он что-то заметил в окне краем глаза, пока бежал к выходу, и от неожиданности резко повернул голову в ту сторону. Это был Хëнджин. Знакомая лохматая причёска, форма, растянутая под чужими цепкими пальцами, тонкая высокая фигура, ссутулившаяся над кем-то. Сынмин растерянно поправил очки, а затем присмотрелся. Хван Хëнджин, красавчик и умница, целовался с мальчиком на заднем дворе школы, фактически придавливая его своим напором. «Ч-чего?!» — Ким отступил. Он смотрел перед собой комично большими глазами, не зная, что думать. Когда он снова выглянул, то увидел только незнакомого низкорослого парня из параллели, который рассеянно поправлял одежду и вытирал губы. «Значит, Хван Хëнджин плохо целуется?» — вдруг подумал Сынмин и сам испугался этой мысли. Он поспешно отвернулся и побежал вниз. (И если, когда Хëнджин чуть не поймал его в воротах, Ким значительно прибавил шагу, то после он не винил себя за эту малодушную трусость). *** — Если ты просто хочешь самоутвердиться за мой счёт, хочешь убедиться в своей нормальности, то найди кого-нибудь другого! Ты не любишь меня, и это больно. «А, — подумал Сынмин. — Я всё-таки ничего не могу сделать достаточно хорошо». Черëн стояла перед ним, враждебно скрестив руки. Она хотела расстаться, видела колебания Кима и была им недовольна. — Я сделал что-то не так? — Я всё сказала, — ответила она. — Не знаю про других девушек, но я тебе точно не нравлюсь. Давай закончим это. — Ничего не понимаю, — покачал головой он. — Что случилось? Я не уделял тебе внимания или сказал что-то не то? Она фыркнула, но посмотрела на него не так категорично. Тревожно забившееся сердце начало обретать надежду. — У меня почти всё время было ощущение, что тебе важнее сам факт наших отношений, а не то, что ты встречаешься именно со мной. Когда я призналась, ты просто согласился, но я подумала, что тебе сложно выражать эмоции в такие моменты. Но это не так. Особенно кое с кем. Сынмин тяжело сглотнул. Ему очень сильно не нравилось, к чему она вела. — Хван Хëнджин. Ты упоминал, что так упарываешься из-за учёбы, потому что тебя раньше сравнивали с ним. Я не обратила внимание сразу, потому что тема была вообще не об этом. Сейчас ты то избегаешь его, то ищешь внимания. Причин даже знать не хочу, но это ненормально. Сынмин стоял, как громом поражённый. Он чувствовал себя раздетым и оплëванным, слушая тяжёлые слова обиженной девушки, которые та копила не одну неделю. — Скажи честно, ты и со мной встречаться начал, чтобы его впечатлить? — спросила она, глядя на него большими тёмными глазами. «А ведь она…такая красивая». Ким открыл рот, но не смог сделать и вдоха. «Но правда: зачем?» Вместо того, чтобы дать пощёчину, как в фильмах, Черëн напоследок посмотрела на него уничижительно разочарованным взглядом и ушла. *** На следующее утро, когда Сынмин с красными от ночных слёз глазами рассказал о расставании, Хёнджин только посмеялся и похлопал его по плечу. Легче почему-то не стало. *** «Пора меняться». *** «От любви до ненависти один шаг», — так любят говорить люди. «Нихера подобного», — осуждающе думает Ким, рассматривая очередную нераскрывшуюся куколку, лежащую на салфетке. Его любовь выстрадана годами неприязни. И в то же время она смогла расцвести только из-за упорства Хëнджина, продолжавшего поддерживать связь и существовавшего где-то на периферии круга общения Кима — всегда рядом, но недостаточно близко. Сынмин не знает, чувствует ли он благодарность за это. Сильные эмоции по отношению к Хвану вдохновляли его всю сознательную жизнь, даже если не