Сплав или Амальгамный Отблеск

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       В последнее время Сан почти в полном безразличии к тому, что происходит вокруг. Работу выполняет на автомате, где-то на грани сознания радуется, что друзья заняты своей жизнью и немного забыли о нём. Это позволяет не рассказывать, не объясняться, не слушать чужих сожалений и не слышать слов сочувствия. Сан многое видел и пережил, но такой опыт у него впервые. Он не жалуется, потому что это отвлекает, он сосредоточен только на работе и на том, чтобы ничем не выдать себя. Это единственное, что всё ещё держит его на плаву.        Был бы он не таким апатичным, заметил бы, что Хванун с каждым новым делом смотрит на него всё более подозрительно, особенно, когда Сан нарывается на удары сущностей, получая новые и новые шрамы. И в один не самый прекрасный день всё же прижимает его к стене своим настырным любопытством, что спасало им жизни не раз. Сан задумчиво смотрит на то, как кровь капает между пальцами на пол.        — Что с тобой не так? — озадаченно спрашивает Хванун, а потом отступает, приваливаясь плечом к косяку двери. — Ты как в воду опущенный.        — Ничего.        — Ты задрал со своим «ничего», — зло шипит Хванун. Как всегда заводится с пол-оборота. — С ничего ты бы не выглядел как живой труп. Колись давай, или Чана буду допрашивать, — на этих словах Хванун вскидывает брови и в один прыжок снова оказывается рядом, хватая его за грудки. Сан запоздало понимает, что прокололся с выражением лица. Наверняка отдало гримасой боли, раз реакция не заставила себя ждать. — ЧТО?!        — Мы с Чаном разошлись.        — Давно?        — Почти год как.        — Чхве Сан, ты в курсе, что ты редкостный придурок? Почему ты молчал?! Как тебе удалось всё это время водить нас за нос, скрывая?!        — Потому что не хотел никого из вас тревожить.        — Чем? Тем, что вместо сердца у тебя дыра? Это помогло бы не получить столько ран, сколько на тебе образовалось за последние месяцы. Да и я молодец, вёл себя все время как слепой дурак, — Хванун закусывает губу, отводя глаза, и тяжело вздыхает. — Ты как специально подставляешься. Блин, правда, специально, что ли? — Хванун смотрит на него, пыша жаром. Точно дракон, только маленький. Даже ноздри раздуваются от ярости. — Точно придурок. Как пить дать. Ты сдохнуть решил?        Вместо ответа Сан просто дёргает плечом и отворачивается к окну, зажимая глубокую рану в боку. Сдохнуть он не решил, наверное, для этого он слишком трус. Боится оказаться не там, где хотелось бы. Да и раны немного отрезвляют. От них рассасывается туман, поселившийся в его голове. Так он ощущает себя живым, как бы по-идиотски это всё ни звучало.        — Это из-за той сущности? Ты так его и не простил?        — Не я. Он сам себя не простил. Сколько бы я не убеждал его, он всё равно думал иначе.        — Чёрт возьми. И где он сейчас?        — Понятия не имею. Он не давал о себе знать. А я решил не навязываться. Он и без того потерял сон и покой. А я — лишнее напоминание.        — Болван ты, а не лишнее напоминание. Нравится тебе или нет, но вы оба бараны.        — Согласен.        — Согласен он. Лучше был бы не согласен. Ненавижу тебя таким. Как будто сдался.        — Наверное.        — Наверное, — перекривляет его Хванун и внезапно распахивает глаза. — Кем от тебя пахнет?        — Никем.        — Так уж и никем, — Хванун подходит к нему и обнимает ладонями лицо, вынуждая смотреть на себя. Сан отводит глаза до последнего. Тогда Хванун достаёт из стопки какую-то печать и с сомнением смотрит сквозь неё. — Чей призрак? Призрак Чана? — севшим и осторожным голосом спрашивает Хванун.        — Нет. Просто старый знакомый, — сдаваясь, шепчет Сан. — Пришёл, когда ушёл Чан. Пришёл и остался.        — И ты не обратился ко мне? Почему?        — С ним не скучно. Не ощущаю себя одиноким. Он почти не изменился.        — Сан, но это неправильно. Он должен уйти. Без долгого перехода он превратится в сущность, пойми.        — И что ты предлагаешь? Убить его?        — Нет. Помочь уйти. Идём, посмотрим на твоего призрака.        — Я не хочу, чтобы он уходил.        — Но…        Хванун смотрит на него несколько секунд, а потом порывисто обнимает, больше не говоря ни слова о сочувствии или сожалениях, что так случилось. За это ему спасибо, но внутри всё равно поднимается волна. Он уже привык жить без Чана, почти смирился с его уходом, потому что вполне понимает его. Сам профессионал в самокопании и самоедстве. А тут ещё и такая причина. Хотя Сан всё равно считает её ерундовой. Он привык к такой работе, потребовалось время и умелые руки, чтобы восстановиться, но он очнулся и быстро пошёл на поправку, рядом был Чан, а о большем и мечтать не нужно. Но… не сложилось.        — Никто не виноват в том, что случилось. Люди сходятся и расходятся. Такова жизнь, — произносит Сан, обнимая названного брата и прикрывая глаза. Он очень хочет верить в свои же слова. Вот только всё равно горит под кожей и тянет болезненно в груди. Особенно от того, что он умалчивает о тех странных вещах, которые творились перед тем, как Чан ушёл.        — Сан, ты прости, я когда нервный, сам знаешь… слова подбирать не могу. Но призраку, правда, лучше уйти. Он давно умер?        — Я не знаю, — севшим голосом произносит Сан и по давней привычке ерошит волосы Хвануна, на что тот обычно ершится, а сейчас молчит. Что значит — обеспокоен до крайности, потому и не обращает внимания на то, что в обычной ситуации способно превратить его в дракона.        — Он с тобой говорит? — Сан отрицательно качает головой. Хванун уточняет: — А ты с ним разговариваешь?        — Да. Пробовал разговаривать с растением, но ощущал себя идиотом, а потом оно ещё и загнулось. А тут как с обычным человеком. Он кивает на слова и слушает внимательно. И, знаешь, мне достаточно.        — Мог бы прийти к нам.        — Но не пришёл.        — Почему? Думал, что помешаешь? Или… думал, что будет тяжело видеть нас?        — Угу.        — Прости.        — За что?        — За всё, — Хванун держит его за локоть весь путь к машине. — Может, сначала в больницу?        — К чёрту больницу. Ненавижу её запах, — его буквально окатывает ненавистными ароматами, накрывает горячим покрывалом тахикардии от одной только мысли о том, каким несчастным выглядел Чан в её стенах. — Закинусь парой таблеток и наложу повязку, будет достаточно.        — Сан…        — Я же тебе человеческим языком сказал — не поеду.        — Баран. Упёртый баран.        — От барана слышу. Дался тебе мой призрак.        — Не будь я экзорцистом, слова б не сказал, но я тот, кто есть, и это спасает жизни, нравится тебе или нет. Дай хоть с перевязкой помогу, — но телефон прерывает копание в аптечке, в итоге Сан кое-как лепит пластырь и опускает футболку.        — Хванун, хватай Сана и бегом к нам, — Минхо непривычно орёт в трубку, отчего Сан удивлённо смотрит на телефон, зажатый в руке Хвануна. — С боевым комплектом желательно.        — Что у вас происходит?        — Не знаю.        Хванун с недоумением смотрит некоторое время на экран, который вскоре гаснет. Сан смотрит на Хвануна, который молча заводит мотор и разворачивается на первом подходящем перекрёстке. Сначала к Минхо, а потом уже к нему поедут. Призрак подождёт, а Минхо они таким никогда не слышали. А чтобы довести Провидца до такого, даже непонятно, что сделать надо.        Квартира встречает пугающей пустотой и незакрытой дверью. Они крадутся словно воры. Хванун впереди, Сан на шаг позади с оружием наготове. Руки Чанбина изогнуты словно в болезненной судороге, превращающей его в подобие жертвы одной из древних казней. Глаза закатились, веки дрожат, словно он вот-вот разлепит их и скажет, что пошутил, рот приоткрыт. Под веками изредка отблёскивают белки снующих туда-сюда глаз, словно выброшенные на берег рыбы пытаются добраться до спасительной воды.        Минхо растерянно смотрит на него, едва касаясь своими пальцами чужих скрученных наподобие когтей хищной птицы. Он явно ни черта не видит. Иначе не было бы такого выражения на лице. Словно он вообще ничего не понимает в этой жизни. Такого выражения у Минхо Сан не видел никогда, да и вообще у Провидцев. Не без того, что Чанбин вечно потерянный, но это лишь потому, что он не знает, какая из подсмотренных реальностей настоящая.        Минхо же выглядит иначе. Словно он внезапно ослеп. И теперь совершенно дезориентирован и не представляет, что делать. Это пугает до желания сбежать. Сану кажется, что он тонет в чёрной вязкой жиже, которая заливается в лёгкие, хотя ему всё ещё кажется, что он не дышит с того момента, как вошёл. Он ощущает эту фантомную волну, что льётся в него, выедая место внутри, пропитывая всё естество.        Первым делом в воздухе зависают белые листы с разными печатями на них, но это не даёт понимания, с чем они столкнулись. Хванун извлекает новые, что тоже не приносит результата. Сан, не глядя, пробует ощутить врага, но натыкается на полную темноту и опасность. Словно всё вокруг и есть врагом. Шелест печатей лишь дополняет впечатление.        Хванун приваливается взмокшей спиной к холодной стене и вытирает сгибом руки льющийся со лба пот. Всяко было, но такого ещё не было. Сану не надо даже спрашивать — всё видно по напряжённому и перекошенному лицу. По бледности кожи. По прокушенной губе. По дрожащим рукам. Таким Хвануна он не помнит. Как и Минхо. У того и вовсе скоро вместо глубоких морщин будто траншеи, а вместо губ кровавое месиво.        — Не понимаю, — шепчет Хванун. — Не понимаю.        Сан вытирает со лба испарину и прижимает ладонь к снова закровившей ране. Пальцы на рукояти рапиры скрутило будто судорогой. Он скалится в пространство, хрипло выдыхая. Он готов сражаться, на сколько хватит сил, лишь бы не бродила эта невидимая дрянь где-то на грани видимости, что слышны лишь шаги, и даже печати Хвануна против неё бесполезны. Эта слепота будто наматывает нервные окончания на лезвие бритвы, что в любой момент способно рассечь их без труда.        Свет гаснет с треском и хлопком взорвавшейся лампочки. Сан крепче сжимает в пальцах рапиру, вглядываясь во тьму, ожидая короткого приказа Хвануна бить всё, что выползет. Темнота не позволяет видеть, словно клубится прямо в его же глазах. Только изредка мелькает в ней что-то непонятное, а лезвие разрезает пустоту, а вовсе не тени, которые открылись на мгновения. Рапира выскальзывает из рук, словно змея, оставившая старую кожу в его ладонях.        — Когда ты стал трусом, Сан? Почему ты пятишься, словно призрака увидел? — рот Хвануна разрезает нечеловеческая усмешка, а на дне зрачков вспыхивает бледно-жёлтым.        Кровавые брызги расчерчивают кожу, словно мазки сухой кистью расцвечивают, оттеняя и создавая текстуру. Сан не помнит, как называет эту методику Хёнджин, но он с удовольствием слушал чужую вдохновенную речь, когда попал к ним в гости в самый разгар вдохновения Муза с даром Аполлона. По мертвенно бледному лицу Хвануна скатываются капли крови.        Сан почти ничего не чувствует, кроме отупляющего страха за Хвануна, в чьей руке до сих пор зажата его рапира. Сан делает осторожный шаг назад, удерживая ладонью глубоко засевшее лезвие, и чужие пальцы безвольно соскальзывают с рукояти. Глаза Хвануна распахиваются в ужасе, и лицо снова обретает человеческие чувства, сменяя безэмоциональное лицо каменного изваяния.        — О боже, Сан.        — Тшшш, дыши. Просто дыши.        Сан упирается спиной в стену и откидывает на неё голову, давая себе мгновение отдыха. Перед глазами плавают разноцветные круги, но всё это ерунда по сравнению с тем, что он ничего не понимает. Чувство нарастающей тревоги ползёт от кончиков загрубевших пальцев до груди, растекается колючим ознобом, затапливая до краёв, как льющая в чашу вода. Внутренняя дрожь откликается горечью на языке.        — Сан, я….        — Я знаю, я понимаю. Хванун, просто делай свою работу. А я сделаю свою.        — Но я… я не вижу.        Воздух пахнет не так, как обычно пахнет в квартире Чанбина с Минхо. Сейчас разит смертью и какой-то заразой, которая будто короста ползёт по стенам, разнося терпкий и гнилостный смрад. Так пахнет хорошо полежавший труп или же какое-нибудь массовое захоронение, случайно вскрытое излишне любопытными подростками или учуявшим смерть псом. Если не знать, где они находятся, Сан сказал бы, что возле морга с неработающими холодильниками, возле свежего могильника или позабытого всеми склепа, в которым живёт нечисть.        Боль расползается от раны в стороны, от неё немеют пальцы, но Сан лишь крепче сжимает лезвие рапиры, усмехаясь сам себе. Будь на месте излюбленного оружия меч, сабля или топор, пришлось бы намного хуже. Да и ранение кажется ерундой по сравнению со страхом неизвестности, что отдаёт в шейные позвонки и затылок, будто сплавляя их. Страх вгрызается во внутренности, заставляя их леденеть, превращая позвоночник в стылую сосульку. Один удар — и нет её, только брызги ледяного крошева. Потому что Хванун не понимает, с чем они имеют дело. Чанбин похож на висящую в воздухе куклу, а Минхо ничего не замечает вокруг.        После протяжного вздоха Хванун активирует печать света, которая вместо привычной слепящей вспышки, едва освещает его перепуганное лицо, обнимая тенями застывших за его спиной Провидцев. Шероховатость стен за их спиной кажется монументальным архитектурным решением из-за ползущей по ним тьмы. В странном зеленоватом свечении печати Сан видит мелькнувший сгусток темноты прямо за спиной Чанбина, словно некто расправил крылья, превратив Провидца в подобие бабочки.        — Когда ты стал таким трусом, Сан? — голосом с непривычными модуляциями спрашивает отмерший Минхо. Он двигается как недавно Хванун — дёргано, неравномерно, рывками. Словно какой-то невидимый и весьма неумелый кукловод тянет за ниточки, чтобы кукла пришла в движение. Только вместо кукол люди.        Сан отчётливо видит летящий в него нож, с той же обречённой отчётливостью понимает, что увернуться не успеет. Даже его рефлексов не хватит на то, чтобы нож не пронзил грудину, ведь он попросту не может видеть метящий в сердце клинок, что летит в него будто в замедленной съёмке. В последний момент он жмурится, чтобы не видеть бледно-жёлтых отблесков на дне кошачьих глаз Минхо. Это уже слишком.        Боли нет, видимо, удар оказался милосердным, разом отправив его к праотцам. Судорожные вздохи и всхлипы развеивают эту мысль, и он разлепляет веки, чтобы увидеть висящий в воздухе клинок, который упирается в едва заметное подрагивающее поле, которое способен создавать Минги, применяя Щит.        Но вместо высокого Минги, чьё лицо в бою становится слишком хищным, каким не бывает в жизни, он сначала видит кудрявую голову стоящего рядом человека, а потом глаза выхватывают всё остальное. Осторожные пальцы вынимают клинок из купола Щита, и лишь тогда марево гаснет, а Сан ощущает, как заходится в судорогах его дыхание, ловя отголоски всех эмоций, что разом навалились на него в этот момент.        — Да как такое возможно? — изумлённым шёпотом выдыхает Хванун, активируя новую карту света, которая вспыхивает ярче прежней. Потому что тьма пятится.        Чан хромает. Куда сильнее, чем после их выписки из больницы. Он тогда старался беречь ногу и всё время повторял, что всё в порядке. Но глядя на него сейчас, Сан понимает, что безбожно врал. Больше года прошло с тех пор, как они покинули стены больницы, а Чан хромает ещё сильнее. Значит, травма беспокоит, и нога болит постоянно и сильно. Он старается не смотреть, но взгляд так и цепляется за ставшие родными черты.        Чан останавливается, поворачивается и поднимает на него глаза. Полные губы дёргаются, вызывая у Сана аритмию. Так и тянет спросить, как нога, как он создал Щит, но вместо этого Сан закусывает щёку изнутри и молчит, глядя, как Чан ковыляет к Чанбину, отодвигая испуганно моргающего Минхо. Чанбина охватывает подрагивающий купол, в котором бьётся тьма, выскальзывая щупальцами из Чанбина на недолгие мгновения. А потом Щит взлетает вверх, превращаясь в сферу, полную тьмы.        — Помогите Сану с ранами, его умелые руки нам ещё пригодятся, как и твои печати, Экзорцист.        Руки Хвануна трясутся, когда он берётся за рукоять рапиры, чтобы вытащить её из раны, и Сан в очередной раз убеждается, что в здравом уме Хванун такое с ним проделать не смог бы ни за что. А это наводит на самые нерадужные мысли. С хриплым вздохом рядом с Чаном оседает Чанбин, и его едва успевает подхватить Минхо, чтобы хотя бы голову не разбил.        Тело Чанбина расслабляется, но глаз он так и не открывает. Хванун дышит загнанно и прерывисто, Сан предпочитает списать это на боль в обожжённых ладонях, а не на страх. Да только глаза Хвануна говорят об обратном. Он просто накрывает дрожащие руки Хвануна, крепче прижимая полотенце к ране.        — Скотчем закрепи, — тихо подсказывает Минхо и кивает на письменный стол.        Хванун возится со скотчем, а Сан вытирает окровавленные ладони о штанины, перехватывает рапиру и смотрит на то, как теснимая Щитом тьма ползёт в угол на потолке. Хванун всё пытается извиняться, Минхо уговаривает Чанбина открыть глаза, а Чан молча смотрит на мечущуюся над ним тьму.        У Сана затекает шея от долгого смотрения в потолок, из-за ран в горле пересыхает, его знобит и жарит одновременно, но некогда заниматься раной дольше, чем им дал Чан, организовав своим появлением короткий перерыв. Тело будто отнимается, не слушается так, как должно. Пот градом катится со лба, висков, течёт по спине, отчего одежда неприятно липнет к телу, дополнительно сковывая движения.        В уголках глаз жжётся каждый раз, когда тёмный отросток спотыкается о пружинящий купол, что отделяет их всех от непонятной сущности. Кудрявый затылок словно застыл во времени, и кажется, что лицо Чана выражает хладнокровное спокойствие. Сан не знает, наигранное или нет. Он не знает человека, что стоит перед ним, пусть он и наделён чертами любимого мужчины.        — Зря ты кормил его, — бросает через плечо Чан.        Сану нечего возразить. Он даже не хочет знать, кого он кормил и чем. Потому что Чан живой, хоть и совершенно незнакомый. Непривычный, даже какие-то мелочи неузнаваемы. Его Чан был мягким, добрым, тактильным и улыбчивым. Этот мрачный, резкий, жестокий и жёсткий, болезненно одинокий, и последнее заметнее всего.        Хочется знать, что произошло за этот год, но в то же время страшно. Потому что должно было произойти что-то из ряда вон выходящее, чтобы всегда настроенного позитивно Чана превратить в эту угрюмую личность. Да и откуда у него умения? Да ещё и такие, которые не способна пробить тварь, которая смогла — пусть и на время — подчинить Экзорциста и Провидца?        — Ты сможешь убить меня, если потребуется? — холодно спрашивает Чан.        — Нет, не смогу, — дрогнувшим голосом отвечает Сан.        — Хотя бы честен. Как всегда. Минхо, тащи Чанбина отсюда, Хванун, запечатай их от воздействий, у вас на всё про всё минуты три, — голос Чана такой непривычный, и столько в нём приказа, что ни Минхо, ни Хванун не смеют спорить. Просто тащат Чанбина в соседнюю комнату, после чего слышатся характерные звуки активации печатей укрытия. Чан поворачивает голову к Сану, и его голос становится чуть мягче: — А тебе придётся поработать сверх сил, не уверен, что ты сможешь с такими ранами сдержать натиск до активации всех печатей и до конца. А я не смогу одновременно держать его и тебя, но у нас нет иных вариантов. Если мы не сможем уничтожить его, всё закончится плачевно.        Сан проверяет рапиру, чтобы удобно лежала в руке и не скользила. У них нет других вариантов — это понятно с той острой ясностью, с которой понимаешь, что умираешь. Во всяком случае, очень хочется ошибаться. Потому что Экзорцист попросту не может быть одержимым, а уж тем более Хванун, который никогда бы не причинил бы ему вреда, но тем не менее ударил его несколько раз его же оружием.        — Ты пахнешь страхом, — тихо бросает Чан, не глядя на него.        — Потому что мне страшно. Я не знаю тебя. Я ни черта не понимаю. И очень хочу, чтобы всё закончилось благополучно, но не верю в это.        — Но мне ты веришь?        — Не знаю, — на его слова Чан чуть поворачивается к нему и дёргает губами в убогом подобии улыбки.        — Тогда просто делай своё дело, а там будь, что будет. Хванун, не подведи.        В любой другой момент Хванун бы попросил не умничать, а сейчас молчит, перебирая печати и складывая в одном ему ведомом порядке. На короткое мгновение он стискивает его руку, Сан отвечает на рукопожатие, даже не стараясь выдавить из себя улыбку, просто смотрит, как Хванун возвращается к печатям, а сам он сжимает рукоять рапиры крепче, когда Чан снимает Щит.        Сана накрывает такой звуковой волной, от которой его едва не выворачивает наизнанку. Потому что он одновременно слышит, как кто-то бормочет монотонно и бестолково, как безумец, кричит от боли и ужаса, на всё это накладывается звук капающего крана, работающей бензопилы и отбойника, скрежет чего-то металлического по стеклу и звук трущегося пенопласта, и будто на фоновой подложке кто-то заунывно плачет по мертвецу, складывая всю вину на себя. Сан рубит вслепую, потому что зрение подводит. Лишь изредка он видит чьи-то лица, что будто прижимаются к стеклянной стене, так размазываются их черты.        Сан не трус, но его сердце колотится о скобы рёбер с такой силой, что слышится фантомный звук ломающейся грудной клетки. Он не понимает толком, с чем они столкнулись, это что-то совершенно непонятное и новое. А ещё жуткое, от чего волосы встают дыбом даже у него, Резчика с немалым опытом. Его пробирает дрожь, но вместо того, чтобы замедлиться и понять, что его настолько пугает, он работает рапирой с неким безумием, изредка хватаясь за проколотый бок, пока внутри разгорается пламя, которое не способна погасить происходящая жуть.        Он видит вспыхивающие печати Хвануна, ощущает частично их воздействие, но это не даёт понимания, что за дрянь явилась в дом двух Провидцев, что ей надо и как она сюда попала. Изредка какофонию звуков разрезает странный звук, словно кто-то раз за разом разбивает стеклянные вазы или окна, но отвлекаться некогда, как и задавать вопросы.        Чан тоже участвует в происходящем, но Сан не способен понять, что он делает и как, Хванун сдавленно матерится под нос, расходуя пачку печатей, которой обычно хватает на неделю. Звуки то затихают, то нарастают снова. Схватка длится так долго, что Сан перестаёт ощущать тело и время. Он просто валится на колени, свешивая ставшей слишком тяжёлой голову на грудь, когда всё стихает.        Хванун садится рядом, приваливаясь плечом к нему. От Экзорциста идёт смесь холода и жара, спаянная так крепко, что не понять, как можно быть одновременно горячим и ледяным, но это сейчас не имеет никакого значения, потому что ответов на вопросы так и нет, а это немного облегчило бы ситуацию. Или нет? Чан протягивает им флягу с чем-то пахнущим остро и пряно, и чем бы ни был этот напиток, он даёт силы.        — Ещё не конец. Всего лишь передышка.        Насильно разжав сведённые судорогой пальцы на эфесе оружия, Сан встряхивает рукой, которую не чувствует. Но пальцы тут же сжимаются на рукояти, когда он делает кувырок через голову, откатываясь от грохнушего по месту, где он сидел, невидимого сгустка, который становится заметен лишь благодаря усилиям Чана и печатям Хвануна.        — Сан, скажи ему, что ты прощаешь его, — кричит из-за двери Минхо.        — И попроси прощения, — добавляет слабым голосом Чанбин, чей голос почти не слышен за нарастающим грохотом. — Просто говори!        — Прости меня, — стараясь перекричать рокот, рвёт глотку Сан, орудуя рапирой. — Я тебя давно простил, — и едва слышно добавляет: — Что бы это ни значило, кому бы ни предназначалось.        — Себя прости для начала! Ведь во всём виноват только ты! — рычит тьма, обрушивая всю свою мощь на Сана, оттесняя его к стене с той неистовостью, противопоставить которой нечего. Сан медленно пятится, отражая удары, ровным счётом ничего не видя и не слыша, кроме гнетущей тишины, в которой не слышен даже звук собственного сердца.        Онемевшая рука наливается чугунной тяжестью, тело дрожит от усталости, кажется, что прошло больше суток с момента, когда они вошли в квартиру Провидцев, а ведь и до этого у них было весьма выматывающее дело, только после него хотелось спать несколько дней к ряду. Сейчас же наваливается такая усталость, что мысли одолевает тупое онемение и непонимание происходящего.        Он вздрагивает, касаясь лопатками стены, которая кажется ужасающе холодной по сравнению с его горящей кожей. Слепота и глухота добивают. Ни привычного шороха печатей, ни комментариев Хвануна, ни каких-то непонятных слов неизвестного ему Чана. Жжение перерастает в настоящее пламя, что ползёт по коже, словно увлечённое вперёд катализатором. Рапира почти вываливается из ослабевшей руки. Чан закрывает его прозрачным куполом Щита, выбрасывая руку вперёд. На Сана снова наваливаются звуки. Чан внезапно оказывается рядом и сжимает свои пальцы поверх его разжимающихся, а потом громко командует:        — Последний удар. Сплохуем, он будет последним для нас. На три. Раз, два…        Сан вкладывает в удар последние силы, замечая, как в чавкающее нечто влетают три печати Хвануна и что-то, не поддающееся описанию, похожее на серебристые молнии охватывает извивающийся сгусток тьмы, который начинает сыпаться, словно пепел с забытой прикуренной сигареты. А потом его просто отбрасывает какой-то взрывной волной в стену с такой силой, что он теряет сознание, проваливаясь в спасительную темноту с плохо скрываемым облегчением.        — Я им займусь, — первое, что он слышит, открыв глаза.        — Я не знаю, кто ты, я не доверяю тебе, ты не похож на того Чана, которого я знал, — едва ли не шипит Хванун.        — А себе? Ты проткнул своего названного брата без страха или сожалений. И не раз.        — Заткнись.        — Вы оба пытались его убить, — переводя взгляд с Минхо на Хвануна и обратно, говорит Чан. — Я вам тоже не слишком доверяю.        — Завалитесь все, — тихо просит Сан. — Мне и без ваших свар хреново. Можно мне колёсико какое от головняка?        — Тебе бы дырки залатать. Колёсико ему, — недовольно пыхтит Хванун, пытаясь отодвинуть от аптечки копошащегося в ней Минхо.        — Положите аптечку на стол, и за дверь. Оба.        Сила тихого приказа такая мощная, что Экзорцист и Провидец разворачиваются и закрывают дверь в комнату без единого звука, чего отродясь не бывало, их хлебом не корми, дай рот открыть по поводу и без. Что поделать, раз защита от жестокого мира и всех неурядиц такая. Сан ощущает себя странно, оставшись с Чаном наедине. Потому заполняет тишину словами:        — Где ты был? Кем ты стал?        — И тебя совсем не интересует, что мы только что победили? — не отрываясь от аптечки, уточняет Чан. Только интереса в его вопроса ни на грамм.        — Плевать.        — Тогда раздевайся.        — Пошёл нахрен, — шипит Сан, но тянет футболку за край, стягивая ненужное и драное тряпьё, в которое превратилась его одежда.        Даётся простое действие с трудом, как и последующая попытка встать на ноги и добрести до дивана, на который он падает всей тяжестью уставшего до предела тела. На мгновение он видит родного Чана — влажные ресницы вокруг округлившихся глаз, прижатые ко рту дрожащие пальцы, слышит сбившееся дыхание. Но спустя несколько секунд всё будто исчезает. Перед ним всё тот же незнакомец с родными чертами.        — Эта дрянь на тебе оставила ран больше, чем ты обычно получаешь за месяц.        — Какая разница.        — Почему ты так себя не бережёшь?        — А зачем?        Чан закусывает губу и касается его горящей кожи прохладными пальцами, очерчивая старые и едва зажившие шрамы, и лишь потом срезает скотч, удерживающий полотенце, чтобы тяжело вздохнуть. Потому что рядом красуется куда больше проколов, чем Хванун помнит, и об этом он ему никогда не скажет, потому что чаново «и не раз» он обратит в два, так и не признавшись в реальном количестве нанесённых ударов. Сан прикрывает глаза и старается ни о чём не думать, но, в принципе, выходит и без его стараний прекрасно. В голове до звонкого пусто.        — Прости. Вина за каждый лежит на мне.        — Заткнись.        — Но из-за меня ты лезешь на рожон. На тебе столько новых шрамов… за этот год стало больше, чем за несколько лет нашей совместной жизни.        — Меня всё равно некому рассматривать. Так что плевать.        Чан смотрит на него так долго, что сердце Сана начинает колотиться где-то на уровне зрачков, и лишь когда тот отводит взгляд, Сан облегчённо вздыхает. Он понятия не имеет, кто перед ним, чтобы производить такой эффект на всех вокруг и на него в том числе. Всего несколько часов назад он бы жизнь отдал за то, чтобы снова увидеть Чана или чтобы он его коснулся, а сейчас не понимает той бури, что бушует внутри него.        В нём клокочут вопросы, не менее странные варианты ответов и болезненные реакции на прикосновения. Потому он просто закрывает глаза, чтобы не рассматривать склонившегося над ним Чана, который, на минуточку, никогда не был особо умелым помощником в перевязке. Старательным, исполнительным, но не умелым. Не таким, как сейчас.        — Глаза открой. Я должен видеть, что ты не решился отойти в мир иной в процессе.        — Раскомандовался, — ворчит Сан, но глаз больше не закрывает.        Раны горят всё сильнее, чугунной тяжестью наливаются конечности и веки, слабость ползёт по венам словно бесшумная змея в траве. Его знобит и жарит одновременно, потому Сан откидывает голову на спинку дивана, не имея больше сил держать её невыносимую тяжесть. Он даже усмехается дурацкой идее, что голова стала такой тяжёлой из-за груза мыслей. Чан касается его лба указательным пальцем и едва слышно шепчет:        — Спи!        Глаза закрываются сами собой, и сладкая дрёма скрывает всю боль. Сану чудится мягкое прикосновение губ ко лбу, но он не уверен, что это не сон, потому что когда просыпается, Чана и след простыл. Зато рядом обнаруживается всклокоченный Хванун, непривычно ершистый Минхо и напуганный Чанбин, который что-то пишет в блокноте, поднимает изредка голову к потолку, шевеля губами, словно молится, а потом снова пишет. И лишь стоящий у окна Джунхи с чашкой чая выглядит спокойным, к нему Сан и обращается:        — Водички не найдётся?        Его слова действуют на всех словно ушат ледяной воды. Хванун встряхивается и протягивает ему бутылку с водой, стараясь унять дрожь в руках, что удаётся так себе, из чего можно сделать неприятный вывод, что он или вспомнил, или другим способом узнал о количестве нанесённых ран. Чанбин смотрит на него внезапно осознанным взглядом, оторвавшись от блокнота, Минхо перестаёт что-то бормотать, возмущаясь каждой мелочи и стараясь заполнить гнетущую тишину, Джунхи топит улыбку в чашке чая, облегчённо прикрывая глаза.        — Пациент жив, меня ждут другие, спасибо за чай, я побежал, — Джунхи ставит чашку на подоконник и задумчиво трёт лоб. — Ах да, рецепт на таблетки.        Написав что-то, Джунхи протягивает лист Хвануну, и тот кивает, сжав губы в тонкую полоску. Видимо, из последних сил сдерживается, чтобы не язвить и не говорить всякое. Проследив передвижения Джунхи до двери, Сан понимает, что хоть он и жив, устал он до безобразия, да и болит всё так, словно по нему катком проехались вдоль и поперёк. Хванун же заказывает доставку лекарств себе на дом. Наверняка, чтобы проконтролировать всё.        — Кем он стал? — тут же спрашивает Сан, не желая ждать больше ни секунды. Даже если это знание сломает его.        — Похоже, он Сплав или как таких называют Амальгамный Отблеск. Я не уверен на все сто, но это единственное объяснение, — подаёт голос Минхо.        — Сплав? Амальгамный Отблеск?        — Да, такие странные названия, — кивает Хванун. — Это человек, по какой-то причине впитавший в себя части силы других, будто отзеркалил или соединил в себе, переплавив под себя. Я о таком только читал в старых записях, которые обычно помечали как кощунственные, невероятные или приписывали авторам шизофрению и чрезмерно буйную фантазию. А Минхо с Чанбином подтвердили, что это единственное объяснение всему, чему мы стали свидетелями. Правда, пришлось привлекать Хёнджина для усиления способностей, чтобы знать, с кем проконсультироваться.        — Да вообще, — недовольно фыркает Чанбин. — Я о тебе с Чаном так давно ничего не видел, как и вас самих толком. А тут ещё как будто отваживал кто. И без того бесит, что не могу понять, где наша реальность, а где альтернативная, и тут ещё это всё. Будто мало быть увлечённым, так ещё и «ослеп» до кучи.        — Ты не виноват, — мягко коснувшись плеча, говорит Минхо. — Я не путаюсь в реальностях, но тоже пропустил всё. И за год даже не заподозрил ничего, не спросил, как вы.        — Прекращайте. Я сам отгородился и никому ничего бы не сказал. Потому что…        — Потому что больно, — едва слышно произносит вошедший в комнату Хёнджин, закусывая губу. — Хочешь, я попробую вдохновить тебя или воодушевить? Или карты разложу, в прошлый раз это дало возможность Хвануну помочь вам обоим.        — Не надо. Не хочу знать будущее, — Сану хочется остаться наедине с самим собой, чтобы обдумать всё. С другой стороны, оставаться наедине тоже страшно. В нём столько всего понамешалось, что может и на глупости потянуть.        — Думаю, он потому и ушёл, что не мог понять, что с ним происходит и как это контролировать, — задумчиво произносит Минхо, не сводя глаз с Чанбина. — Да и никто толком не знает, у нас есть только свои выводы и предположения безумного учёного, который пришел в видениях, потому мы с ним и связались. Есть только предположения, как такое выходит. И оно мало чем отличается от нашего. Всё из-за вашей стычки с тем, что редко кто способен опознать и уж тем более одолеть.        — Это из-за туннельца, — кивает Хванун. — Мы так думаем. Потому что у Чана я заметил проявления всех, кто тогда пытался вас спасти тогда. Он обладает некоторыми умениями Экзорциста и Щита, Генератора и Целителя, что были задействованы тогда, не удивлюсь, если и от Читающего мысли немного взял. Умений Резчика не заметил, но он мог и не применять их, ведь был без оружия. Хотя мне кажется, что он «подцепил» и ещё что-то. Не удивлюсь, если у него в роду, ко всем чудесам, были Слышащие. Иначе у нас бы не вышло так ладно справиться с сущностью, чей вид мы выясняли всё время, пока ты спал, а он, видимо, знал. Знал и не сказал.        — И что за тварь мы победили?        — Ревенанта. И не просто победили, а распылили, и он больше не восстанет, несмотря на ретроактивное бессмертие, которое, как оказалось, присуще этому, слава небесам, редчайшему виду. Я озадачил профессора вопросом, что теоретически могло бы быть с таким набором способностей, и он дал один ответ. В демонологии это редкость, знаешь ли.        — Чего? Вы Пратчетта читали, пока я спал? — с сомнением спрашивает Сан, медленно сгибая и разгибая пальцы. Хочется какое-то мощное обезболивающее, чтобы не болело.        — Да если бы, — Хванун устало падает на колени к Хёнджину, укладывая голову на плечо. Складывается ощущение, что он так и уснёт в объятиях Муза, но Хванун открывает глаза и продолжает: — О туннельцах я хотя бы от бабули знал. А об этой мерзости даже не слышал. Разумная нежить — это не кот начихал, это не нечисть, хоть и тоже разумная. Тут столько всего, что… В общем, нам всем повезло.        — И без Чана мы вряд ли бы выжили. Все, — Минхо протягивает Сану чашку с крепким и сладким кофе, который почему-то не бодрит, а наоборот вызывает сонливость. Сан с сомнением смотрит на чашку, а потом на Минхо, но допивает. И лишь на последнем глотке ощущает вишнёвый с остринкой привкус.        — Вот же безобразник, — упрекает Минхо Сан. — Ты же знаешь, что я не особо переношу алкоголь.        — Сейчас он необходим. Это слабый ликёр и его там совсем капелька, не беспокойся. Просто у нас из еды… шаром покати, в общем, доставка ещё в пути, а тебе нужно хотя бы согреться, раз так знобит.        — Одного не могу понять, — задумчиво кусает губы Хванун. — Как это связано со словами Чана. Что значит, что ты его зря кормил?        — Хм, — Сану совершенно не улыбается признаваться в том, что в сгустке мрака, атакующего их, он узнал знакомые черты призрака, что сидел на его кухне, слушая и внимая.        — Всё ты понял, по глазам вижу. Ах ты ж… только не говори, что это и есть твой призрак.        — Я и не сказал. Но хочу попросить прощения. Не знаю, почему он вцепился в Чанбина. Было бы логичнее меня натихаря сожрать.        — Да потому что ему нужен был не только ты… Представь, сколько энергии можно получить, употребив двух Провидцев, Резчика и Экзорциста. Причём, учитывая его колоссальные силы, это ему ничего не стоило. Это же на несколько лет можно наестся, — Хёнджина с Чанбином передёргивает, Минхо нервно теребит рукав рубашки, но Хванун продолжает, не в силах остановиться: — А ещё… только представь, что было бы, если ревенант способен хотя бы на время перенимать способности? Об этом профессор не говорил, но об этих тварях и так известно меньше, чем ничего. Ведь что мы знаем? У него есть способность возвращаться, он управляет тенями, агрессивность, атака и его защита просто зашкаливают. Что если он поглощает жертв не только на энергетическом уровне? Да он выйдет опаснее туннельца раз в сто!        — Потому если вдруг увидим Чана, надо ему хотя бы едой отплатить за наше спасение — Минхо вздыхает и осторожно берёт Чанбина за руку.        — Даже если год выставляться каждый день, я не расплачусь с ним. То, что я пережил, пока был в его сетях, это…        — Не надо, — хрипло перебивает Минхо, подавляя рвотный рефлекс. — Я видел… И я должен попросить прощения за то, то пытался убить тебя. Сан, я не желал и не желаю тебе зла, но это оказалось сильнее, чем я мог ожидать. Я не хотел впускать его, он захватил сам.        — Да что говорить… он пробил мою защиту, которая не подвластна одному из лучших Читающих мысли, а это… сам понимаешь, — Хванун оказывается рядом внезапно, касается ладонью его колена и заглядывает в глаза с такой болью на дне зрачков, что начинает мутить. — Поэтому прости и меня. Я не смог остановить свою руку. Не думал, что смогу навредить тебе. Тем более, не раз. Я ещё тот подарок, но…        — Ребят, забыли. Ведь если бы не я, вы бы не оказались под угрозой, так что моей вины ничуть не меньше. И да, надеюсь, это доставка еды, а не очередные приключения, — складывается ощущение, что на стук в дверь реагирует только он.        Минхо с Чанбином на мгновение зависают, а потом синхронно качают головой, отрицая его предположение. Еда проваливается в какую-то чёрную дыру, хотя две порции на каждого, сначала показались кощунственной тратой денег, ведь в кого может столько влезть? Но Сан уминает обе из предложенных Хёнджином порций, и лишь потом ощущает некоторое насыщение.        — Если я так буду есть всегда, я прогорю к чертям собачьим, — смеётся Хванун. — Хотя прямо сейчас я бы ещё что-нибудь съел. Сан, как насчёт уличной еды?        — Согласен. И домой пора. Иначе приклеюсь к вашему дивану навечно. Ощущение, что сижу тут сутки.        — Трое суток, если точнее, — тихо поправляет Чанбин. — В общей сложности, вы дрались с этой дрянью почти сутки, а потом ты очень долго спал. Потому и вызвали Джунхи. И не думай извиняться.        — Я и не…        — Ага, как же. Ты и не.        — Отдохни хорошенько, — просит Минхо. — И будь на связи. Лады?        — Ага, — Сан одевается в предложенную одежду взамен испорченной своей, пожимает руки Провидцам и выходит вместе с Хёнджином и Хвануном на свежий воздух, с удивлением подмечая, что стало на порядок холоднее, потому всунутая в последний момент Чанбином ветровка приходится весьма кстати.        Хёнджин в основном молчит и улыбается, а Хванун просто не умолкает, словно так же, как и он, боится своих мыслей, что они одолеют, не дадут покоя и сведут с ума. Сан много молчит, но порой отшучивается, потому что Хванун внезапно становится таким серьёзным, что хоть плачь, а ему и без того больно от осознания произошедшего, хотя толком он так ничего и не понял. Откуда взялась эта сущность, чего хотела и что умеет, его интересует не так, как вопрос, что на самом деле случилось с Чаном, и кем он стал. Хотя его волнует, пожалуй, даже не это. А то, что он не готов отпустить.        