Экзорцист и Муз с даром Аполлона

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

      Хванун привык работать с лучшими. Привык контактировать с лучшими. И, соответственно, хвалить только тех, кто достоин. Он по максимуму честный не только с собой, но и с другими. Потому без устали твердит об этом Хёнджину и, по большому секрету, тает, когда тот на глазах расцветает, распыляя вокруг себя флюиды вдохновенной весны. При работе с Чанбином или Минхо Хванун без утайки говорит о промахах или недочётах, но так же поощряет добрым словом за все нужные видения.       Сан у него вообще среди «захваленных», потому что впрямь Резчик с редким даром. Но последние дни какой-то совсем измочаленный. И на вопросы не отвечает. Пожмёт плечом как-то неопределённо и съедет с темы как профессиональный бобслеист. Хванун на всякий пожарный даже одну из печатей активировал, не сказав Сану. Но ничего сверхъестественного так и не обнаружил. Ни лярв, ни пиявок, ни подселенцев. Чист как стёклышко. Да вот только удары не такие хлёсткие и реакция замедленная, словно он находится под препаратами или сонным зельем. И так уже не первый день.       Пришлось даже трясти Чанбина с Минхо, чтобы дали ответ. Чанбин высыпал ему на голову все версии, которые увидел, а Минхо поделился парой после тщательного анализа. Ни одна не объясняла ничего, а медкарта Сана как всегда чиста. Кроме обращений по ранениям даже не болеет толком, как всегда. Ни одного адекватного объяснения, почему Сан словно снулая рыба реагирует на окружающий мир. Даже новички и то более резвые.       — Сан?       Они только что отработали свору сущностей, что всегда идут в связке. Одному Экзорцисту работы на несколько дней. С Резчиком в десять часов уложились. Сан сидит на полу, привалившись спиной к стене. Глаза прикрыты, немного подрагивающие руки сжимают рапиру. Ощущение, что он несколько недель, не покладая рук, орудовал ею, и теперь его свалил сон. Сан с трудом разлепляет глаза и поднимает их на Хвануна.       — Я просто устал.       — Ты похож на мокрую тряпку. Понимаешь? На тряпку, а не на себя.       — Может, я заболел?       — Вечером приду к вам в гости. А сейчас иди и отоспись. Смотреть больно.       — Спасибо за подработку.       — Было бы за что, ты же знаешь, что родной.       — Всё равно спасибо.       Хванун тяжело вздыхает и провожает взглядом чуть сгорбившуюся фигуру, задумчиво хмурясь. Что-то когда-то было схожее, но столь давно, что не упомнить. Хванун не удивится, если вообще в детстве, когда бабуля орудовала печатями как фокусник, обучая внука всему, что умела сама. Есть что-то знакомое в этой сгорбленной фигуре и движениям уставшего от жизни старика. Но в руки воспоминание не даётся. Хванун зло трёт ладонями лицо и хмуро оглядывает помещение. Чисто, не придраться. И лишь когда идёт ко входной двери, замечает на ней печать, а рядом с тумбой для обуви привалившегося к стене спящего Сана. Закусив губу, он сдирает печать и присаживается рядом с Саном, разглядывая его лицо. Тот просыпается внезапно, распахивая глаза, на дне зрачков которых снова видится что-то знакомое.       — Ты чего?       — За нос хотел тебя зубами тяпнуть, а ты взял и проснулся, негодник.       Лицо Сана какое-то жалко растерянное, желание шутить отпадает напрочь, а ещё хочется прямо сейчас завалиться к Сану, но ему нужно дать отдохнуть для начала. Хванун протягивает ему руку, помогая подняться, и отмечает, что ладонь подозрительно прохладная для такой жары. Сан смущённо трёт затылок, хватает рапиру и быстро ретируется. Хванун почти уверен, что тот завалится спать сразу же, как окажется дома, потому что таким вымотанный он не видел Сана со студенчества.       — Хёнджин-и, — ласково тянет он с порога, когда возвращается домой. — А те карты, что ты рисовал пару месяцев назад, это твой творческий проект или же?       — Тебя интересует, раскладываю ли я карты? — выглянув из мастерской, уточняет Хёнджин, вытирая пальцы о передник. Так и хочется выбившуюся прядку спрятать ему за ухо, нежно коснувшись щеки и шеи.       — Да.       — Вообще не приходилось, но по крови Гадатели были. Попробовать?       — Давай.       