всегда это подпитка была здоровой. «С какой-то стороны иронично, что, когда я захотел измениться, то тут же…» Тревожные бабочки, созданные из симпатии, неуверенности и прошлых обид, внезапно обрели более чем реальный облик. *** Они не так уж и часто общаются. Так, иногда. Обычно по инициативе Хëнджина, хотя Ким удивляется, откуда у того столько интереса к его скромной персоне. — Ты в порядке? — спрашивает Хван, стоя на пороге Сынмина. — Что сказали в больнице? «И дня не прошло, а он здесь, — Ким тепло улыбается, приглашая его зайти. — Почему?» Это хорошо, что они в итоге поладили. Хорошо, что Черëн открыла ему глаза и макнула головой в дерьмо, которое он сам создал. Даже если Сынмин с Хваном не так близки, как хотелось бы, это прекрасно. — Не хочешь выпить? — с лукавой ухмылкой спрашивает Хëнджин. — Не отказался бы, — вздыхает он, и Хван охает, хотя на самом деле совсем не удивлён. — А что? Надеешься, что я напьюсь, чтобы выпытать у меня какие-нибудь секреты? — Не без этого, — хмыкает Хёнджин, пристраивая на столе банки с пивом и пару бутылок соджу — всё то, что они оба любят. — В последнее время ты выглядел не очень хорошо… — Как и всегда, — отмахивается Сынмин, разглядывая ряды склянок. «Самое то: горький алкоголь к печальной ситуации». — Окей, с меня закуски, — говорит хозяин квартиры, а затем ловит вопросительный взгляд. — Сейчас пойдёшь? — А когда? — Я думал, мы вечером выпьем? — Ну, мне без разницы. Просто не ожидал, что ты сегодня зайдёшь, поэтому в доме ничего нет. Сынмин прикусывает язык. Так его гость вообще может решить, что ему не рады, а он не это имел в виду. Хёнджин обеспокоенно хмурится. — Может, вместе? — А? Ты же только пришёл? — Сынмин моргает, но, видя чужие щенячьи глаза, тут же сдаётся, — если так хочет главный красавчик, идём. — Ой, спасибо, — расцветает Хван, — не знал, что ты тоже считаешь меня привлекательным, — он подмигивает и изящно проскальзывает в прихожую, напевая песенку из тиктока. «Я слишком стар для всех этих подростковых волнений, — фыркает покрасневший Сынмин, а затем одёргивает себя, — боже, только не шутки про возраст!» Хёнджин настойчиво зовёт его на выход, поэтому приходится отмереть. Когда они между делом вступают в перепалку, пытаясь втиснуться в щель открытой двери одновременно, это пробуждает в животе (и горле) новый рой светлых бабочек. *** Они выпивают, пока ночь захватывает пространство за окном. Улица совсем перестаёт быть видна, когда Сынмин наконец чувствует прекрасное опьянение, вытравляющее все заботы. Хёнджин был готов уже в начале пьянки, но к тому времени, как Сынмин успел захмелеть, Хван уже протрезвел. — Сынмин-а, — весело и сладенько тянет он. «Говнюк», — думает Ким. — Ты не меняешься, да? — вдруг вырывается из него. — Такой же беспечный дурачок, как в школе, — и снова присасывается к одной из последних бутылок пива. Повисает внезапное неловкое молчание. Ким только видит краем глаза, как Хван теребит край рукава, но никто из них не смотрит друг на друга. — Тебя до сих пор это так сильно бесит? — наконец тихо спрашивает Хёнджин. От неожиданности Сынмин давится и роняет полупустую банку, которая с громким звоном падает на тарелки, стоящие между ними. — Ты чего? — дёргается Хёнджин, смотря на беспорядок большими глазами, но никто из них не спешит убираться. Сынмин чувствует, что внутри него что-то дрожит, и его дыхание непроизвольно учащается. «Блять, только не сейчас!» — Скоро вернусь, — бросает Ким, вскакивая на ноги. Он поскальзывается на пороге, когда Хван зачем-то бежит за ним, и быстро