Танцы со смертью.

Противопожарный костюм противно липнет к коже, ровно так же как и комбинезон, а в воздухе стоит удушающий металлический запах. Снять шлем и попытаться вылезти становится невозможно, ведь руки не слушаются. Левую кисть по ощущениям отняло полностью, ведь не получается даже понять, что ты двигаешь пальцами. В ушах стоит звон, да помехи, от сломанного радио, которые изредка замолкают на секунды, даруя необходимую тишину. Отчасти работающей правой рукой парень ощупывает живот, пытаясь отстегнуть ремень безопасности, который начинает пережимать грудину и играть уже не ту роль, с которой его добавляли в болид. После чего с трудом переводит руку на бок, рвано вздыхая от острой боли. Кажется, острая тут не только боль, но и часть корпуса, которую выломало от силы удара и буквально вбило в гонщика. Голова тяжелеет от увиденного, а в глазах темнеет. По всей видимости, из-за слишком резких движений открылась какая-то из ран, заставляя терять чуть больше крови, чем до этого, да вдыхать удушающий запах крови, который скорее всего уже въелся в его кожу. И если повезёт, чудо свершится и так далее - он выживет, этот металлический шлейф будет до конца жизни тянуться за ним. Осознание всей ситуации доходит слишком с запозданием. Мысли путаются, из этой каши невозможно выцепить даже одну, ведь каждая из них прерывается на половине и на её место встаёт следующая. Когда Верштаппен утром садился в болид он и представить не мог, что всё закончится так. А ведь всё начиналось действительно хорошо: погода отличная, солнечная, практически все в отличном настроении. Да что уж говорить, сам Льюис Хэмилтон был в хорошем расположении духа, даже соизволил как-то пошутить, но Макс пропустил данное остроумие мимо ушей. Перед гонками было свободно часа два и наученный горьким опытом гонщик знал, что они пролетят незаметно, особенно вместе с командой. Особенно при дружеской атмосфере. Кто-то готовит есть и в гостиной приятно пахнет поджаренным хлебом, кто-то начинает делать разминку, а звезда-экстраверт в виде Леклера как всегда тащит мячи, раскидывая их по всей гостиной. Наверное, Шарль - единственный, кто поддерживает не только своего напарника в тяжёлые моменты, но и всю остальную команду. Иногда голландец искренне удивлён тому, насколько Леклер заряжен и действительно рад тому, что происходит. Кинутый в Макса мяч чуть не попадает ему в лицо и в кружку с кофе, но реакция намного быстрее осознания всего происходящего, из-за чего мяч был пойман практически сразу, пока сам Верштаппен продолжал смотреть куда-то в сторону, явно залипая. Из этого состояния выводит смех практически всей группы, вместе с тихими щелчками камер. – Эй! Когда успели принести опять эти мячи? Я даже заметить не успел... И показывайте давайте фотографии. Сразу говорю, если я там получился плохо - с вас штрафной круг, – Парень недоумевая мотает головой, наконец-то сфокусировавшись на других гонщиках, которые стояли с телефонами, расплывается в улыбке, переводя взгляд на свою руку. – Да ладно тебе, Макс. Ты такой грустный сидел, аж солнце за облака ушло, представдяешь? – Его напарник, Серхио, постоянно подкалывал гонщика насчёт того, что когда тот задумается, то выглядит как самое грустное существо на планете. Если не во всей солнечной системе. – Мы это обсуждали, и не один раз. Я просто расслабляю лицо, а не грущу, это огромная разница, – Макс раздражённо закатывает глаза, после чего кидает мяч напарнику, но не рассчитав перед этим траекторию полёта кидает его слишком высоко, в итоге попадая Пересу прям в лицо. Гробовая тишина, которая длилась секунды три, но