Хёнджин улыбается так солнечно, что хочется позабыть о картах и обо всём на свете, чтобы просто отдаться одному из самых сложных и самых прекрасных искусств — любви. Задав вопрос, Хванун напряжённо следит за тем, как длинные холёные пальцы со следами краски ловко тасуют карты, он старается не смотреть на лицо Хёнджина, иначе мысли собьются напрочь.       — Скрытая опасность. Угроза жизни. Лживый недоброжелатель… — Хёнджин замолкает, кусая нижнюю губу, и неотрывно смотрит на карты.       — Что?       — Смерть.       Сердце бьётся, болезненно сжимаясь, выстукивает о рёбра предчувствием, словно вот-вот всплывёт воспоминание. Хёнджин смотрит в его глаза, не мигая, и весь будто светится каким-то невозможным светом. Отрываться от общества Хёнджина не хочется до безумия, но в голове красной лампочкой мерцает догадка, точнее всего лишь тень, но… С Хёнджином рядом в голове роятся сотни идей, только успевай ловить. Он даже после особенно ярких по эмоциям выходных создал пару совершенно новых печатей, которые интересно опробовать в бою. Но пока что ничего мощного не встречалось.       Чмокнув Хёнджина в кончик носа, Хванун уносится вниз по лестнице и прыгает в машину.       Догадка до конца так и не формируется, но крутит болью в подреберье с такой силой, что ясно одно — воспоминание неприятное, скорее всего, им самим же или бабулей заблокированное из-за тяжести. Оттого и ноет душа, а пальцы до скрипа сжимают руль. Он обещал Сану приехать и проверить, он приедет и проверит, даже если потом придётся напиться и забыться от счастья, что предчувствие обмануло.       На звонок никто не отвечает, и Хванун озадаченно смотрит на дверь, набирая номер. Сан очень исполнительный, потому если договорились, значит, ждёт. Но гудки всё идут и идут, а ответа нет. Хванун закусывает губу, когда понимает, что из-за двери раздаётся едва слышный звонок мобильного.       — Что за ерунда? — шипит он и достаёт из кармана печать, открывающую дверь, он тихо просачивается в квартиру, ощущая, как волосы на теле становятся дыбом. Так всегда бывает, если рядом мощная сущность.       Сан обнаруживается на полу у кровати, скрутившись в позе эмбриона. Рядом валяется его бессменная рапира, которую, видимо, выбили из ослабевших пальцев. От Сана струятся десятки вибрирующих отростков, высасывающих энергию. Буквально через десять-двадцать сантиметров они словно растворяются в воздухе. Хванун настороженно всматривается в пространство, стараясь не смотреть вверх, надеясь, что сущность без зрительного контакта его не заметит. Так часто бывает, но не в этот раз.       Отростки становятся видны все сразу, чем дальше от Сана, тем они темнее, и теряются в полном мраке в углу потолка. Хванун успевает пожалеть, что не додумался взять с собой Резчика. Но, если честно, он и не предполагал, что всё настолько плохо.       Перед ним редкостная тварь, которую просто так не одолеть. В любом случае, можно опробовать новые печати, но он не представляет, чем всё может закончиться. Осколки медленно собираются в картинку.       Придётся, как всегда, смотреть по ситуации. Возможно, апробация новых печатей будет неизбежна. Накладывая одну печать за другой, Хванун чутко реагирует на изменения, чтобы подобрать следующую печать более точно, чтобы она ужалила посильнее и попала в самую болевую точку. Но пока что получается так себе. Будто он не видит чего-то. Смотрит, но не видит. Тогда он меняет тактику и берёт одну из простейших печатей, которым учат Экзорцистов — Печать Открытия.       И тогда он впервые понимает, что опоздал. Потому что в тёмной паутине на потолке скрывается что-то пострашнее всего виденного. Он видит Чана, опутанного тонкой склизкой нитью, и Чан медленно поворачивает голову в его сторону, словно только сейчас по-настоящему заметил. По спине ползут мурашки вперемешку с капельками холодного пота. Голова повёрнута к нему под ненормальным углом.       Хванун понимает, что смотрит на него не Чан, и что Чан вовсе не смотрит. Эти тёмные, будто пульсирующие глаза лежат поверх век бессознательного Чана. И тогда всё складывается воедино, и тот ужас, который подтёр память из детства, накрывает снова, потому что разрозненные кусочки пазла складываются воедино. Почуяв слабину, сущность активизируется. Печать срывается с пальцев слишком быстро, Хванун даже не успевает осознать, что это из новых и не апробированных, остаётся лишь надеяться, что не угробит вместе с ним весь квартал.       