***
Ее звали Нагайна. Она приехала откуда-то издалека, большую часть жизни провела в путешествиях, в этот раз решила остановиться на Британии и познакомиться с англичанами — стереотипные холодность и снобизм этой нации ее привлекали, и ей безумно хотелось понять, так ли это на самом деле — вот и вся краткая сводка, которой она ограничилась. Ненамного старше Тома. Боится людей. Интересуется людьми. Хочет работать с людьми. Прячет вечно дрожащие пальцы в длинных рукавах платьев. С благоговением относится к артефактам. Послушна. Тиха. Обладает манящими глазами. Тома каждый ее взгляд пробирает до мурашек, но он никогда этого не показывает. Нагайна ему интересна, и он осторожно, не давя на нее, старается выяснить больше о ее прошлом. Она не училась в школе — были какие-то проблемы, из-за которых ее семья часто переезжала. Что за проблемы? Нагайна хмурится, замолкает и прячется в кокон, с рвением принимаясь за работу. Они не находятся неподалеку друг от друга двадцать четыре часа в сутки: Том часто покидает лавку, чтобы выполнять поручения директоров — он хорош в том, чтобы разговаривать с людьми. Ему с легкостью продают древние реликвии, он безбожно разворовывает богатства чистокровных родов, сцапывает все, что интересует его или начальников, улыбается, врет-да-не-завирается, выторговывает дорогое за дешевку, вновь улыбается, целует женские руки, пожимает мужские, благодарит за удачную сделку, раскланивается, улыбается, унижается и возвышается — в общем, делает все, что только можно, чтобы добиться своего. Когда он возвращается, Нагайна всегда выныривает откуда-то из глубин лавки и с любопытством разглядывает то, что он приносит. Первое время она тешила свое любопытство издалека, боясь подойти и спросить, чем же таким занимается Том, пока он однажды сам не подозвал ее. — Эта шкатулка со страхами, — он натянул защитные перчатки и достал небольшую деревянную коробочку, несколько раз перевязанную тугой нитью, чтобы крышка ни в коем случае не открылась. Нагайна почти не дышала, разглядывая артефакт. — Их пятьсот лет назад собрал предок Ноттов, а сегодня я забрал ее всего за двести пятьдесят галлеонов у их младшего наследника. У него алкогольная зависимость, он истратил все деньги, которые были в его распоряжении в этом месяце, так что я довольно быстро нашел к нему подход. — Разве это стоит двести пятьдесят галлеонов? — удивленно спросила Нагайна и протянула руку к шкатулке. Ее пальцы вздрогнули на половине пути и, опомнившись, она отступила на шаг. Как будто бы почувствовала темную энергию, пульсирующую вокруг шкатулки. Том сделал вид, что не заметил этого. — Конечно же, не стоит. В этом и смысл моей работы, — самодовольно улыбнулся он. — Обманывать людей? — Я даю им то, чего они желают. Все честно. (Ничего, конечно же, нечестно. Они с Нагайной оба прекрасно понимают, что это так, но молчат. Тому нравится молчать с ней.)***
— Что ты принес в этот раз? — Столетний боггарт Малфоев.***
— Кольцо колонистов.***
— Сегодня ничего необычного: ростки мантикоры. Горбин хочет начать торговлю с Хогвартсом. Ты что-нибудь знаешь о Хогвартсе? Нагайна смущенно улыбается. — Это школа. — Не просто школа! — восклицает Том. — Это самая необычная школа чародейства и волшебства во всем магическом мире. — Расскажешь мне о ней? (Тому нравится, когда Нагайна слушает его.)***