Нет в нём той житейской мудрости, с которой он готов принять любое решение Чана. Он до сих пор наивно надеется, что Чан вернётся, потому что без него всё не так. Он не чувствует себя совсем уж ущербным, как могут показать в фильмах или написать в книгах, но он потерял вкус к жизни и готов променять все свои умения и нажитое просто на то, чтобы проснуться в объятиях, чтобы зарыться носом в кудряшки или ощутить прикосновение к коже полных и желанных губ.        — А этот след у тебя не болит? — осторожно спрашивает Хёнджин, показывая на свой центр лба, чтобы не тыкать пальцем на него.        — Какой след? — тут же вскидывается успевший задремать на его плече Хванун. — Ничего не вижу, — он наскоро рисует на салфетке печать открытия и задумчиво склоняет голову из одной стороны в другую. — Это что? След губ?        Сан задумчиво трёт лоб, но не чувствует ни боли, ни дискомфорта, даже если этот след реально есть. Напротив, он даже улыбается, потому что поцелуй в лоб не приснился. Хванун хмурится, рассматривая его с таким тщанием, что хочется сбежать куда подальше, потому что такой интерес Хвануна крайне сложно остановить да и вообще его отвлечь непросто, если появился этот характерный прищур.        — Да всё со мной в порядке, угомонитесь. У меня болят только мышцы.        — Попробуй больше суток рапирой помахать, тут и душа болеть начнёт, — качает головой Хёнджин. — У меня от кисти порой всё ноет так, будто я вагоны грузил. Оставь его, Хванун.        — Я не успокоюсь, пока не рассмотрю причины этого следа. Но, чёрт возьми, я ни черта не вижу.        — Ты слишком устал и слишком много чертыхаешься для Экзорциста, — Хёнджин касается бедра Хвануна и предлагает то, что не решился Сан: — Давай по домам?        — Ага. Сначала к нам заглянем, я Сану амулетов и печатей отвешу пару килограмм, квартиру его проверю, а потом сразу домой. И не надо на меня так смотреть, вы оба знаете, что я не смогу уснуть, если не сделаю.        Хёнджин со вздохом кивает, но сам садится за руль, не позволяя зевающему Хвануну вести. Сану достаётся заднее сиденье, что не спасает от слишком настырного Хвануна, который никак не желает успокоиться. Проверка квартире достаётся тоже крайне тщательная и придирчивая, а количество оберегов, амулетов и печатей грозит перерасти все мыслимые и немыслимые пределы. Но в конце концов, Хванун облегчённо вздыхает, порывисто обнимает Сана и просит:        — Если что не так, звони сразу же. Не бойся разбудить. Я себя ещё долго не прощу, что не замечал ни черта. Поэтому позволь просто быть рядом, если будет тяжело. Обещай.        — Ладно. Обещаю. А теперь позволь отдохнуть и себе, и Хёнджину.        — Бу-бу-бу. Ты тоже отдохни, тебе больше всех досталось.        Не сказать, что становится легче, когда не в меру суматошный Хванун уходит, уводя с собой задумчивого Хёнджина, но однозначно становится тише. И боль от ран с усталостью наваливаются на него с такой силой, что он просто падает в кровать, накрываясь с головой, словно это избавит его от проблем. Его и впрямь знобит, потому приходится достать одеяло. Сан крутится всю ночь и несмотря на крайнюю усталость, что не исчезла даже после столь затяжного сна, расслабиться не выходит. Тогда он не выдерживает и всё же пишет Чанбину:        — Я не хотел знать будущее, но хочу спросить, видишь ли ты его вообще?        — Тебя что-то конкретное интересует?        — Нет, — врёт Сан, ведь его интересует определённая личность и будут ли они с ним хотя бы контактировать в будущем. — Мне просто нужно знать, видишь ли ты что-то обо мне?        — Отпишусь, когда сосредоточусь, окей?        — Спасибо.        — Пока что не за что.        Сан крутится в постели до последнего, но ни заснуть, ни расслабиться не выходит, он плетётся на кухню, где уже не будет заметна ставшая привычной тень. Пусть эта тень и оказалась чем-то из ряда вон выходящим, она делала квартиру не настолько заброшенной, какой та стала с уходом Чана. Чай кажется безвкусным, кофе внезапно воняет рыбой, чем полностью отвращает от желания попробовать. Потому когда телефон мигает всплывающим сообщением, Сан облегчённо выдыхает, но тут же прикрывает глаза, стараясь справиться с накатившей тоской.        — Прости, я не вижу. Ни тебя сейчас, ни тебя потом. Минхо тоже смотрел, но не видит ничего.        — Может быть, ни в одной из вероятностей меня нет?        — Ты есть, просто мы не видим.        Не решаясь спорить с тем, кто привык видеть не только будущее, но и его множество разветвлений и параллельных реальностей, Сан откладывает телефон. Хотя ему почему-то кажется, что всё же его не существует ни в одном из будущих. Мысль дурацкая, но других причин, почему два мощнейших Провидца его не способны рассмотреть в будущем, он не видит.        Когда за дверью слышатся тихие шаги, Сан напрягается всем телом. Он не знает, что такое Распыление, но словам Хвануна склонен верить. Тот видел, как не стало его бабушки,он расправился с туннельцем, значит, что-то общее заметил, раз сказал, что ревенант не вернётся. Сейчас кажется, что тот наконец-то обрёл плоть и кровь, а теперь пришёл завершить начатое. Но осторожно стучать в дверь он точно не стал бы. За дверью обнаруживается Чан. Кажется, что он не спал несколько суток, раз выглядит таким измочаленным и уставшим.        — Можно?        — Это и твоя квартира, — Сан отступает от двери и разворачивается к Чану спиной, чтобы не мешать в тесном коридорчике, заодно давая понять, что он готов даже к удару в спину, хотя при всём непонимании происходящего, он уверен, что хотел бы этого Чан, давно бы сделал.        — Была, — наотмашь в самое сердце.        Спорить бесполезно да и не хочется, ведь если разобраться, то действительно была. Год как Чан ушёл, несколько лет, как она была общей, а теперь живи с этим знанием и болью как хочешь. Щёлкнув кнопкой чайника, Сан ковыряется в навесном шкафчике. Чая остался один пакетик, а заварной он перестал пить ещё в тот день, когда понял, что не умеет его заваривать, и что даже изговняканый вкус листового чая напоминает о Чане, делая дыру в его груди ещё больше.        Потому он заваривает Чану пакетик чая, а себе наливает в непрозрачную чашку кипятка. Ему всё равно, что пить, вкуса не чувствует прямо сейчас, словно схватил тот грипп, что отбирает запах и вкус. Но он знает, что это просто из-за того, что боль внутри пересиливает даже боль от ран. Даже чайник поднимать больно, но всё же Целители обладают способностью ускорять процессы регенерации, потому недели через две он будет совсем как новый.        — Болит?        — К чаю ничего нет, прости, — Сан отрицательно качает головой на его вопрос и садится напротив.        — Врёшь же, — без обиняков произносит Чан со вздохом, но тему не развивает. — Спасибо, что не засыпаешь вопросами, потому что у меня нет ответов. Я и сам не знаю, что произошло, почему и как быть дальше. До сих пор не со всем разобрался. Просто в какой-то момент приходит понимание, что надо сделать так, а не иначе. Выгляжу как сумасшедший, наверное.        — Может быть, мы сможем разобраться, если возьмёмся за дело вместе.        Мягкий свет лампы прямо над столом выхватывает родные черты, отбрасывая в прошлое. Сан глотает кипяток, упираясь взглядом в столешницу, ощущает всем естеством, как Чан следит за ним, крутя чашку в руках. Несколько оборотов по часовой, несколько против. Туда-сюда.        — Я слышал, как ты шептал моё имя во сне. Но я не мог, не смел прийти раньше, чем пойму, кто я и что делать со своими новыми умениями. Я слишком боялся навредить. И без того немало зла тебе сделал.        — Ты же не специально. Это всё было случайностью.        — Ты думаешь, мне от этого легче? Я едва не убил тебя тогда своей глупость и доверчивостью. Да и потом не пойми, что мог сделать. Не контролировал происходящее совсем. Или тебе нравилось падать с высоты потолка, списывая всё на разгулявшуюся нечисть?        — Мне нравилось, что рядом был ты.        — Ты так и не смог забыть меня.        — Увы, — Сан пожимает плечами, делая очередной глоток безвкусного кипятка, почти маниакально желая почувствовать какой-либо вкус во рту, кроме крови. — А ты?        — И я. Было сложно принять решение, сложно уйти, сложно слышать твой шёпот каждую ночь и не сметь показаться на глаза, но тебе было не легче. Что бы я там себе ни думал. Тебе было даже сложнее, чем мне, ведь без знания пришлось понять и принять.        Избегая смотреть друг на друга, тайком они всё же посматривают, стараясь делать это незаметно и в то же время прекрасно понимая, что ничего из этого не выходит. Сан не думал, что это вина Чана и впрямь списывал всё на полтергейст. Чан отводит глаза и едва ли не залпом опустошает чашку с чаем и, не рассчитав силы, ставит её на стол. Чашка раскалывается на несколько кусков и Чан обречённо смотрит на ручку чашки в собственных пальцах.        — Новую куплю, — поспешно успокаивает его Сан, накрывая дрожащую ладонь своей. Чан наконец поднимает на него глаза.        — Вот этого я и боюсь. Случайно навредить.        — Это всего лишь чашка.        — А если вместо неё будешь ты?        — Я не фаянсовый и даже не фарфоровый, чтобы так легко треснуть в твоих руках, — не отводя взгляда, произносит Сан. То, что Чан не убирает руку, даёт надежду. — Я не рассыплюсь от одного прикосновения. Ты же знаешь, Резчики куда выносливее обычных людей, да и многих необычных тоже. Иначе я давно был бы мёртв, причём задолго до нашей встречи. Ты сделал меня сильнее.        — Для супергероев родные всегда слабое место.        — Но я и не супергерой, — Сан грустно усмехается, видя своё отражение в чужих глазах. Выглядит он крайне неважно, но разве это имеет значение, если сейчас его сердцу тепло? Тему он переводит неожиданно даже для себя. — Ты давно не улыбался… исчезли морщинки в уголках рта.        — Как и твои у глаз. Прости, что причинил боль… Я ушёл, чтобы сберечь тебя. А теперь на тебе ран больше, чем могло скопиться за десяток лет, ещё и сам сделался похож на высохший осенний лист. Даже касаться страшно. Кажется, что рассыплешься под пальцами.        — Не рассыплюсь.        — Обещаешь?        — Без малейших сомнений, — беря руку Чана в ладони, обещает Сан. — Останешься?        — Если позволишь. Я ещё не со всем разобрался, но стараюсь держать всё под контролем. И сделаю всё возможное, чтобы…        — Чан, оставайся, сколько хочешь. Если сам этого хочешь.        — А ты?        — Ты знаешь мой ответ.        Конечно же, Сан позволяет остаться, выдаёт Чану новую зубную щётку, полотенце, халат и тапочки, отправляя в ванную. А сам занимается тем, что перестилает постельное бельё и кое-как приводит комнату в порядок, делая скидку на раны, в основном суёт как попало в шкаф вещи. Комната не захламлена и не забросана мусором, но часть вещей валяются кое-как, потому что он слишком уставал и не было сил донести их хотя бы до корзины с грязным бельём.        «Уборка» завершена, а Чана слишком долго нет, Сан влетает в ванную, забыв постучать, потому что сердце стучит громче молота по наковальне. Чан спит, откинув голову и кое-как умостившись в крохотной ванне. Сан касается его плеча, и Чан выкручивает его руку в болезненном захвате, но тут же разжимает пальцы, понимая, кто рядом.        — Напугал?        — Сделал больно? — Сан отрицательно качает головой, ведь Чан и без того выглядит виноватым, ему и этого хватит. — Спать хочется до безобразия. Не спал уже четверо суток. Вот и…        Разве принципиально важно знать, как получается Сплав, какими способностями наделён и какими силами обладает, если он всё тот же Чан? Только взваливший на свои плечи тяжесть всего мира. Сан дожидается Чана за дверью, а потом идёт следом за ним в спальню, глядя, как тот забирается в кровать. И лишь тогда разворачивается и идёт прочь, но дверь закрыть не успевает — его останавливает оклик Чана:        — Ты куда?        — Посплю на кухне.        — Не дури, иди сюда, — Чан отдёргивает одеяло, намекая. Сан стоит, как вкопанный. Чан тяжело вздыхает: — Тебе тоже нужно хорошенько отоспаться после всего. А на кухне спать негде, разве что сидя за столом.        Сан сдаётся и понуро бредёт к кровати, он так боится поверить в то, что происходит, что ощущает лишь накатывающую тошноту и боль за грудиной. Он укладывается на самый краешек кровати, одеяла едва хватает прикрыть одно плечо, его колотит, но придвинуться ближе к центру кровати, а значит, и к Чану, он не решается. Вроде бы должен ощущать радость от всего, но чувствует лишь нарастающую боль и подкатывающие слёзы.        Он кусает уголок наволочки, пытаясь выровнять дыхание, но выходит слабо. Благо, что Чан уснул почти сразу же, когда Сан забрался под одеяло. Ему же сон показывает язык. Потому всё, что остаётся — лежать и слушать дыхание спящего Чана, стараясь не думать о том, как он соскучился и как не хочет, чтобы тот ушёл, снова оставив его одного. Дыхание Чана отрывистое, как бывает, если снится кошмар. Оно не выравнивается никак, Чан начинает ворочаться, в воздух взмывает старенький будильник и начинает мигать внезапно зажёгшаяся лампочка прикроватного бра.        Дыхание становится похожим на стон и всхлип одновременно, будильник падает и, судя по звукам, если не разваливается, то лишь благодаря тому, что лет сорок назад всё делали на совесть. Во сне Чан шарит рукой по постели, и лишь наткнувшись на Сана, подползает ближе, потом тянет замершего Сана к себе, утыкается носом в его затылок, крепко обнимая и накрывая одеялом, и лишь тогда его дыхание выравнивается, словно кошмар отступил.        Сан закрывает глаза и улыбается, стараясь не думать о завтра.