Оправданий не будет, если погибнет Чан. Сан его определённо и точно возненавидит настолько, что Хванун не просто потеряет друга и почти брата, но и найдёт причины для самоуничижения и самоуничтожения, потому что сам себя простить не сможет. Печать дробится на части, будто пропущенная сквозь лезвия шредера. Заметив это, Хванун успевает с тоской вздохнуть, но тут мелкие бумажные клочки вцепляются в сущность, облепляя её собой. Ползут, будто множась, по содрогающемуся телу сущности, пока полностью не покрывают её плотной коркой.       На пол из паутинной сети валится Чан, очень удачно приземляясь на стоящую под ним кровать, иначе угробился бы сам, и других бы зацепил. Хванун лишь мельком смотрит в его сторону, бросая в него печатью, и присаживается у Сана, проверяя пульс. Он не очень хорошо запоминает, как вызывает подмогу, и кому даже звонит. Просто держит ледяную руку Сана с нитевидным пульсом и периодически бросает печати в порывающуюся к нему или лежащему без сознания Чану сущность, что дрожит и дробится на мелкие части, которые исчезают, оставив на полу вымаранные будто в мазуте куски бумаги.       Его новая печать слишком хороша, а это значит, что и отдача будет мощной, и Чана могло зацепить куда серьёзнее, чем он видит сейчас. Но ему конкретно сейчас немножечко всё равно, потому что Сан ему и правда родной.       Когда прибывает подмога, на какое-то время он выпадает из реальности насовсем. Когда же удаётся проморгаться, он отталкивает руки медсестры и срывается с места в поисках палаты с Саном. Найти её труда не составляет — под ней толпятся распереживавшийся Хёнджин, бледные как полотно Минхо с Чанбином и даже Сохо, которого здесь и быть-то не должно. На телефон приходит краткий отчёт, и Хванун опасно щерится, читая выводы. Всё же не зря за эту разработку кучу денег отвалил. Он влетает в палату едва ли не с ноги, и дёргается, когда слышит хриплое и протяжное «Чан».       — Чан чуть его не угробил, а он его зовёт, — тут же обнаруживает новая причина вздрагивать в лице Чанбина.       — Помалкивай в тряпочку лучше. Вы оба проглядели. Провидцы, твою налево. И я не лучше.       — А что ты бухтишь на меня, как будто это я виноват? Я вообще не знаю, какая сейчас реальность. И, к тому же, мы видим не всё.       — Угу, особенно когда заняты друг другом.       — Типа ты от своего Муза часто отлипаешь.       — Чанбин, просто заткнись. Не можешь помолчать — уйди, — от шума Сан начинает возиться на кровати, пытаясь проснуться, и Хванун склоняется над ним. — Сан, ты меня слышишь?       — Где Чан? Он цел?       — В палате интенсивной терапии под присмотром Целителя и врачей. Если тебя успокоит, то им занимался лично я.       — Зачем? Что происходит?       — Всё очень некрасиво, если честно.       — То есть это и впрямь был он? Как же так? — заплетающимся языком произносит Сан. — Роун обещал, что таутировка поможет.       — Она и помогает. Тут другое. Похоже, Чан сам принял сущность.       — Но зачем?       — Он хотел помочь тебе. И его обманули.       — Кто?       — Я выясню. И поверь мне, ему не поздоровится. Нам потребуется тебя потревожить с Читающим мысли, но он будет только через несколько часов. Так что пока отдыхай. Тебе крепко досталось. Пообещай мне, что по максимуму отдохнёшь.       Ещё на слове «пообещай» Сан закрывает глаза и расслабляется, засыпая, но Хвануну кажется, что он просто не хочет ничего обещать. Даже не дослушав. Как всегда. Ох, уж эта позиция его не обещать. Если не уверен…       Хванун вздыхает и выходит из палаты. Мимолётом сжимает дрожащие пальцы Хёнджина и обещает быть как только освободится. Хёнджин поджимает губы, глядя на него исподлобья. Приходится сдаться и зайти в кафетерий, чтобы купить по стакану мерзкого кофе и кратко обрисовать ситуацию.       — Ты думаешь, выкарабкается?       — Не знаю, — болезненно морщится Хванун. — Воспоминание из детства, что было заблокированным, неприятное и, — Хванун замолкает, тяжело сглотнув, страшное. Тогда не выжил никто.       — Но тогда и печати такой не было.       — Потому что у бабули не было тебя, — устало улыбается Хванун и только сейчас ощущает, насколько устал. Хёнджин поглаживает его руки, почти невесомо касаясь. Его утончённые пальцы и кисти могут принадлежать только художникам или музыкантам. Музам с даром Аполлона. А его небольшие руки на фоне этого произведения искусства выглядят так нелепо и неправильно.       — Не думай ерунды, — упреждающе произносит Хёнджин.       — Я и не…       — Как же, — со вздохом произносит Хёнджин и кладёт ладонь ему на колено. — Из того, что ты рассказал, большего, чем сделал ты, сделать не мог никто. Если не видели Провидцы, то тогда это неизбежность.       — Я не могу его потерять, он и впрямь родной, ты же знаешь, — Хванун ерошит волосы и смотрит в поцарапанную поверхность стола, будто там написаны руны и знаки. — Но я потеряю его даже тогда, когда он останется жив, а Чан — нет. А прогнозы…они неутешительные, понимаешь?       — Понимаю. Если бы я мог, я бы украл все твои невзгоды и печали. Но я могу лишь немного стимулировать твои мысли и таланты. Увы.       — Это немало, просто…       — Просто ты никогда не боишься за себя, — кивает Хёнджин и даже не кривится от вкуса весьма отвратного кофе. — Только за других. И пока всё не наладится, дома ты не появишься.       — В Провидцы записался?       — Разве нужно быть Провидцем, чтобы знать, как действует любимый человек в непростой ситуации?       — Ты только что назвал меня любимым человеком? — Хванун выпивает кофе залпом, словно алкоголь.       — Тебя что-то смущает?       — Нет. Меня это воодушевляет. Правда…я просто…       — Ты устал. И тебе бы отдохнуть, а не делать то, что ты задумал. Но по горячим следам раскрыть преступление шансы выше.       — За что мне такое мудрое счастье?       — За всё хорошее, что ты сделал и ещё предстоит, — улыбается Хёнджин. — Не буду тебя отвлекать тогда, а вот воодушевить попробую.       Хванун не удивится, если Хёнджин вкладывает в поцелуи все свои силы, потому что он несколько часов пишет без остановки, и отрывается от листов только тогда, когда его плеча касается Сонхва.       — А, Читающий мысли, рад тебя видеть. Привет, Щит.       — И тебе не кашлять, — кривит губы Минги и старается игнорировать всё, что ниже уровня глаз, Хвануна в том числе. Да, не слишком хорошо они расстались, раз искрит даже спустя несколько лет.       Хванун смотрит на подрагивающие пальцы, перепачканные в чернилах, и на почти полностью исписанный блокнот с печатями, который он прячет во внутреннем кармане лёгкой куртки, с которой не расстаётся даже в жару. Он не готов терзать Сана ещё и ментальным допросом, но, чёрт возьми, он почти уверен, что сущность от него так и не отлипла, что бы там Джунхи ни говорил. Он не сомневается в Джунхи как в профессионале, а вот разблокированные воспоминания подбрасывают новые и новые подробности, от которых хочется выть.       Будто мало ему воспоминаний из юности, когда потерял последнего родного по крови человека. Теперь ещё и крепнет уверенность, что воспоминания из детства и это юношеское связаны. Слишком много схожего, чтобы отбросить догадки. Слишком мало информации, кроме слов бабули, чтобы плюнуть или отмахнуться. Палата Сана оказывается пуста, и Хванун хватается за голову, но его успокаивает ладонь Сонхва на плече.       — Его видели в коридоре. Уборщик до сих пор мысленно причитает, что парень еле шёл, а персонал смотрел не туда, ещё и его отчитал, что суёт нос не в свои дела, мол, пациенты просто так по больничным коридорам не шастают.       — Я этому персоналу уши откручу, — шипит Хванун. — Расслабились тут на дотациях.       Сонхва читает проходящих мимо, указывая направление, и чем дальше они удаляются от палаты Сана, тем мрачнее становится Хванун. Потому что Минхо с Чанбином таки слиняли, Сохо тоже будто улетучился, а он как распоследний болван даже не додумался поставить охрану или отдать распоряжение. Словно ему мозги напрочь отшибло. Все сомнения и подозрения оправдываются, когда над ними вспыхивает надпись «интенсивная терапия». Заблокированная дверь палаты приходится открывать печатью, и в стороны летит нечто отдалённо напоминающее сгустки крови.       — Прикрой Читающего мысли.       — Меня и на тебя хватит.       — Ох, уж этот герой-любовник, на всех его хватит, — зло комментирует Хванун, швыряя печать в палату, и лишь потом осторожно входя вовнутрь.       То, что он видит, вызывает мощный рвотный рефлекс, который удаётся подавить не сразу. Замерший посреди комнаты Сан похож на творчество безумного художника, на картине которого стоит человек со слабо шевелящимся пучком щупалец, будто растущих из сердца. Безумная улыбка как последние мазки. Словно ещё немного, и он испытает настоящий экстаз. Замерший и скрючившийся Чан на кровати изо всех сил держится за идентичный пучок, рвущейся из него сущности, только лицо искажено гримасой ужаса и боли, с пальцев медленно скапывают капли крови.       Пальцы сильно дрожат, когда он с усилием достаёт новую печать, которая ещё немного оттянет время. Но до бесконечности их использовать не выйдет. Он может вытянуть пять максимум, чтобы остаться в боевой готовности и использовать другие печати. Около девяти, если рядом будет умелый и талантливый Резчик в боевом состоянии. Максимум — тринадцать, если рядом будет полный боевой отряд, после чего его попросту не станет.       Распыление Экзорциста Хванун уже видел однажды. Тогда он думал, что лучше бы его. Его, а не любимую бабулю, которая была вместо родителей и семьи. Именно после этого Сан стал родным. Его семья приютила Хвануна, отсудив опеку над ним, в чём не последнюю роль сыграло бабушкино завещание. Пусть он и пробыл в семье всего год и четыре месяца, а после этого уехал на учёбу, семья Сана заменила ему собственную.       И если бы не гордость Сана, он бы помогал ему деньгами постоянно. И до конца жизни не отплатил бы за то время, которое могло его погубить, но вместо этого поставило на ноги. Хотя есть же в кого. Родители Сана тоже гордецы, и не считают, что нуждаются в плате за добро. А как смотреть им в глаза, если сейчас он своими руками может загубить всё? Что если он лишит своих приёмных родителей сына?       Печать срывается с пальцев, снова замедляя процесс. Он поворачивается к распахнутой двери, одними губами проговаривая застывшему Сонхва, который даже без действия Щита не способен прочитать его мысли, «карантин». Глаза Сонхва расширяются, и крыло интенсивной терапии и реанимации накрывает мыслью колоссальной силы «Карантин! Опасность демонического заражения максимального уровня!». Вслед за этим настойчиво долбящейся в виски сиреной взвизгивают датчики. Потом он просит «лекарей» и кивает суровому Минги, ощущая покалывающее действие укрепляющегося Щита, через силу поднимает два пальца, качая головой вглубь палаты. Минги закусывает губу и кивает.       Хванун сглатывает и отворачивается, просчитывая варианты. Тварь, раздробленная его вмешательством, слишком занята желанием соединиться снова, поэтому не замечает ничего. Есть только жажда слияния и поглощения. Голод — самая мощная движущая сила вселенной. Ею он и воспользуется.       Перед глазами ярко вспыхивает картинка из чужой жизни. Видимо, Щит Минги отражает воспоминание Чана, подсмотренное Сонхва. Потому что Хванун в чужом теле тянется к валяющейся рапире, хватается за неё. Тело прошивает током, выкручивая мышцы. Рапира вываливается из пальцев, но он снова тянется, чтобы подтолкнуть её ближе к Сану или ударить самому. Но он не Резчик, он всего-навсего влюблённый идиот, который каким-то образом подставил их всех. Он не понимает, что происходит, но чувствует вину, потому снова и снова хватается за рапиру, корчась от боли, пока на него не наваливается полная темнота.       Одну из печатей Отвлечения он окропляет кровью из пропущенной губы, промокая печатью ранку, будто салфеткой. Ему сейчас бы пригодился талантливый Резчик, как Сан. Но с подобными он ещё не сталкивался, в его обществе было несколько уникальных людей. Сан, Хёнджин, Сонхва, Минги и Сохо. Сюда же можно было внести пару Минхо-Чанбин, потому что вместе они способны были ко многому, что не удавалось из-за особенностей их талантов.       Остальные тоже были хороши в своём ремесле. Хороши, но не талантливы. Даже не в половину. И от этого дрожит внутри. Потому что может не выйти задуманное. Потому что Распыление — будет меньшим злом, если не удастся удержать и остановить. Потому что теперь он точно уверен, что не ошибся. Бабуля имела дело с подобным не единожды на его памяти.       