— Кожа маледиктуса. Нагайну передергивает. На вид — чешуя самой обычной змеи, но, если приглядеться, можно увидеть особенные отметины — узоры проклятия на крови. Коллекционеры за эту чешую готовы глотки друг другу перегрызть, а досталась она Тому. Он собирался отправиться завтра в дом Лестрейнджей и предложить кожу лично лорду — тот был знаменитым коллекционером всяких необычностей, а еще безумно влиятельным человеком. Том знал, что ему будет приятно, если он сам придет к нему. Когда-нибудь его расположение может пригодиться. Тому нужно было ему запомниться, поэтому в тот вечер он был полностью погружен в завтрашнюю встречу. Он даже не заметил, как побледнела Нагайна. Как ее руки задрожали сильнее обычного. — Мне сегодня безумно повезло! — с восхищением бормочет Том, и Горбин довольно хлопает его по плечу. — Все потому, что ты знаешь свое дело. Нагайне еще учиться и учиться, — ворчит старик и ковыляет в сторону прилавка. Звякнул колокольчик — новый посетитель. Том захлопнул крышку коробки, пряча товар от любопытных глаз гостей, и хотел было что-то сказать Нагайне, но она, прижав ладонь ко рту, бросилась прочь. Хлопнула дверь подсобных помещений. Было в ней что-то странное. Что-то неправильное. Что-то, цеплявшее Тома. Он вечно спотыкался о невидимую черту ее образа, и, сколько бы ни пытался, никак не мог ее понять и разглядеть. Только лишь поэтому он относился к Нагайне так хорошо и терпеливо — ему нужно было дотянуться до истины. Любопытство сжигало изнутри. Оно было его проклятием.***
— Подай мне коробку с противоударными стенками, пожалуйста, — просит Том, даже не поднимая голову и придерживая жаждущую вырваться книжку. Очередное изобретение безумного Смитта — так подписывался ученый, время от времени присылавший какие-то взрывающие мозг творения. Однажды он чуть не подорвал половину лавки, потому что переборщил с порохом. В другой раз мистер Горбин отравился ароматом духов в розовом флакончике, повязанных бантиком, и несколько дней не мог подняться с постели, постоянно зеленея. Буквально зеленея! Сегодня Смитт — бывший однокурсник и наверняка лучший друг начальников, пусть они и пытаются не подавать виду, что это так, — прислал бросающуюся на всех книгу с острыми зубами и безумными злыми глазенками. Она разодрала Тому руки, и те жутко кровоточили, но он все же смог справиться с ошибкой природы и сейчас, навалившись всем своим весом, прижимал ее к полу. Книга стенала и выла. Мистер Бэркес отпаивал какой-то настойкой побелевшего Горбина. Том опасался, как бы стариков-хозяев на хватил инфаркт. Им явно было далеко за сотню. — Вот, — подбежала к нему Нагайна. — Давай! Она даже не успела спросить, что именно нужно было делать — Том отпустил книгу. За считанные секунды, пока та не успела вновь на кого-нибудь наброситься, Нагайна набросила на нее коробку. Том заклинанием запечатал ее. Все замерли. Только и было слышно, как книга билась в стенки, но вырваться не могла. — Мерлин! — наконец взревел мистер Бэркес. — Я его засужу! Дайте сюда, — он выхватил очередной «подарок» для продажи из рук поднявшей его Нагайны и взмахнул палочкой. На его лысый затылок тут же взгромоздилась прилетевшая из соседней комнаты широкополая шляпа. — Лично доставлю ему эту книжонку обратно! Пора бы посмотреть на этого мистера Смитта! И за что он нас так ненавидит, раз решился целенаправленно уничтожить магазинчик? Помяните мои слова, сегодня я его убью! — и, продолжая щедро рассыпать риторические вопросы, восклицания и ругательства, он хлопнул дверью и растворился в вихре трансгрессии. Том устало развалился на полу. Горбин протер вспотевший лоб платком и покачал головой. — Помоги Тому, — кивнул он Нагайне на его руки. Ведьма бесшумно удалилась. Она вернулась через несколько минут с наполненным теплой водой тазом, тряпкой и несколькими склянками целебных зелий и мазей. Опустилась на колени перед ним, зашелестело ее темно-зеленое платье и смялось. Несколько капель крови запачкали подол, и Том, опомнившись, хотел было убрать руки, но она поймала их и слабо улыбнулась. Уголки