по внутренним часам вечность, прерывается громким смехом каждого гонщика. Бедные Ландо и Карлос складываются в три погибели, стараясь не упасть, ведь такой исход событий был слишком неожиданным для каждого, кто тут стоял. Верштаппен молча ждёт, пока в комнате станет чуть тише, дабы вставить свою речь, важно поднимая палец вверх. – Это тебе за грустноту. И эта фраза вызывает новую волну неконтролируемого хохота, полностью прогоняя небольшое напряжение голландца из-за предстоящей гонки. Глазами находя Шарля, Макс вздыхает и расплывается в улыбке. Стоило говорить о том, насколько он привязался к этому монегаску? Сердце начинает болезненно щемить из-за мыслей о том, что они не будут в этом спорте навечно, или же закончат как Шумахер, либо же Жюль в Японии. – Итак, кто сегодня у нас поёт гимн? Только не я, умоляю! Кто мог вообще представить о том, что погода за три часа успеет поменяться настолько, что температура опустится на ощутимые семь градусов, а капли тихо застучат по дороге? Практически никто не обратил на них внимание, ведь как обычно бывает в таких ситуациях: дождевую тучу пригоняет ветер, но потом так же угонит вперёд, оставляя за собой только мокрый трек и прохладный ветер. Но дождь через кругов пять после начала лил уже как из ведра, заставляя отчасти терять управление, но многолетний опыт заставлял выруливать в сторону. Времени на пит-стоп не было, ведь в зеркалах видно «Мерседес», а первое место в этом заезде становится самой главной целью в жизни. Конечно, стоило ожидать того, что Хэмилтон будет атаковать, но не рассчитав мокрый асфальт, непредназначенные для езды в дождь шины и слишком большую скорость, Макса моментально заносит. Заносит неожиданно и сильно, но Верштаппен только чувствует то, как в него въезжает другая машина. А следом за ней и остальные, из-за чего парня буквально вминают в стену. Единственное, что сейчас спасло Макса от сотрясения или же разбитой головы - шлем. Вся левая сторона прижата частью машины, которую прибили другие болиды. Ей даже пошевелить невозможно, да и инстинкт самосохранения не даёт этого сделать. Грудину по ощущениям стискивают стальными когтями, заставляя рвано вдыхать воздух, вместе с этим пытаясь оставаться в сознании. В голове всё путается, внутренние часы были не просто сломаны, а разбиты вдребезги. Непонятно было, сколько он тут находился, сколько часов прошло с аварии, или прошли лишь минуты? Из его положения было непонятно - небо ли это такое чёрное, или просто часть болида. Будут их вытаскивать? Умер ли кто-то? Все эти мысли заполняли голову быстрее, чем можно было представить, а тревога вместе с этим росла. На ум сразу приходят все аварии в дождь, причём в каждой из них был тот, кого задавило обломками, или была такая же ситуация как и у Верштаппена. Нервно обводя салон, точнее остатки от него, болида взглядом, парень предпринимает ещё одну попытку вылезти на землю, но внутренности скручивает болезненным спазмом, из-за чего гонщик оставляет все свои бессмысленные попытки, решив молча ожидать автомобиль безопасности. Макс понял, что приехала хоть какая-то помощь только тогда, когда его попытались вытащить, но в ответ спасатели услышали злобные нидерландские ругательства, сказанные из последних сил. Неужели не понятно, что тут просто вытягивать абсолютно бессмысленно и жутко болезненно? Наконец, когда голландца вытащили из болида, пусть и с огромным трудом, да постоянно придерживая, его повели в машину скорой помощи, не давая повернуть голову и посмотреть назад. Остаётся надеяться на то, что из-за обычной самоуверенности не лишились жизни невинные люди.