Печать на лету приобретает облик израненного человека. Что приманка действует, становится понятно, когда оба пучка щупалец тянутся в его сторону, а не друг к другу. На секунду кажется, что вот оно решение. Позволить соединиться на приманке, изолировать и стереть. Но эта дрянь может оставить свои колючки в жертвах, которые будут прорастать долгие годы, и мало что будет способно их обнаружить. Или же и того хуже — распылить споры при стирании, и тогда всё будет заражено.       Уничтожать надо грамотно, но Хванун ещё не понял как. Он силится вспомнить, но не выходит восстановить в памяти всё, что делала бабуля. Сан неспроста его правая рука. Секущая и не знающая промаха. Она нужна для полного стирания истребления. Иначе в Резчиках нужда отпала бы. Искать помощи сейчас поздно. У него есть только печати, Щит и те, кого нужно спасти любой ценой.       Щупальца тянутся к приманке, несмотря на печати замедления. Лицо Сана медленно становится растерянно недоумевающим, по мере того, как сущность покидает его тело. Хванун внимательно смотрит, как та держится отростками, похожими на крюки. Но осколков не видит. Печать Проявления ещё рано применять, пока эта зараза не вылезла до конца.       Белоснежное постельное бельё багровеет с каждой секундой, пока Чан пытается удержать эту дрянь, не позволяя дотянуться до Сана. А та впитывает большую часть крови из рассечённых ладоней с влажным причмокиванием. Когда два клубка тянутся к приманке, повиснув в воздухе, Хванун активирует Печать Проявления и сразу же накладывает две Печати Запрета. Колени становятся совсем ватными, а кончики пальцев немеют.       — Чтоб тебя…       Хванун зло встряхивает дрожащими руками, пытаясь вернуть чувствительность. Сан медленно оседает на пол, Чан откидывается на кровать. Нельзя считать, что они в безопасности, но за неимением лучшего, приходится довольствоваться малым. Ни следа сущности или её осколком ни на одном нет, он кивает Минги, чуть повернув голову и подняв два пальца вверх. На двух бессознательных людей медленно растекается стеклянный купол Щита. Хванун активирует печати и накладывает сверху, закрепляя, чтобы мерзость не поползла дальше, пытаясь наглотаться сил и энергии.       Но сущность занята поеданием приманки и попыткой срастись обратно, будто ничего вокруг не существует. Хвануна потряхивает от усталости. Кажется, что от него откалываются частички. Он очень хочет прямо сейчас упасть на пол и уснуть. Даже без подушки и матраса, без включённого кондиционера или открытого окна. Вот прямо сейчас взять отключиться от всех проблем и невзгод, чтобы сладко поспать. Возможно, целую вечность. Дрожь усиливается, накрывает тошнотой и головокружением.       Ресницы буквально слипаются, в сон тянет с такой силой, будто он выпил упаковку снотворного. На плечо ложится ладонь, и Хванун распахивает почти закрывшиеся глаза. Он ощущает приток сил, и ему не нужно оглядываться, чтобы знать, что Генератор даёт ему утраченный заряд. Он тратит почти все новые печати, пакуя слой за слоем ничего не соображающую сущность, которая всё ещё пытается слиться воедино и насытиться приманкой, которая никак не желает распадаться. Им потребуется Резчик. Талантливый Резчик и не менее талантливый Экзорцист.       Он надеется, что Сонхва сам всё понял и вызвал подмогу. Сейчас главное — изолировать эту мерзопакость насколько это возможно. Если бы не Сохо, он бы уже свалился без сил. Даже не так. Он бы исчез без следа, как это получается у тех Экзорцистов, кто Распылился. Энергии хватает на завершающие печати, и тогда Хванун просто проваливается во тьму.       По ощущениям он приходит в себя нескоро. С трудом продрав глаза, он пытается сосредоточиться на громко тикающих часах на стене напротив. Стрелки на них не говорят ничего вразумительного или же проблема в том, что ресницы словно в косы завязаны. Сил поднять руки нет, глазами тоже не выходит особо двигать, куда уж до окинуть взглядом помещение вокруг. Он понимает только, что находится в пузыре, и снова на него наваливается темнота.       