запирается в ванной. Жёлто-белая кашица с мерзким кислым привкусом частично пачкает руки и одежду, когда он в последнюю секунду склоняется над унитазом, дрожа всем телом от интенсивности тошноты. Глаза слезятся, горло режет, а один вдох требует тонны усилий. Когда его ещё мутит, но выброс содержимого желудка временно прекращается, он слышит за стеной голос Хёнджина, громкий и испуганный. — Сынмини? Может, скорую?! Ты слишком долго там сидишь, ответь мне! — Нет-нет, извини, — он сплёвывает и вытирает слюну, морщась в отвращении, замечая маленькие сломанные крылья, — иди обратно, я скоро… — и не успевает закончить. «Тупые, блять, бабочки!» Всё повторяется снова. И снова. И снова. *** Они лежат в спальне на кровати Сынмина. Хёнджин держит его за руку, пока Ким медленно приходит в себя после приступа. — Возможно, я выплюнул и что-то из внутренностей, — устало шутит он. — Просто заткнись, — получает беззлобное в ответ. И они продолжают молчать, пока мысли в голове всё накапливаются и накапливаются, давя комками сладкой ваты на все болезненные точки. Он не знает, стоит ли спрашивать. Скорее всего его так сильно тошнило из-за алкоголя и небольшого истощения, вызванного стрессом, но… Сколько можно себя обманывать? Он ёжится, представляя, что ОНИ всё ещё внутри. — Прости, что всё испортил, — говорит наконец Сынмин, в раскаянии закрывая глаза и сжимая плечи. Хёнджин улыбается. — Ты заболел. А я дурак — зря с алкоголем пришёл. Я правда думал, что тебе не так плохо и это поможет расслабиться. — Хм, а я уж решил, что ты хотел меня травануть. — Но мы оба пили! Минни, как ты можешь? — Хван снова разыгрывает драму, и Сынмину остаётся только подыграть, или же… Сейчас был бы идеальный момент для появления таблички с выборами, как в онлайн-новеллах. Сынмин сглатывает, гордясь и чувствуя ужас от собственных упрямства и наглости. — Хённи, — мягко зовёт он, — о чём ты говорил? Вопрос по-идиотски расплывчатый, но ничего лучше выпотрошенный мозг Кима сгенерировать не может. Сынмин ожидает, что Хван начнёт косить под дурачка, из-за чего ему придётся мучительно подбирать верные слова, но Хёнджин удивляет снова: — Я никогда не нравился тебе. Особенно раньше, в школе. Я замечал, — грустно произносит он, поглядывая на Кима. — Конечно, ты старался не показывать это, но я всё равно чувствовал. Сынмин ощущает тепло, острую горечь и стыд. Хван остаётся прекрасным, даже когда его лицо выражает печаль и смешанные чувства. Сынмин хочет его поцеловать. Глубокие чëрные глаза изучающе смотрят на него. Вокруг них тёмная вечность. В комнате не горит свет, они лежат близко-близко. Спокойно. Тёмный затапливает каждый уголок души. Этот взгляд ощущается как хороший сон, укрывающий заботливым теплом. — Тогда почему ты продолжал дружить со мной? — Мне было обидно. Ты был повсюду, но холодно отвергал меня. Часто. Хотя, может быть, не чаще, чем других, но меня это расстраивало. А ещё ты очень умный, смешно гнусавишь и шутишь, — улыбается он под конец. «Неискренне, ненастоящая улыбка, — Сынмин качает головой, но начинает понемногу массажировать чужую ладонь, успокаивая, — надеюсь, теперь у нас другие отношения?» Возможно, из них двоих он был не единственным глупцом, который не мог избавиться от детских привычек. — Что ты чувствуешь? — опережает его Хёнджин. «Как всегда», — иронично мелькает в голове, но Ким затыкает этот голос. Он судорожно подбирает слова, чтобы дать чёткий ответ. Он боится, но в любом случае тоже не намерен увиливать, пока Хван настроен решительно. — Хочу быть ближе. Узнать