***
Маленький Эдди с интересом смотрит на целующуюся пару. Два взрослых парня увлечённо целуются на лавочке городского парка, пока рядом, весело виляя хвостом, бегает питомец одного из мужчин. Эдди интересно. Он никогда в своей короткой жизни не видел, чтобы парни целовались. Женщины и мужчины — да, часто. Например, когда он с мамой ходил по магазину или изредка в телевизоре, когда Соня позволяла ему его смотреть… Но два парня? — Эдди, сынок, — Соня тянет сына вперёд, когда тот перестаёт реагировать на её увлечённый щебет, — на что ты так внимательно смотришь? Напрягать зрение… — женщина поворачивает голову в сторону, куда повёрнута голова Эдди. — Вредно. Святые угодники, Эдди, не смотри туда! — теперь Соня буквально хватает сына, закрывая его глаза ладонью. — Отвратительно! Прекратите это сейчас же, иначе я вызову полицию, — голос женщины очень грозен, но вместе с тем в её тоне отчётливо слышится страх. Эдди с интересом вслушивается в начинающуюся перепалку. Ему редко удаётся видеть скандалы матери с окружающими, но слышать — почти всегда. Соня остра на язык в те моменты, когда что-то вредит её сыну. Проблема в том, что женщина считает, что ему опасно почти всё. Пара мужчин неловко улыбаются, отшучиваются. Они не хотят конфликта, — вяло думал Эдди. — Они просто хотят уйти. Эта тактика является самой верной с Соней. Переубедить её почти невозможно, а вот быстро слинять — вполне. Женщина вообще не выглядела как человек, которого можно было бы победить в споре. Эдди знал об этом, как никто другой. — Это возмутительно, — в полголоса говорила Соня, облизывая пухлые губы, — они уже ничего и никого не боятся. Сегодня целуются у всех на виду, а завтра… — женщина на миг остановилась, передёрнула плечами и пошла вперёд вдвое быстрее, чем раньше. — Почему? — Эдди заинтересованным взглядом пилил затылок матери. Вглядывался в спутанные от пота волосы, блестящую на солнце крепкую шею. — Потому что больные, и их никто не лечит. А если болезнь не лечить, то она пустит свои корни, изуродует внутренности и вылезет наружу, чтобы заражать других, — было ясно: женщина верила в свои слова. Так было всегда, когда она говорила про болезни. Эдди икнул. Он представил, как неясное нечто вылезает из тех двух мужчин, деловито оглядывается, примеряя, к кому поползи… А после находит его, и ползёт, ползёт, ползёт… Эдди не хотел целоваться с мальчиками. Эдди вообще не хотел целоваться: рассадник герпеса и чужих бактерий. — Никогда, Эдди — слышишь? — никогда не сближайся с теми, кто болеет гомосуксеализмом. Ты умный, ты знаешь, что мир полон опасных болезней. Не дай форме обмануть содержание. Мальчик даже в голове не смог бы произнести это слово, но запомнил. С «гомо что-то там» не дружить. Это было в порядке вещей: мама часто говорила Эдди, кто может его заразить, а кто это сделает с меньшей вероятностью. Мальчик хотел жить долго и счастливо, не болея, поэтому ему оставалось только кивнуть. — Да, мама.***
Эдди будто вынырнул из-под воды. Дыхание сбилось, а взгляд метался из стороны в сторону, цепляясь то за розовый шарик (который вмиг обрёл смысл), то за загримированное лицо клоуна. — Оу, Эдди, кажется, ты в шаге от того, чтобы повторить путь Заики Б-Б-Билла, — Пеннивайз обнажил зубы в клыкастой улыбке, ещё более широкой, чем прежняя. — Как, дошло? — Что это всё значит? — нормализовать дыхание не получалось. Что это, внеочередной приступ астмы, или Эдди просто страшно от осознания той тайны, который скрывает от него Ричи? — Это значит, — Пеннивайз протянул голосом Ричарда, а после лицо Оно сменилось на до боли знакомое, — что я был бы не прочь засадить не только твоей мамаше, но и тебе самому. Уже не в качестве шутки. Эдди рванул в сторону выхода, по пути чуть не снеся какую-то ветошь. В голове набатом звучало: «БЕГИ». Как только двери дома на Нейболт-стрит закрылись за спиной Эдди, выплюнув его наружу, то парня вывернуло. Мысль о том, что Ричи — его лучший друг — действительно хотел его, любил его — вызывала почти физическое отторжение. Так быть не должно, — именно это слышал Эдди всю свою жизнь. Так почему Ричи?.. Эдди решительно, как мог, направился к выходу с участка. Парень не знал, что будет делать, но был уверен: пока он не увидит своими глазами проявления гомосексуализма у Ричи, то ни за что не поверит дьявольскому отродью. Потому что друзья верят в друзей до самого конца. … даже если всякие безумные клоуны пытаются их поссорить.***