ее губ почему-то дрожали. — Ничего страшного. Это — мелочь, — тихо проговорила она и принялась обрабатывать его раны. Том рассматривал ее напряженное лицо, сведенные к переносице аккуратные тонкие брови, пролегшую на лбу морщинку, чуть приплюснутый нос и вперившиеся в его раны глаза. — Нам должны дополнительно платить за производственные травмы, а то в следующий раз я не смогу оправдаться перед друзьями, лишившись головы. Так и буду ходить, тело на ножках и во вчерашнем костюме. — Это точно, — хохотнула Нагайна. Посыпала раны чем-то зеленым и зашептала неизвестные Тому слова. — Это заговор с моей Родины. И следа не останется, — смутившись его взгляда, объяснила она и поспешно поднялась. — Может быть, отпросишься домой сегодня? — Может быть, ты пойдешь со мной? Выпьем кофе. Впервые в жизни Том увидел легкий розовый румянец на щеках Нагайны. А затем она что-то вспомнила — глаза мгновенно помрачнели — и вся как будто бы сжалась. — Прости, сегодня не получится. — Тогда я спрошу завтра, — беззаботно пожал он плечами и со вздохом поднялся. (Нагайна ему не нравилась. Конечно же, нет. Его просьба исходила из все того же любопытства. И немного из благодарности).***
— Как прошла встреча с лордом Лестрейнджем? — протирая одну из недавно поступивших склянок с выпуклым узором на одной из стенок (Горбин решил, что им нужно облагородить некоторые старые зелья, хранящиеся в сосудах, которые вот-вот могут треснуть), спросила Нагайна. Она плохо скрывала нервный, даже пугливый интерес — длинные пальцы дрожали, она не поднимала на Тома глаз. Любопытно. — Маледиктусы первой поры высоко ценятся в зельеварении, а он ужасно этим увлечен. Отдал неплохую сумму за кожу, а еще больше за то, что я пришел к нему лично, — самодовольно отозвался Том и поставил вычищенную склянку на комод. Приклеил на нее бумажку с наименованием зелья, которое позже будет перелито вовнутрь. — А в чем разница? — Денег? — Нет, первой, второй поры кожа. Почему это так важно? — Потому что кожа только обратившегося навсегда маледиктуса обладает целебными свойствами. Нужна всего лишь крупица, чтобы сделать любое зелье идеальным. Быть может, можно даже вывести такое, которое… — во рту почему-то пересохло: Том еще никому не говорил об этой своей идее. — Оживит мертвого. Слова слетели с языка до страшного легко. Нагайна вздрогнула. — И сколько длится так называемая «первая пора»? — почти неслышно прошептала она. — Около двух недель. Поэтому долгие годы на маледиктусов ведется охота, за детьми устраивается слежка, и охотники готовы поубивать друг друга, лишь бы заполучить столь ценный дар небес. — Это ужасно. Том пожимает плечами. Он изучает лицо Нагайны и видит то, о чем она молчит. Он видит ответы на все свои вопросы, но, как только подбирается к ним так близко, чтобы понять, Нагайна вновь отстраняется — она поднимает на него глаза, и ее лицо приобретает строгое и нечитаемое выражение. — Многое на этом свете ужасно. Нужно просто смириться. Нагайна приоткрывает рот, чтобы ответить, но замолкает и больше не издает ни звука, пока они не заканчивают работу со склянками и зельями. Тому остается только предполагать, что же именно она хотела сказать: «Нельзя убивать невинных лишь потому, что они родились с проклятием на крови!»; «Это бесчеловечно, нам не стоит поощрять эту торговлю!» и так далее, и тому подобное. Сколько справедливых и красивых слов могли сорваться с ее языка, но не слетело ни одно. Том задерживается допоздна, чтобы по просьбе Бэркеса ответить на несколько запросов клиентов и посмотреть, можно ли отправить им что-то сразу. Он видит, как уходит Нагайна — ее тонкая фигура истлевает в мягкой неге ночи. (Почему он засматривается?)***