тебя лучше, и не судить поверхностно, как раньше. Мне правда жаль. Хёнджин широко улыбается: — Думаю, мы уже начали это делать, поэтому не извиняйся, Минни. Тихий смех Сынмина свободно вырывается из него вместе с облегчением, частично сбрасывая бремя последних стрессовых дней. «Спасибо. Я люблю тебя». *** «Пойдём на свидание», — как всегда пишет Хёнджин. «Как дела, милый?» «Сынмо, ты свободен на выходных?» И прибавляет эмодзи сердечек разных цветов. Что это должно значить? Даже в жизни он не казался таким эмоциональным, каким раскрылся в переписке с Сынмином, но последний вовсе не гордится этом. Его гложут противоречия: что-то идёт не так, совершенно не так. Они чаще общаются, больше видятся, но настоящего сближения не чувствуется. «Почему?!» *** Его мама плачет, когда он сообщает ей диагноз. Затем она сомневается, не верит и начинает кричать. Сынмин бросает трубку и не может уснуть всю ночь. *** Ким чувствует, как шевелятся их крылья внутри него, когда болезнь начинает прогрессировать, и куколки раскрываются не только в лёгких, но и в желудке. Логично, что его тошнит ещё больше. Хёнджин постоянно говорит: «Улыбайся, несмотря ни на что. Просто носи на лице свою улыбку, ведь она безупречна». Сухо. Горько. Тошнотворно. Сынмин понимает, что тот не имеет в виду ничего плохо. Улыбаться = выражать счастье = быть удовлетворённым, несмотря на трудности. Но Ким так себя не чувствовал, даже когда в жизни всё складывалось в его пользу. Фальшивые эмоции = фальшивая личность. Никто (опять) не будет замечать ЕГО под всеми слоями придуманной безупречности. Сынмин устал быть хорошим, классным и умным. Он знает, что его личность выше чего-то «идеального», поэтому старается отойти от своих прошлых стандартов. И единственное, что он хочет — поддержка, хотя и не выражает это желание прямо. Хван Хёнджин в ответ просит скалить зубы. Сынмин тонет в одиночестве, вспоминая каждый разговор, каждую улыбку и слова, кучи бессмысленной болтовни. Он такой идиот. Из них двоих только он всегда им и был. *** — Привет, — говорит Хёнджин. От его улыбки ком в горле вместо привычных бабочек. Снова подташнивает, и теперь Сынмин отчётливо чувствует, что такими темпами его болезнь не приведёт ни к чему хорошему. Но он не отступит. «Что ты чувствуешь?» — вот, что должен был спросить Сынмин той ночью. «Что ты чувствуешь ко мне?» Лучше поздно, чем никогда. — Нам нужно поговорить, — выдыхает он, серьёзно смотря в глаза друга. Хёнджин (наконец) перестаёт улыбаться. — Что-то не так? Из-за меня? — Да. И нет, — Ким отводит взгляд, кусая губы. — Тогда что случилось? Хван остаётся спокойным и не набрасывается с вопросами, несмотря на свой очевидный дискомфорт. Он уважает пространство Сынмина, не хочет сделать ничего неправильного. Сердце щемит. Ким тяжело вздыхает. — Я знаю, что у нас были сложные отношения, и сейчас мы, вроде как, хорошо поладили, но тебя всё равно что-то гложет. Я чувствую. Хёнджин съёживается. Он отступает и смотрит враждебно и возмущённо, не сразу находя слова. — Чего? Думаешь, это я что-то скрываю?! Сынмин моргает и приоткрывает рот от непонимания. — Почему ты так смотришь? — резко продолжает Хёнджин. — Ты сказал, что я интересен тебе, что ты хочешь со мной дружить по-настоящему, но ты не делаешь буквально ничего? — он сжимает кулаки всё крепче с каждым словом. — Я гораздо чаще зову тебя куда-нибудь, всегда пишу первым и интересуюсь тобой. — Но я делаю то же самое… — Ещё бы! — перебивает Хван, — но ты и не рассказываешь о себе особо много, поэтому кажется, что тебя вообще