Inanimate silence

Очередные листы были скомканы, порваны на куски и выброшены к остальным им подобным. Канаде в полном отчаянии сжала голову, пытаясь собрать мысли в кучу. Нужно писать, нужно писать без остановки. Ее долг спасти Мафую. Спасти любой ценой. Хоть кого-то из своих близких она обязана спасти. В конце концов это то, на что она годна. По крайней мере она так думала. Ведь она все ещё не смогла никого спасти своими песнями. Эта мысль медленно съедала изнутри, будто противный паразит, что удобно устроился у нее в мозге. Отравлял каждую мысль, заменял ее удобной ему, оставляя девушку молча смотреть в стену, ощущая полнейший ужас, вспыхивающий временами ярким пламенем посреди ничего. Канаде забыла что такое вкусно есть. Хорошо спать. Забыла про улицу, про лица других людей. Забыла даже голоса. Амия и Энанан... Сколько недель, месяцев она не видела их? Несмотря на попытки тех вытащить ее из плена собственной маниакальной идеи, они оставались безрезультатными. Сколько бы они не пытались привести Йоисаки в чувство единственным результатом были пустые, не воспринимающие ничего глаза, что казалось из голубых окрасились в серые. В них не было тепла. Не было жизни. Лишь твёрдое желание. Нота, другая... Это не звучит, это не то, что нужно! Испытывающий взгляд за спиной. Пристальный, не моргающий. Ждущий. Бесконечно ждущий. — Мафую... Я обязательно напишу эту песню. — обратилась она к сидящей за спиной. На нее не хотелось смотреть. Кукольное, мертвое, неподвижное выражение оставалось на ее лице. Она почти не двигалась. Не говорила. Лишь ждала. Лишь висела тяжёлом грузом неисполненного долга на плечах Канаде. Её мать не приходила. Не требовала вернуть дочь. Ничто не могло потревожить застывшую во времени комнату. Лишь Хонами иногда заходила, чтобы убраться, но на ее попытки поговорить композитор не отвечала. Проиграв композицию ещё несколько раз, она все же повернулась к Асахине. Улыбнулась. Бесцветно, устало. Глаза впали, под ними темнели мешки, из-за которых та казалась старше минимум на несколько лет. — Как тебе эта? — спросила она, наполнив помещение плавными, нежными звуками фортепиано. Казалось, даже в них можно было услышать потерянность. Она звучала как блуждание в лабиринте из которого нет выхода. Лишь бесконечные серые стены и чёрная, беспросветная пропасть над головой. Мафую никак не отреагировала. Лишь продолжала сверлить девушку взглядом. Этого недостаточно. Этого мало. Всегда мало. — Я... Я так стараюсь. Прости меня. — обречённо произнесла Йоисаки, чувствуя, как все в ней ломается ещё больше. Как вновь трескается хрусталь, как с трещин капают то ли кровь, то ли слезы. Что это? Почему она плачет? — Прости, Мафую... Ты веришь, что я спасу тебя? — слегка дрожащим, как листик на ветру, что вот вот сорвётся и опадет на землю, голосом спросила она. Вопрос остался без ответа. Вновь очередная работа. Очередные сотни, тысячи попыток. Вновь тишина. Дрожь. В голове туман, перед глазами все плывет. Кажется, ее тело стало таким тяжёлым, что она не может больше выдерживать его веса. Опустившись на стол, девушка смотрела на свою музу. На того, что заставлял ее просыпаться после нескольких часов сна и работать, работать, работать. Даже во сне она не отпускала ее. Только во сне Мафую была счастливой. Во сне они стояли под сакурой, прямо как в тот день, давным-давно. Мафую улыбалась. И Канаде улыбалась с ней. Единственные островки покоя в ее жизни. Единственное место, где они счастливы. Где у нее получилось спасти ее. А потом все по кругу. — Мафую... Прошу, улыбнись. — осипшим голосом молила она, зная, что даже если она послушается, то не получит того, чего хочет. Лишь через песню она способна достичь желанного будущего. На большее она не способна. Лишь ее песни могут помочь. Лишь они могут стать лекарством. И если однажды оно подействует, то все станет хорошо. Они снова будут работать все вместе. Мафую сейчас так плохо, что она не может больше заходить в Найткорд. Ведь она работает и ради них?... Как они будут делать все, как всегда без Юки? Дни бы так и оставались одинаковыми, бессмысленными попытками вытащить их обеих из болота, в котором девушки увязли так глубоко, что свет становится почти не виден, но звонок в дверь прорезал тишину, заставив Канаде сморщится от его громкости. Как же болит голова. Кое как встав и дойдя до двери, живая тень открыла дверь и тут же в квартиру ввалились двое. — Мизуки? Эна?... — рассеяно, будто не узнавая из спросила Йоисаки, сонно моргая. Те лишь смотрели на нее почти со страхом. Мизуки не шутил, не пытался разрядить обстановку. Эна не смотрела с тем же восторгом и радостью, которой раньше загорались ее глаза при виде главы их маленького кружка. — Канаде. Это зашло слишком далеко. Мы все по ней скучаем. — серьезный тон, беспокойство на лице. — О чем вы? — с искренним непониманием произнесла хозяйка квартиры, делая шаг назад. В голове тут же загорелись сирены, захотелось убежать, спрятаться. Но слова, сказанные следом пригвоздили ее к месту. — То что Мафую умерла не должно свести в могилу и тебя. — Умерла? Нет, же, нет, она сидит у нее в комнате. Канаде пыталась объяснить это, но наткнулась лишь на возникшие в глазах Эны слезы. Мизуки казалось превратился в каменную статую, но в глазах статуи читалась такая глубокая печаль, на которую сложно было смотреть. Оба подошли и обняли девушку, пока та просто обмякла в их руках. А после бросила взгляд за спину, встречаясь с пустым взглядом. Она все также сидела на кровати и ждала. Ее бесконечное ожидание давило. Сводило с ума. Заставляло что-то делать. Пытаться все же спасти ее. Но в самой глубине мозга, за закрытым на тысячу замков сейфом Канаде знала правду. Что она вновь не смогла спасти своего близкого человека. Что она вновь потерпела неудачу. Но признать это означало что она абсолютно бесполезна. Что вокруг нее все гибнет и она ничем не может прекратить это. Мафую слегка наклонила голову.