Том замечает ее в тени небольшой библиотеки Горбина на втором этаже в жилых комнатах хозяев. Нагайна стоит у книжного шкафа, напряженная морщинка пролегла на ее лбу, в пальцах — тонкая и пыльная книжечка, которую она внимательно изучает. Блики каминного пламени пляшут по ее чуть сгорбленной спине. Том замирает у двери всего на мгновение. На одно чертово мгновение, которое кажется ему вечностью — вот тонкие белые пальцы перелистывают страницу, глаза расширяются, губы приоткрываются и с них срывается напряженный выдох. Завитый на конце черный локон щекочет мочку уха. Разорванное сердце в его груди булькает. — Что читаешь? — прокашлявшись, несколько растерянно спрашивает Том. Нагайна испуганно поднимает голову и захлопывает книгу. Паника мерцает оранжевым блеском огня в ее бездонных глазах. — Да так, о маледиктусах. Не могу забыть наш разговор, — она пожимает плечами. Ногтевые пластины впиваются в обложку книги. Ин-те-рес-но. Тому в голову приходит один-единственный вопрос. От реакции Нагайны на него зависит все. — Тебе жалко их или себя? — затаив дыхание, спрашивает он. У него внутри чувство, что он только что сдернул покрывало со статуи, которую выделывал и выкраивал долгие-долгие годы и впервые увидел полностью. Ощутимый на ощупь восторг. Понимание. — Их, — спешно отзывается Нагайна. Она произносит ответ быстрее, чем успевает полностью обдумать его, и попадается в ловушку Тома. Так глупо и легко! Это был парселтанг. Она поняла. Она ответила. В горле пересыхает. Руки чешутся. Кажется, Том знает, кто такая Нагайна на самом деле. Знает, что заставляет ее никогда не сидеть на месте и вечно путешествовать. Знает, почему она опасается резких звуков и всегда держит при себе небольшой нож. Том знает… теперь знает все. Но не говорит ей об этом. Лишь слабо улыбается и кивает, а после отступает чуть в сторону, позволяя Нагайне, сжимающей в руках небольшую книжечку, будто кто-то вот-вот отберет ее, пробежать мимо. Даже если она и заметила свою ошибку, то не подала виду. Том щелкает пальцами. Его взгляд падает на пляшущий в камине и довольный происходящим огонь. Что же теперь делать с самым настоящим маледиктусом?***
Том решает затаиться. Он продолжает наблюдает за Нагайной со стороны, старается не давить на нее. Заново начинается та игра, которую он вел, когда она только пришла работать в лавку. Никаких лишних вопросов или действий. Ничего смущающего. Подозрительного. Говорящего о том, что он выяснил ее секрет. Постепенно Нагайна успокаивается. Она, словно птица, которую спугнули с полюбившейся ветки, вновь садится на нее и нахохливает перышки. Том улыбается ей настолько искренне, насколько может. Осторожно подсовывает интересные для него книги — о маледиктусах, о целебных зельях, о том времени, когда впервые было найдено свойство змеиной чешуи — в давние времена посредственный волшебник зарубил свою молодую жену, когда та обратилась. Его мать, желая сокрыть преступление, измельчила труп и расфасовала по банкам-склянкам, запихала в травы, смешала с парой готовившихся в котле зелий. Она же пустила по деревне слух, мол девчонку растерзали волки в лесу. Все поверили. Сложно было не поверить дряхлой травнице, все годы своей жизни пользовавшейся уважением. А потом одно из ее зелий — то самое, в которое она измельчила змеиную кожу невестки — вылечило молодого мальчишку от смертельной болезни. Новый слух разошелся быстро — это был чистокровный волшебник, который не должен был бы дожить и до восемнадцати, но чудом (чужой смертью) прожил более сорока лет. К старухе начали стекаться другие колдуны, чтобы выяснить волшебный рецепт, но она была нема. Лишь на смертном одре рассказала обо всем сыну, а тот продал