не интересен разговор — нет никакого доверия! Ты не рассказываешь ни о своём самочувствии, а оно очевидно херовое, и ты давно знаешь, что мне нравятся парни, но ни разу ничего об этом не спросил! — Сынмин чувствует холодные мурашки от страха и замирает. — Зачем ты согласился тогда?! — в глазах Хёнджина выступают злые слёзы. — Просто игнорировал бы меня! — его голос срывается, и он резко замолкает. — Конечно, весело издеваться над тем, кому ты нравишься, принимать ненужную заботу, — крупные капли текут по его щекам, и он резко вытирает их кулаком. — Не пойти ли тебе на хуй? Сынмин полностью ошеломлён. Он протягивает к Хёнджину руки, смотря на него с искренним сожалением. — Мне жаль, правда жаль, — когда Хван позволяет притянуть себя ближе, Сынмин осторожно обнимает его, ощущая чужую дрожь, — ты прав, я совсем ничего не рассказывал и закрылся, но я не хотел вести себя как мудак, — он сильно жмурится. Всё внутри разрывает, когда Хёнджин совсем не двигается, но Ким слышит, как бешенно бьётся чужое сердце. — Отпусти, — устало говорит он, — потом поговорим. Вообще не хочу видеть тебя. Он отталкивает и уходит, больше не сказав ничего. *** «Прости меня», — говорит его мама этим же вечером. А затем повторяет это ещё много-много раз. Она говорит о том, что не хотела устраивать истерику, и что для неё важно счастье и здоровье сына, что она хочет помочь. На этот раз из них двоих именно Сынмин начинает плакать навзрыд, но никто трубку не бросает. «Я люблю тебя, очень люблю. Пожалуйста, береги себя и не запускай болезнь, сообщай мне обо всём. Мы всегда поддержим тебя, хорошо?» — Д-да, — он снова всхлипывает и задерживает дыхание, чтобы сдержать звуки, — спасибо, мам. Мне было важно это услышать. В ту ночь его совсем не мучают приступы кашля — впервые за последние недели, но мысли о Хёнджине не оставляют ни на минуту. *** «Ты в порядке?» — печатает Сынмин через пару дней, но не отправляет. Не решается, как трус. «Всё хорошо?» — пробует он. Снова не те слова. Вопрос звучит так, будто Хёнджин через пару дней должен был прийти в себя и ответить как ни в чём ни бывало. «Мы сможем поговорить?» — последняя попытка. Вздох. «Отправить». *** — Привет, — неловко говорит Сынмин. — Йоу, — Хёнджин садится напротив и скрещивает руки на груди. Ким вздыхает. — Спасибо, что пришёл. — Не за что, — обрывают его. Повисает неловкое молчание. Сынмин вздыхает. — У нас обоих накопились проблемы… И претензии. Я хочу поговорить, но не хочу спорить или обвинять тебя. Мы оба виноваты, окей? — Валяй. Новый глубокий вздох. Хёнджин очевидно волнуется, Ким видит, но непроницаемая маска на нём делает своё дело. — Мне казалось, тебе не интересны мои проблемы, когда ты сказал мне: «Улыбайся, несмотря ни на что». Я не люблю подобные фразы, потому что так обычно говорят люди, совсем меня не знающие. Мне никогда не было легко, потому что со стороны семьи чувствовалось давление. — Ты никогда не показывал. — Конечно. Я их и не виню. Но после поступления на вышку я осознал, насколько легче жить, не выполняя чужие ожидания. — Я понял, — кивает Хёнджин, — поэтому… да? — Ага, — говорит Сынмин, — я завидовал тебе из-за этого и долго не мог избавиться от негативного взгляда. Но теперь всё хорошо. Хван хмыкает, но ничего резкого не говорит. Вздох, неловко поджатые плечи. — Я не знал, что ты до сих пор встречаешься с парнями, — Сынмин отводит взгляд, — просто однажды в школе увидел, как ты с кем-то целовался. Удивился. Нет, даже испугался, но никому ничего не сказал и вообще решил забыть. Хёнджин наклоняет