Вереница былых дорог

Пахнет пылью и прогорклыми дешевыми благовониями, и У Се старательно не кашляет. Прижимает рукав халата к носу, вдыхает запах стирального порошка и пива и замирает каменной статуей. Смотрит прищуренно. Ждёт, удобнее перехватив ручку, как оружие. Ничего не происходит. Вокруг лениво завиваются клубы плотного розоватого дыма, и У Се досадливо прикрывает бесполезные глаза. Пространство тихо скрипит, как старый, забытый людьми и богами дом. По ногам дует лёгкий сквозняк, он же холодит щёку. Слишком слабый, чтобы разогнать туман, но, зараза, достаточный, чтобы неприятно покусывать голые лодыжки и пятки. Правильно на него ворчит Панцзы, чтобы надевал носки, потому что «твои лягушачьи лапы греть потом мне, и от простуды лечить тоже мне». Хоть тапочки на нём. Тёплые, с плотной подошвой, домашние, в них чудесно шоркать по утрам на запах кофе и попсу из радио. Когда У Се в последний раз смотрел на часы, было начало десятого вечера. Он листал дневники их приключений, пересматривал фотографии, пытался понять, что стало с его жизнью за эти годы и что ему делать теперь, когда Сяогэ вернулся, Саньшу окончательно пропал, и в мире не осталось ни одной загадки, которая напомнила бы, ради чего он изначально ввязался в мир расхитителей гробниц (разве только эта: он до сих пор не может понять, почему Панцзы и Сяогэ от него всё ещё не отвернулись, и возвращение к дневникам, возможно — возможно! — было одной из попыток разгадать невыносимую тайну их терпения). Мучительные поиски закапывали его всё глубже, но явно не могли спровоцировать странный дым. Его записи, бесспорно, ценные, но до древних ну-конечно-не-магических артефактов им ещё лет пятьсот бережно передаваться из поколения в поколение. В метрах пятидесяти раздаётся звук шагов, и У Се временно оставляет мысли о причинах и следствиях. Невидимка идёт босиком, упрямо, но немного неустойчиво, словно заваливаясь вперёд. У Се напрягается, готовый уворачиваться или нападать, но вдруг шаги стихают. По ногам сильнее тянет сквозняком, но других изменений нет. У Се рискует приоткрыть глаза. Туман спал. Его последние завихрения танцуют у пыльного бетонного пола и цепляются за паутину и углы потёртой мебели в стиле конца прошлого века. У Се стоит перед письменным столом с открытыми ящичками. На столешнице лежит толстая книга в красной обложке — единственный чистый предмет в поле зрения. У Се ловит себя на смутном узнавании и тянется к книге. Увлечённый, он на десяток секунд забывает о неожиданных событиях и возможной угрозе. Слова на первой странице выбивают воздух из лёгких: «Я не знаю, кто ты из тех троих. Это не имеет значения. Но если ты пришёл сюда и нашёл этот дневник, я уверена, что тебя это касается». У Се дрожащими руками переворачивает несколько листов и смеётся глухим отчаянным смехом, вздрагивая так сильно, что чуть не падает. Он помнит, конечно. Он может забыть эту часть своей жизни только под действием Бронзовых врат, в которые, как он надеется, больше никто никогда не попадёт. С трудом успокаиваясь, У Се прижимает дневник Чэнь Вэньцзин к телу и уворачивается от ожидаемых, но всё таких же смертельных объятий тётушки Хо Лин. Он не умер от них в прошлый раз, и в этот не собирается, и не важно, во что он вляпался — кошмар, галлюцинацию или путешествие во времени. У Се выбегает из комнаты, откидывает к стене книгу и обеими руками ловко закрывает дверь на щеколду до того, как Хо Лин успевает оторвать ему голову. Тётушка выглядит жутко. В прошлом У Се был слишком напуган, но теперь успевает заметить всё: белую, словно восковую кожу, бессмысленный гнев и боль в глазах, старые синяки и шрамы на теле. За последние десять лет У Се на таких насмотрелся, и всё-таки чувствует сострадание и неловкую, закостенелую вину. Если бы он справился раньше, был умнее, хитрее, был кем-то другим, то ему не пришлось бы организовывать столько похорон, видеть по ночам вереницу призраков и быть причиной десятков смертей. Он горько усмехается: куда уж Ванам до него. Хотя тётю Хо Лин он, конечно, не спас бы. Слишком мелким был. Под душераздирающие крики и скрежет металла, У Се со вздохом отряхивает полы халата и наклоняется за книгой, когда чувствует странное. Словно на него кто-то смотрит. Но Хо Лин беснуется прямо перед ним, а за спиной только гроб. А в гробу… Ох. Ох. У Се медленно выпрямляется, прижимая дневник к груди, словно так мог уговорить пальцы меньше дрожать, а сердце биться в более спокойном темпе. Ему требуется весь опыт, чтобы взять лицо под контроль и обернуться, и не смотреть на Сяогэ так, словно увидел луну и звёзды. Меч, который Сяогэ приставил к его горлу, не помогает. У Се многому научился за последние десять лет, и первое — признавать свои слабости и превращать их в силу там, где это возможно. Поэтому он сдаётся и плавится в щемящей нежности, пока разглядывает любимые черты сначала спокойного, а потом всё более удивлённого лица (У Се привычно затапливает гордостью и самодовольством от того, что он настолько хорошо знает Сяогэ, и он с трудом заставляет себя стоять смирно, не превращаясь в горделиво приосанившегося петуха). После Бронзовых врат прошло достаточно времени, и их Сяогэ внешне почти восстановился. Но за десять лет произошло столько, что железный треугольник превратился в заржавевшую ловушку старой гробницы, и им нужно время, чтобы снова чувствовать лёгкость и слаженность. Чтобы Сяогэ снова почувствовал себя комфортно рядом, между ними, там, где У Се и Панцзы надеялись, что он будет до конца их дней. Этот Сяогэ выглядит всего-лишь удивлённым и немного потерянным, словно он смотрит на свой личный знак в гробнице и пытается вспомнить, как и когда он её изучил. Осознав это, У Се приходит в себя и начинает делать то, чему научился у Хэй Сяцзы и Панцзы за последние десять лет. Он мелет чепуху. — Ох чёрт, друг, ты так неожиданно подобрался! Тоже пришёл сюда переждать ночь? И верно, на улице спать так холодно, а этот дом давно заброшен, но зато здесь есть стены. Ты не местный? Слушай, тут что-то странное происходит, на меня тут набросилась какая-то тварь (прости, тётя Хо), пора убираться отсюда! Он дёргается вперёд, но Сяогэ остаётся на месте, лишь слегка отводит руку, чтобы он не порезался. У Се смотрит на него с весёлым отчаянием человека, который пытается убедить любовь всей своей жизни в том, что тронулся умом. — Опусти меч, и давай поговорим? У меня ничего нет, кроме этого халата, и я не могу его тебе отдать, пожалуйста, я без него совсем околею, — бормочет У Се жалобно, и Сяогэ медленно опускает оружие. У Се якобы облегчённо вздыхает. И искренне угрожающе вскидывает ручку, когда со стороны гроба раздаётся шум. Про Хэй Сяцзы он как-то забыл.