Ричи проверку не прошёл. И не то чтобы пытался. Эдди закрыл глаза за миг до того, как губы Ричи коснулись его. Язык скользнул внутрь: горячий, ни на что не похожий. Страх, до этого момента узлом связанный внизу живота, рванул ядерной бомбой. Эдди почти видел, как чужие микробы заползают в его рот, заражая. Внутренности горели, и Эдди почти физически ощущал боль от горячего сбивчивого дыхания друга. Бывшего друга. Ведь друзья друзей не целуют так, как путешественник в пустыни припадает сухими губами к воде в райском оазисе. Друзья спрашивают друзей перед тем, как поцеловать. Друзья не пытаются заразить своей болезнью остальных, а добровольно уходят на карантин. Ричи воспринял остолбенение Эдди как сигнал к действию: приподнял футболку вверх, желая снять её. Потянулся к пряжке ремня и что-то сбивчиво прошептал. Эдди бы расслышал, но в ушах звучал лишь звон. Нет, стой, Ричи, хватит, это… Омерзительно. Пощёчина была неожиданностью для Ричи, но вполне закономерным решением для Эдди. Губы жгло, будто ядовитой кислотой. Больно, почти физически. И это его друг? Почти брат? Балабол Ричи, так много и часто шутивший про маму Эдди и девственность других Неудачников, — гей? У реальности были свои забавы. Отвратительно, — думал Эдди, поспешно опуская задравшуюся футболку. — Просто, блять, отвратительно. — Не приближайся ко мне, — Эдди выставил руку вперёд, когда Ричи хотел наклониться к нему. То ли обнять, то ли потрепать за плечо или, не дай Господь, ещё раз поцеловать… Всё неважно. Пеннивайз не лгал: он просто рассказал правду. Знал, на что надо давить. — Эдди, я… — Ричи не знал, что говорить. Впервые в жизни язык присох к нёбу, а нужные слова не находились. Шутить не хотелось. Больше смех не спасал от самого страшного кошмара, который прямо на глазах реализовывался; обретал плоть и кровь. Ричард хотел думать, что это морок Пеннивайза; но что-то в нём осознавало, что это не так. Что это реальность. — Да, ты, Ричард. Именно ты, — Эдди звучал разочарованно. — Ты зря… Открылся. Я бы не хотел об этом знать: ни о твоих пристрастиях, ни о твоих чувствах ко мне. Это неправильно. Эдди удерживал себя от того, чтобы начать заикаться, прямо как Большой Билл. В груди давил ворох неприятных эмоций, а сам парень чувствовал себя преданным. Будто Ричи не поцеловал его, а воткнул прямо между губ отравленный нож. Лучше бы пусть так поступил: умерев, Эдди не смог бы презирать друга. — Послушай, я извиняюсь, это было поспешно, но я подумал… — Ричи запнулся. Взгляд его судорожно бегал из стороны в сторону. — Подумал, что ты не против. Последние дни мне казалось, что мои чувства взаимны. Эдди хотел было сказать, что это лишь проверка, но прикусил язык. Да, Эдди специально оголялся куда больше, чем раньше; старался томно смотреть на друга; смеялся над его шутками больше обычного. Ричи не стоило об этом знать. Если он узнает, то непременно выставит из себя жертву. Тем более, какая уже разница? Ничего в целом мире не изменит того факта, что Ричард — гей, по уши влюблённый в своего друга, который… Гомофоб. — Тебе только казалось, — выходит резко, как и хотел Эдди. Он видит, как на лице его бывшего друга отражается сложная эмоция, отдалённо напоминающая боль. — Я пойду. Эдди старался удерживать себя от уж совсем позорного побега. В конце концов Ричард — это не Пеннивайз. Угрозы для жизни не существует. Но надо что-то решать. Спасать Ричи от пагубной болезни, которая поразила не тело, но душу. Что ж, Эдди знал множество препаратов. От неправильной любви тоже были. Свои, конечно, своеобразные. Эдди был хорошим другом, поэтому готов был поделиться горьким лекарством. В тот момент Ричи даже не догадывался, что «пойду» — это навсегда. Что через три дня дом семьи Каспбрак будет продан, а семья в составе сына и матери навсегда уедет из Дерри, разрушив клуб Неудачников. Что магия Семи перестанет работать, как только участников станет шесть; станет намного раньше, чем распорядилась человеческая Судьба. Что сам Ричи познает свой самый страшный кошмар, но не в мороке Пеннивайза, а наяву, и уже никогда не сможет оправиться. Насмешка Бауэрса в игровом клубе теперь предстала детским розыгрышем. … как не знает и то, что в недрах городской канализации, в цирковом фургончике будет сидеть клоун, довольно улыбаясь. Ка нельзя изменить, но кто сказал, что нельзя сыграть по другим правилам? Оно чувствует, как рок, нависший над ней и её детьми, развеивается. Как меняется будущее, подстраиваясь под новые реалии. А ведь стоило сделать так мало: рассказать маленький, ничего не значащий в пределах мультивселенной и космоса, секрет. Никому ненужный за пределами двух человеческих голов. В мире Оно существа имели совсем другие принципы, а человеческие взгляды на отношения казались отсталыми. Впрочем, как и сами кровяные мешки, нужные лишь для утоления голода. Всё в этом мире подчиняется тем формам, которое оно принимает. Человеческие предрассудки не должны стать исключением. И если с этим можно было разыграть удачную партию, то Оно было только радо этому. Матурин мог готовить новых людей: эти себя превзойти не смогли.