голову: — Вот после этого ты некоторое время избегал меня, и по школе поползли слухи, поэтому я решил, что ты знаешь. Но после поступления всё будто вернулось на круги своя. — Я никому не рассказывал и из слухов ничего не слышал, — на всякий случай ещё раз уточняет он, — а теперь самое сложное. Руки немного поддрагивают, но Сынмин не прячет их под стол, хотя очень хочет так сделать. Хёнджин смотрит внимательно и обеспокоенно, прям как раньше, и, к облегчению Кима, между ними больше не чувствуется явной враждебности. Он сжимает кулаки. — Ты мне нравишься уже два года. Я болен потенциально смертельной болезнью, которая, возможно, связана с этими чувствами. Не только с любовью, вообще со всем. Сынмин выдыхает, расслабляя тело, хотя пульс у него сумасшедший. Он показывает Хёнджину фотографии из больницы и отрывки из статей. Хван сидит, словно громом поражённый, и Ким старается не смотреть в его лицо. — Ты говорил, что пытался показать, что я тебе нравлюсь? — пытается перевести тему он, — о чём… Хёнджин хватает его руку и сильно сжимает. — Ты можешь умереть, — говорит он мёртвенно тихим голосом. — И я виноват, верно? Сынмин поднимает голову, встречаясь с ним взглядами. Глаза Хёнджина полны слёз, и в горле внезапно начинает першить, но вовсе не из-за бабочек. Ким качает головой, слабо улыбаясь. — Ты не виноват, — нежно говорит он, протягивая руку к красивому лицу. Хёнджин резко мотает головой. — Ты, придурок, только что всё объяснил, ответил на мои чувства, и говоришь, что умрёшь? — он вскакивает и, не отпуская Сынмина, пересаживается к нему, — и ты скрывал это! Что ещё я должен знать? Как ты лечишься? Родители в курсе? Сколько есть времени? Сынмин краснеет и отводит взгляд. — Прости. — Не прощу. — Мне прописали лекарства, в основном обезболивающие. Мама знает и старается поддерживать, хотя сначала не поверила, — он вздыхает, — больше я никому не говорил. Насчёт сроков… Процент смертности батохаки довольно большая. Это страшно, — Хёнджин сжимает его руку своими ладонями, а потом вовсе притягивает к себе, — конечно, были случаи чудесного исцеления, но не знаю, что будет со мной. Врачи не говорят ничего определённого, но они делают всё, что могут. Тем более, я им плачу. Хёнджин целует его в макушку. — Глупый. Прости, что я столько всего наговорил… Тебе надо было сказать сразу, — он шмыгает, вызывая печальную улыбку у Сынмина, который аккуратно вытирает его слёзы салфеткой. — Ты бы всё ещё хотел со мной общаться? — Конечно, — решительно кивает тот. Ким качает головой. — Бессмыслица, учитывая, что я нравлюсь тебе. Хёнджин даёт ему подзатыльник. — Я хочу помочь! Хочу, чтобы ты жил и был рядом со мной! И хочу встречаться с тобой, чтобы наверстать всё то время, что мы потратили впустую. — Тогда я буду твоим парнем, — говорит Сынмин, еле сдерживая улыбку. — Отлично! Хёнджин решительно целует его в губы, но быстро отстраняется. — Отныне в горе и в радости давай будем вместе, — с серьёзным лицом говорит он, — не бросать друг друга в одиночестве и не повторять прошлых ошибок. — Это клятва вечной любви? — уточняет Сынмин. — Именно так. По лицу Хёнджина всё ещё текут слёзы, и Ким целует его, наслаждаясь этим гораздо дольше, чем в первый раз. Отстранившись, он снова улыбается. — Отныне в горе и в радости давай будем вместе, — с серьёзным лицом повторяет Сынмин, — не бросать друг друга в одиночестве и не повторять прошлых ошибок. Хван Хёнджин, — добавляет он, — пожалуйста, продолжай быть рядом. Хван кивает, снова заливаясь слезами. Сынмин совсем не чувствует тошноты.