информацию за несколько золотых. Одни решили, что это был лихорадочный бред умирающей, другие поверили. Кто-то раздобыл чешую маледиктуса. Провели эксперимент, оказавшийся удачным. Началась охота. Около столетия проклятых людей истребляли и излавливали, но к концу девятнадцатого века реформированное и обновленное правительство многих Магических стран больше не могло закрывать глаза на убийства, ведь часто страдали еще не навсегда обратившиеся маледиктусы, которые, пусть и до определенного момента, но были людьми. Начали выходить запреты, устраивались показательные казни особенно заядлых охотников, и все вроде немного успокоилось. Но это «вроде» имело под собой шаткую основу. Словно табуретка на трех ножках под ногами человека в петле. Неудачно покачнется — и смерть. На черном рынке спрос на чешую маледиктусов был все так же высок. Охота продолжалась. Проклятых детей выслеживали, семьи преследовали. Как будто бы растили на убой. Том рассматривает Нагайну — она бледнее обычного — и раскатывает на языке пришедшее ему на ум выражение. Эта маленькая женщина была выращена на убой. Оставалось только ждать и смотреть, кто первый завладеет ее чешуей. Он уже всеми фибрами души ощущал опасность, электризующую воздух вокруг нее.***
Есть что-то мистическое в не проходящем интересе Тома. Что-то, похожее на агонию. (Агонию приближающейся смерти. Конечно же, не его.) Тому снится Нагайна. Снятся ее бездонные глаза. Чувственные губы. Снится, что он целует эти сладкие и томные, эти мягкие и терпкие губы, что он не может насытиться. Его пальцы путаются в ее волосах, соскальзывает на пол ненужное платье, обнажая белоснежную кожу. Том изучает ладонями каждый изгиб ее тела, целует ключицы, возвращается к губам. А когда просыпается в горячке полыхающего в груди чувства, всеми силами старается убедить себя в том, что это — обычное желание, свойственное молодым людям его возраста. Ничего больше.***
— Я думаю уехать в начале января, — делится Нагайна с Томом во время обеденного перерыва. Они стоят у окна запертой лавки и разглядывают первые снежинки, кружащиеся в воздухе и ложащиеся тонким слоем на землю. Начало зимы встретило их промозглыми заморозками и тусклой синевой небес. — Куда? Это не было неожиданно. Слишком ожидаемо — от того так неприятно горько на языке. Нагайна пожала плечами. — Хочу посетить Францию. Никогда там не была. — Ты хоть слово знаешь по-французски? Ее губы вздрагивают в слабой усмешке. Тома бросает в жар — он слишком отчетливо ощущает снящиеся ему день ото дня поцелуи. — Bonjour. — Bonjour, la belle. Нагайна хмурится, а Том улыбается. Ему нравится, когда она забывает о преследующем ее всю жизнь кошмаре и становится обычным человеком. Обычным человеком настолько, насколько это возможно для маледиктуса, которому остались считанные месяцы. — Тебе стоит позаниматься побольше, чтобы чувствовать себя комфортно. — Даже не спросишь, почему я уезжаю? — Ты говорила, что часто путешествуешь, — пожимает Том плечами. Ему хочется подразнить ее и добавить что-то двусмысленное, намекнуть, что он знает ее секрет, но он не позволяет себе этой вольности. — Только напиши мне как-нибудь. Мы так ни разу и не выпили кофе. Нагайна расслабляется и смеется. Отворачивается к окну. Она любуется серебрящимися в мерзлом воздухе снежинками, а Том — ею.***