***

Всё, что останавливало Макса от необдуманных действий - капельница в руке, да постоянное наблюдение. В какой-то момент агрессия на эту всю ситуацию переходила все границы, заставляя лишь скрипеть зубами. Собственное бессилие медленно, но верно убивало изнутри. Кроватный образ жизни не был присущ Верштаппену, да и если быть честными, то они - две параллели. Которые никогда не пересекались в жизни и не пересеклись бы. После того как парень отошёл от полумёртвого состояния прошло лишь два часа, а его уже трясет от скуки и вытекающей из неё тоски, ведь ничего не говорят. Не говорят о том, что происходит сейчас на треке, не говорят о пострадавших. Телефона у него сейчас нет, и вряд ли будет, но хотя бы из жалости можно было оставить? Неужели он тут должен сидеть абсолютно один, не имея связи с окружающим миром? От скуки секунды длятся как минуты, а то и дни, но в данном случае видны хотя бы окна и где-то на стене щелкают часы, из-за чего не получается потерять счёт времени. Хотя, когда гонщик «просыпался» от очередной своей мысли, которая ушла в дебри разума, заставляя думать о слишком сложных вещах, не всегда было понятно: прошло несколько минут, или же целый день? Больше всего напрягал стук капель по окну, который из-за недавних событий только вселял ужас, нежели давал необходимое спокойствие. Главным минусом было то, что дождь - не машина, его банально не остановить. Нельзя попросить его выключить, убрать куда-то, нет. Из-за этого приходилось зажимать уши пальцами, не желая слышать этот монотонный и бесконечный стук. Правда всё меняется после того, как в комнату кого-то привозят. Привозят и кладут за ширму, не позволяя посмотреть кто за ней лежит, а интерес и убийственное одиночество сводят с ума. В эту ночь было действительно тяжело спать. Тревожные сны заставляли просыпаться каждый час в холодном поту, да испуганно озираться по сторонам, пытаясь понять где правда, а где ложь и всего лишь видения. Этот сон такой же как и десятки других. Снова та авария, снова тот противный стук дождя и еле слышные крики с трибун. Правда, в этот раз положение болида не такое зажатое, из-за чего Верштаппен может отстегнуть ремень безопасности и вылезти из салона. Осознание хоть какой-то свободы и иллюзии выбора в этой ситуации радует. Вздох облегчения вырывается из груди, а гонщик уже стоит на ногах, пусть и нетвёрдо. Оглядываясь, он замечает пару красных болидов и направляется к самому ближнему. Конечно, только когда голландец заглядывает в салон, он понимает, что этого делать не стоило. Слишком знакомое лицо всё в крови, а безжизненные серые глаза пугают сильнее всего остального. Ровно две секунды требуется ему, чтобы начать пятиться назад. В итоге, запинаясь об свою же ногу парень валится назад, а через мгновение просыпается в больничной кровати. В воздухе пахнет лекарствами, а где-то слева слышен писк, на что парень не обращает внимания. Сейчас его больше беспокоит содержание странного сна. Нервно дрожащими руками приходится закрывать лицо и затыкать уши, стараясь хоть как-то придти в себя. Писк становится сильнее, он раздражает, заставляя злобно дёрнуть головой и клацнуть зубами. Поднимаясь с кровати, голландец отодвигает ширму, ведь именно за ней был источник этого звука. Не находя ничего необычного он оглядывается, только сейчас замечая розетку, которая начала искрить. Хуже всего то, что к ней что-то подключено. Недолго думая, Верштаппен выдергивает шнур из розетки и слышит уже совершенно другой писк: такой обычно бывает в медицинских сериалах, когда прекращается подача воздуха в лёгкие. И сердце прекращает биться. Стоп, что? Замечая лежащего на койке человека, парень снимает с него простынь. Чувствуя как сердце уходит в пятки, он нервно промаргивается, пытаясь понять, не кажутся ли ему в очередной раз эти безжизненные глаза? – Доброе утро, Макс. Пришло время принимать лекарства и идти на обследование, – Голос Кристина выводит из мрачных мыслей, но не позволяет начать функционировать полностью, сознанием всё ещё находясь в тех снах. И нет полной уверенности в том, что это не очередной больной вымысел мозга. – Спасибо, я уже проснулся. Можешь пожалуйста передать кому-то о том, что я подойду через полчаса? – Конечно, в этом нет никакой проблемы. Но если серьёзно, Макс, – Строгий голос Хорнера заставляет Верштаппена всё же поднять взгляд на человека, в котором он уверен больше, чем в собственном отце и который сделал в разы больше, чем его отец. – С тобой всё в порядке? И я не про физическое состояние. Эти слова застигают врасплох, из-за чего парень глупо моргает пару раз, пытаясь понять где именно он оплошал. Но, скорее всего, выдало слишком бледное лицо и полуживые