В следующий раз он открывает глаза уже в совершенно ином состоянии — хватает сил потереть онемевшее лицо и оглянуться. Как ему и показалось, он находится в пузыре изоляции. Рядом в кресле дремлет Хёнджин, чуть дальше за ним виднеются ещё несколько пузырей. Значит, успели вовремя и сумели изолировать. А держат вместе, чтобы проверить наличие ростков сущности. Что позволяет сделать вывод о том, что некто в курсе, что за дрянь они умудрились принести в больницу. Хёнджин открывает глаза резко, но наконец облегчённо улыбается, и Хвануна даже сквозь непробиваемый пузырь кроет теплом и желанием рисовать печати.       — Как ты?       — Такое, — одними губами шепчет Хванун. — Давно?       — Да, — Хёнджин понимает его без уточнений. — Тридцать два дня. Ты едва не… и Сохо досталось. Разрядился в нули. Но у вас всё вышло. Вы сдержали эту мерзость и не дали ей просочиться дальше. Ты вычистил следы в парнях, они оклемаются благодаря тебе. Всё и все в норме. Не переживай. Чан пришёл в себя несколько дней назад, Сан ещё в отключке, но Минхо заверил, что всё будет в порядке. Чанбин сюда рвался, но увидел тебя и скис совсем, пришлось привлекать меня, чтобы немного реанимировать упавшего духом Провидца. Сохо отходит потихоньку, его перевели вчера на домашнее восстановление.       — Вам лучше выйти, — просит подоспевшая медсестра, а Хвануну хочется только пить и чтобы Хёнджин был рядом. Что бы там медсестра ни делала, Хванун засыпает до того, как за Хёнджином закрывается дверь, почувствовав краем сознания утоление жажды.       — Вы не понимаете!       — Это вы не понимаете, господин Бан. Ваша идиотская выходка едва не стоила жизни нескольким сотням человек.       — А вы бы отличили червя от тунельца? — подаёт голос проснувшийся от разговора Хванун. Он готов рвать и метать, потому что так умничать могут только те, у кого рыльце в пушку. — А просто червя от червя-паразита отличите? Не ваш штатный Экзорцист, а вы? Нет? Вот и помалкивайте в тряпочку. Даже ваш штатный Экзорцист не определил бы тунельца. Это под силу единицам. Как и его укрощение. Моим друзьям наверняка пришлось вызывать подкрепление из столицы, я прав? Прав. Иначе бы вы тут права не качали, а мы имели колоссальных размеров монстра, заразившего всё живое вокруг, если бы этот человек не удерживал частицы этой сущности от воссоединения. Поэтому прошу на выход отсюда.       — Мы вас всех засудим.       — Ну, попробуйте. У вас нет банальной защиты, потому что вы экономите на услугах Экзорциста выше двух звёзд, а это обойдётся вам куда дороже, чем вам может показаться.       — Кто этот умник?       — Этот умник — Экзорцист экстра-класса, а вам и впрямь пора покинуть палату и не мешать восстанавливаться тем, кто сдержал то, что многим не дано даже опознать. Дверь закрывается с той стороны.       — Бёнкван…       — Ну ты даёшь, — улыбчивые лицо почти касается стенок пузыря. — Один против тунельца! Всегда знал, что ты чертяка талантливая. Но чтоб такое учудить… Как ты вообще эту мерзость вычислил?       — Покойная бабуля Распылилась из-за такого.       — Чёрт… прости.       — Прошло и отболело, не за что извиняться. Рад тебя видеть, ты добивал эту дрянь?       — Если бы, — недовольно цыкает Бёнкван. — Почти закончили с Феликсом, — он мой Резчик, просто чтоб ты знал, — но тут появились представители конторы, которую нельзя называть, и последний кусок не позволили уничтожить.       — Да чтоб их.       — Надеюсь, осколок слишком мал, чтобы выжить.       — Зря надеешься. Главное, чтобы не разрослась до неконтролируемых размеров. Знаешь…мне кажется, что эта сущность — кусок той, что уничтожала в своё время бабуля, и из-за которой в следствии чего и погибла.       — Преемственность поколений, так его растак.       — А если я прав, что это та же сущность, то дел ещё по горло. Найти, к примеру, того, кто повесил на Чана эту дрянь.       —Помощь будет нужна? — Бёнкван оглядывается через плечо, не удосужившись послушать ответ. — Вам медсестру позвать?       — Нет, — слышится дрожащий голос Чана. — Спасибо.       — Чан, — Хванун поднимается на локтях, глядя на Чана. При этом старается не видеть безвольно лежащего Сана.       — Что?       — Ты не виноват.       — Виноват. Я едва его не убил. И не только его.       — В чём ты виноват? Что не отличил прекрасно притворяющегося живым мертвеца? Что не увидел в помощи кому-то зла? Что не заметил какую-то крохотную ранку? Или заметил, но не придал значения? Я видел, как ты пытался помочь Сану, когда сущность его атаковала. Тебе было больно, но ты пытался. Мало кто стал бы. А благодаря тебе процесс затянулся. Ты сопротивлялся даже в больнице, будучи без сил.       — Поверь ему, дело говорит, — встревает Бёнкван. — Я всего не знаю, но поверь, этой дряни противостоять могут единицы. И это я об Экзорцистах и Резчиках. А ты смог, тебе удалось. Прикинь, как мощны твои дарили!       — Он простит тебя, когда придёт в себя, — говорит Хванун и смотрит в глаза застывшему на кровати Чану, в глазах которого стоят слёзы.       — А он придёт?       — Да.       — Не слышу уверенности в твоём голосе.       — А в моём? — в палату заглядывает Чанбин. — Если я не путаю реальности, то минут через пять он попросит воды.       — Путаешь, — со смешком говорит Минхо, входящий следом. — Он уже ищет больничный поильник.       — Раз мы все тут собрались, предлагаю выпить кофе в честь снятия пузырей, — в палату вплывает Хёнджин с коробкой на десяток стаканов кофе в руках и счастливой улыбкой на лице.       — Только обещайте не сильно дёргаться, чтобы никто никого не облил ко-ааааааа-твою-мать-фееее.       Чанбин всё ещё причитает, пока Минхо помогает ему растереть пятно кофе по его футболке, которую Чанбин обляпал без чужой помощи.       — Самостоятельный ты мой, сам справился с кофе, даже обливать не пришлось, — шепчет Минхо и хмыкает, кусая Чанбина за ухо.       Чан берёт у Хёнджина два стаканчика и медленно подходит к постели Сана. Хванун наблюдает за ними напряжённо, даже будто глохнет от переживаний. Сан улыбается измученно и протягивает руку, касаясь дрожащей рукой колена Чана. На большее его пока не хватает, но это достаточно говорит. Иначе бы не коснулся. Чан присаживается на край постели и робко улыбается в ответ, хоть губы дрожат так, что выглядят синюшными. Хванун прикрывает глаза и облегчённо выдыхает. Бёнкван хитро ухмыляется, провожая взглядом Хёнджина, но Хванун тут же его осаждает.       — Муз — мой, нечего слюни ронять.       — А ты реально чувак экстра-класса, — смеётся Бёнкван, запрокинув голову. — Ладно, я побежал, зайду попозже пообщаться. Хоть на пару минут, если не вызовут.       Хёнджин садится в кресло, в котором провёл кучу времени, пока Хванун валялся в отключке, и протягивает стаканчик.       — Спасибо тебе.       — Это всего лишь кофе. Обычный кофе, — смущённо улыбается Хёнджин.       — Я о другом. Ты очень помог. Твой дар усилил мой, и вышло создать печати, которые по силам только консилиуму Экзорцистов.       — Если бы у тебя не было дара, мой бы ничего не изменил, — пожимает плечами Хёнджин, прокручивая в пальцах стаканчик из дорогой кофейни.       — Но он изменил. Спасение всех этих людей и твоя заслуга. Я хочу, чтобы ты знал. Знал и не слушал злых слов, — Хванун тяжело вздыхает и поджимает губы, рассматривая плечо Хёнджина. — Не отнекивайся. Мелкая дрянь на твоём плече, что жужжит тебе в ухо — доказательство, что принимаешь близко к сердцу.       Хванун щелчком распыляет мелкую сущность и заправляет прядь волос Хёнджину за ухо.       — Ты — подарок судьбы.       — Или ты.       — Поцелуйтесь уже! — подначивает заглянувший к ним Бёнкван, из-за чьего плеча выглядывает веснушчатое лицо.       — Изыди!       — Не бросайся в Экзорциста дурными словами! — Бёнкван показывает Хвануну язык и исчезает за дверью. Потом снова показывается и машет рукой. — Физкультпривет, я на вызов. Отпишусь по мере возможности и вредности.       — Это кто? — интересуется Минхо.       — Однокурсник.       — Ещё один Экзорцист? — спрашивает Чанбин. — Круто, никогда других не видел. Только в видениях. И Резчик у него хорош.       — Вот идём и новых видений посмотрим, по дороге купим мороженого и поговорим о том, что не стоит заглядываться на чужих Резчиков. Мы немножко лишние здесь.       — Чего это? — бубнит Чанбин, но тут же осекается и внезапно краснеет. — Ну вы целуйтесь, а мы и впрямь пойдём. Столько дел. Столько дел.       — Угу, веснушки на чужом носу не считаны.       — Да валите уже! — фыркает Хванун и впервые за месяц с хвостиком ощущает тепло объятий персонального Муза с даром Аполлона.