— Итак, мистер «никаких-женщин-и-чувств, только-работа-только-саморазвитие», чего это ты такой задумчивый в последнее время? — диван рядом приминается, когда на него плюхается Антонин Долохов. Можно сказать, что он — лучший друг Тома, но тот предпочитает не называть его так. И не звать. Но Антонина Долохова звать не надо никогда — он приходит сам. Том лениво поворачивается к темноволосому волшебнику с вечно загорелым лицом. Черные кольца кудрей обрамляют высокий лоб, улыбаются губы, но самое главное, самое красивое и одновременно страшное находится несколько выше. Это — изумрудно-зеленые, пылающие глаза Антонина. Девушки сходят с ума от одного только взгляда этих глаз. А Том, когда встречается с ним взорами, боится, что когда-нибудь с ума сойдет Долохов. Есть что-то опасное, беснующееся, что-то, не поддающееся объяснению и пониманию в его глазах. — Дел много, — вспоминая заданный Антонином вопрос, отзывается Том. — И каких же? — Работа, наша с вами практика, общее исследование с Эйвери… — Том замолкает и хмурится. — Ты же прекрасно знаешь, чем я занимаюсь. — Знаю, — довольно скалится Антонин. — Недавно пробегал мимо твоей захудалой лавчонки, видел одно симпатичное дело. Скажи, давно она у вас работает? — Антонин, — зло и тихо просит Том. — С ней играть не стоит. Долохов беззаботно хохочет. — Значит, это все-таки твое тайное дело. Так и знал! Давно? Том не отвечает. Он уже выучился на собственных ошибках: в моменты, когда Антонин увлекается, нужно игнорировать. Он отворачивается и вновь утыкается в книгу, которую читал. Антонин еще несколько минут пытается вытянуть из него хоть слово, но Том не поддается, так что, когда в комнату заходят Розье, Малфой и Эйвери — все однокурсники и близкие приятели, Антонин обиженно докладывает им, что Том потерян в прострации времени. Эйвери закатывает глаза. Розье отвечает что-то язвительное. Тишина, в которой Том хотел бы почитать, обрывается чужой болтовней, и он нехотя отрывается от желтых страниц и вслушивается в предмет обсуждения волшебников. Но заинтересовать себя беседой не получается: где-то на границе сознания и подсознания свербит и кружится уже надоевшее имя. Нагайна.***
То, чего Том ждал и опасался, наступает слишком быстро: в десятых числах декабря поздно вечером (он как раз закрывает лавку), на порог из темноты вываливается тяжело дышащее тело Нагайны. Ее кровь пачкает снег. Кто-то бежит следом. Прежде, чем Том успевает осознать происходящее, он выкидывает волшебную палочку в воздух и с ее конца срывается фиолетовая вспышка проклятия. Еще невидимый глазу человек отбивает ее и что-то кричит своему партнеру, в следующую секунду двое коренастых мужчин выступают из тьмы. Том уделяет каждому по секунде, хватает Нагайну за руку и утягивает за собой в водоворот трансгрессии. Они оказываются в магическом квартале на пороге одного из многочисленных и схожих кирпичной кладкой и обрамлением окон домов Лондона. Нагайна совсем ослабевает и тихо стонет, и Том подхватывает ее на руки. Он без проблем переступает защитные чары и проходит на территорию съемного жилища Долохова. Тот повсюду раскидал защитные артефакты своей семьи — он был потомственным русским магом в неизвестно каком чистокровном колене, так что подобного рода безделушек у него было великое множество. Том не переживает, что их могут отследить здесь. Не должен переживать. Но сердце почему-то взволнованно бьется в груди. Дверь ему открывает домовик, он же зовет хозяина и собирает по требованию Тома еще нескольких близких ему людей. Том укладывает Нагайну на диван. У нее колотая рана чуть ниже ребер с левой стороны. Неглубокая. Эйвери появляется в гостиной через несколько минут с парой зелий и, не задавая лишних вопросов, отдает их Тому. Вдвоем они обрабатывают рану и накладывают повязку. Благодаря успокаивающим травам, которые они положили Нагайне под язык, она забывается беспокойным сном. Том, Эйвери, Долохов, Малфой и Лестрейндж собираются в соседней комнате. Это — Вальпургиевы рыцари — кружок по интересам, созданный Томом в школе. Их интересы давно