голубые глаза, смотрящие в никуда. Пару раз прокашливается, будто пытаясь избавиться от сильного кома в горле и кивает, через силу улыбаясь. – Да, всё в норме, я уверен: это всего лишь последствия аварии. Такое уже бывало раньше, так что ничего, выберусь. И ему остаётся искренне верить в то, что действительно выберется и это всего лишь последствия аварии, а не что-то серьёзное. Потому что Кристиана подводить не хочется, ведь тот вздыхает тяжело, но всё же кивает и выходит из комнаты, позволяя Максу сидеть один на один со своими мыслями. И тут же становится слышно это противное пищание, которое достаёт не хуже, чем монотонное тиканье часов на стене. Пи-и-ип. Пип. Пип. Оно капает на мозги. Это становится невыносимо ровно через сорок три пищания, потому что оно напоминает о том, что было во сне. Точно. Сон. Внезапно Верштаппен понимает, что слева, за ширмой, кто-то лежит. Как и во сне, оттуда доносятся надоедливые пищания. Но они не превращаются в одно длинное через какое-то время, что хоть как-то успокаивает гонщика, у которого мысли то сбиваются в кучу, то рассыпаются на мельчайшие кусочки. Но ни в том, ни в другом случае не получается на них сконцентрироваться. Появляется ощущение того, что это всё очередной сон, из-за чего двигаться приходится аккуратно, но капельница не исчезает из руки чудесным образом после того, как парень встаёт с кровати. Максу нужно убедиться в том, что за ширмой лежит не тот, кто смотрел на него во сне ледяными глазами из разбитого болида, будто бы обвиняя в том, что случилось на треке. Пара неровных шагов приводит к тому, что он немного заваливается вперёд от резкой боли, но всё так же упрямо идёт к другой койке, полностью оправдывая название команды, за которую выступает. Рука осторожно отодвигает тканевую занавеску и, к удивлению воображения Верштаппена, там не лежит уже наполовину сгнивший труп, а просто... Шарль Леклер. Тот самый Шарль, на которого он мог залипнуть настолько сильно, что Даниэлю приходилось тормошить его за плечо, улыбаясь своей привычной улыбкой на чужой, ничего не понимающий, взгляд. Тот самый Шарль, который только утром смеялся и кидался во всех мячами, сейчас лежит в больнице. Он дышит, но выглядит мертвенно-бледным, хотя тут играет роль слишком светлое и такое больничное освещение, которое неимоверно тянет в сон. А ещё очень сильный запах медикаментов, но в данной ситуации это логично. Раз Шарль здесь, то может ли это значить то, что остальные пострадавшие гонщики находятся в этой же больнице? И сколько всего их тут? Льюиса точно зацепило, он видел это краем глаза, но не было никакой радости за самого себя, а побеждало желание извиниться за собственный эгоизм. И хотя бы по-дружески обнять, как иногда бывало до этого. И это в очередной раз доказывает, что всего лишь одна ошибка может привести к ужасным последствиям, но заставляет выдохнуть с облегчением лишь то, что никто не умер. Ему бы об этом сказали, верно? Макс не понимает, сколько времени проходит с его размышлениями, но видимо достаточно, чтобы монегаск приоткрыл глаза и протянув руку прохрипел что-то про «отцовство» и «Эрве». Конечно, после такого мысли отходят на второй план, а тело как будто схватили чьи-то руки, не позволяя сдвинуться хотя бы на шаг назад. – Прости, пап, я думаю ты должен знать об этом... Об этом знают все, но мне это всё ещё давит на плечи, – Макс на пару мгновений даже опешил, удивлённо смотря на парня, который говорит вполне понятно, пусть и сквозь сон. Или пелену медикаментов. – Ты же видел, наверное? Я в итоге в «Феррари», но тогда я тебе солгал, хотя многие говорят о том, что просто предсказал будущее. Но я всё больше вспоминаю про Жюля и Антуана. Мне иногда кажется, что стоило построить более спокойную жизнь, ведь денег хватает, но как только услышу звук мотора, эта мысль сразу отпадает... Надеюсь, ты меня ждёшь там, если мне прекратит везти. Прекрасные серые глаза закрываются, а рука, что держала Макса за край кофты, ослабла. Верштаппен ещё добрых пять минут стоит на месте и даже не представляет, что ему делать с полученной информацией. Во первых, его перепутал Шарль с отцом. Со своим, хотя бы на этом спасибо, а то зная отношение всего паддока к Йосу, это закончилось бы не мыслями, а целой дракой. Но неприятный осадок от чужих слов про везение так же остаётся где-то в душе, заставляя тяжело вздохнуть и уйти обратно к себе, абсолютно теряясь в сегодняшнем дне. Всё идёт абсолютно не по плану и это начинает раздражать, но парень лишь щёлкает пару раз ручкой, да крутит головой, пытаясь понять кто именно должен пойти с ним на обследование, но в итоге поднимается обратно на ноги, в поисках Хорнера. Ну или хотя бы кого-то.