переступили порог шахмат и совместных докладов, но еще не оформились во что-то четкое. — Нужно найти двух магов. Поможете мне? Том уверен в этих людях, как в себе. Он отдает им свои воспоминания о сегодняшнем дне, и они несколько раз подряд пересматривают недавнюю сцену в омуте памяти до тех пор, пока не выучивают лица преследователей Нагайны до малейшей черточки. Его друзья — чистокровные волшебники с кучей связей. Том знает, за какие ниточки тянуть. И он тянет. (Кажется, у него не остается времени задать себе всего лишь один важный вопрос: ради чего ему это нужно? Том просто делает. А с последствиями будет разбираться по мере их наступления.)***
Нагайна вздрагивает и просыпается. Пеленой ниспадает с нее магия сна, дрожат ресницы, губы — только что расслабленные, сжимаются и как будто бы кричат о напряжении, тут же пронзающем женское тело. Том наблюдает за этими чудными изменениями в ее лице, произошедшими за несколько секунд. Наблюдает и не может понять, почему ему нравится смотреть на нее. Почему он ввязался во всю эту авантюру. (Не***
Смерть не была для него в новинку. Прошло то время, когда он еще школьником трясся после того, как надоедливая девчонка с Когтеврана навсегда окоченела, встретившись глазами с его наследством — Василиском. Он давно успокоился от безудержного гнева и страха перед собой после того, как жестоко расправился с остатками своей гнилой семейки. Мерлин, что говорить о смерти ему, уже дважды разделившему душу на части?! Он дважды умер и дважды воскрес. Смерть уж точно больше не пугала его. Лестрейндж и Малфой помогли выяснить, кем были двое охотников. Они не задавали вопросов. Том не давал им ответов. Только коротко бросил — п-о-п-р-о-с-и-л, — чтобы они приглядели за Нагайной в его отсутствие. Палочка. Нож бабочка в кармане. Перчатки. Колкая холодность под ребрами, иголкой впившаяся в сердце, как только Том трансгрессировал. Охотники снимали небольшую грязную комнатушку под крышей в Лютном переулке. От того и лучше — никто не обратит внимание на подозрительные звуки. Здесь всегда что-то происходит. Здесь всегда всем плевать. Том поднимается по узкой скрипучей лестнице. Единственный свет — горящий на конце его палочки огонек. Он стучится в нужную дверь. Почти прилично. Ему открывают. Молчание длится секунду. Всего одну дрожащую секунду. А затем Том поднимает палочку, и время лопается. Разрывается привычный мир внутри него. И все — из-за Нагайны.***
Том приносит Нагайне сердца охотников, терроризировавших ее всю жизнь. Она плачет. Том знает, что ее воротит. Нагайна поднимается. Скользит легко, словно лебедем плывет по водной глади. Коробку с сердцами она бросает в камин и долго-долго смотрит, как ее наполнение тлеет. Они больше никогда не заговорят и не вспомнят об этом. Но Том знает, что в тот вечер она навсегда привязалась к нему. Что же это было? Обязательство? Благодарность? Безопасность рядом с ним? Было ли это чем-то большим, чем-то желанным ему? Было ли это настоящей привязанностью?***
Том жадно целует Нагайну, и она отвечает на его поцелуй. Все внутри содрогается от восторга. Сон становится реальностью. Кажется, Том теряет голову.***
Его главное оправдание заключается в том, что Нагайна — маледиктус (его маледиктус). Что он может изобрести воскрешающее зелье. Что у него есть тот, кто понимает парселтанг. (Кто понимает его. Тому кажется, что Нагайна с легкостью проникает во все его замыслы, п-о-н-и-м-а-е-т его. Она как будто бы отражение его глубинных чувств, его измученной и забитой души. Ее бездонные глаза полны понимания и благодарности.***
***
Волдеморт не знает любви, но даже в агонии смерти, в безумстве алчности и власти последняя, о ком он думает — Нагайна.