Я тебя никогда не увижу
Я тебя никогда не забуду
Когда всё вокруг пылает и горит, многое выносится за скобки — квадратные, круглые, фигурные, какие угодно. Слова, как таковые, со всем их смыслом и наполненностью, становятся не нужны, достаточно лишь взгляда, небольшого намёка. Трибуты многому научились на Играх, но самое главное — читать по глазам. Да, нет, прости, помоги, верь мне, прощай — для всего этого им больше не нужны слова. Когда Финник смотрит на Энни в последнюю ночь перед отъездом, она всё понимает. Тот взгляд, отчаянно-решительный, нежно-обеспокоенный, передает всё лучше любых слов: там и «прости», и «береги себя», и «я постараюсь вернуться». В этих оливковых глазах с грохотом тонет их завтра и послезавтра. Оказывается, разжимать руки из объятий бывает так сложно: в том момент Финнику хочется схватить Энни крепко-крепко и унестись туда, где их никто не найдёт. «Мы заслужили» — они оба это знают. И верят, что покой настанет. Ведь что, кроме этой веры, может их сейчас спасти? За что тогда бороться? Рука в руку — они стоят так долго-долго, столько, сколько могут, используя данное им время до последней миллисекунды. Оставаться сложнее, Финник это знает. Ждать сложнее, это Финник тоже знает. Когда ничего неизвестно, вся твоя действительность складывается из осколков домыслов и слухов. Такая любовь Шрёдингера. Он знает, что ждёт Энни. Она может стать вдовой спасителя или женой предателя, за пару мгновений её муж из врага народа может превратиться в живую легенду. Или в погибшего героя. Или в поверженного злодея. Вся её действительность в ближайшее время — иллюзия, мираж, фантазия. В дверь могут постучать и сказать, что война закончена, а могут прийти и разнести обыском весь их угол и утащить саму Энни на трибунал. Зная, каково это, Финник обещает писать, посылать весточки. Взглядом можно сказать многое, но когда взгляда нет, всплывают они — слова, от которых, казалось бы, уже отреклись насовсем. Рука непривычно дрожит над помятым клочком бумаги: такого с Одэйром никогда не было. Он злится на себя, на предательство собственного разума и тела, на неожиданное проявление слабости: только не сейчас. Энни, привет Эта строка, написанная размашистым почерком, красуется одиноко минут десять. Почему писать письма так сложно? Даже тем, кого любишь больше жизни. Или не так. В особенности тем, кого любишь больше жизни. Как ответить другому человеку на вопросы, на которые не можешь ответить даже себе? Как написать ему так, чтобы «я могу умереть завтра» осталось за скобками? «У нас всё хорошо» — ложь несусветная: город напичкан капсулами, шагу ступить боишься. А они поклялись друг другу не врать. «Всё хреново» — и зачем это письмо тогда? Поплакаться? Финник уверен: Энни и без этого плохо. «Ладно, отбросим новости». На улице давним-давно темно, все вокруг спят, Финник — дежурит. При максимально приглушенном свете голографа на бумаге всё также видна всего одна фраза. Знали бы сейчас в Капитолии, как сам Одэйр, самый самоуверенный обольститель и плейбой всего Панема, каким они пытались его представить перед всеми, не может подобрать слов для возлюбленной — катились бы со смеху со всех диванов и стульев. По крайней мере, так с усмешкой думает Финник. Ему хочется, чтобы они знали. Чтобы вспомнили, что в мире есть что-то еще, кроме потребительства и жестокости. «Надо писать помельче, листа не хватит» — думает он и старательно, мелко выводит второе: «Как ты?» «Глупо». Не это она от него хочет услышать. Или всё-таки?.. В этот момент он наконец-то осознает — неважно, что он здесь напишет, неважно как. Важно, что он, своей рукой. Важно, что живой. Вот оказывается, в чём суть писем. Опять слова уходят на второй план, опять всплывают подтексты, намёки и полутона. Энни, привет. Как ты? Передавай всем от меня привет. Мы держимся, всё более менее. Надеюсь, у тебя тоже всё в порядке [«насколько это возможно сейчас» — дописано сверху, еще более мелким почерком]. Я хорошо, бодрячком. Представляешь, Китнисс и тут всех построила (Финник знает, что на этом моменте Энни посмеется — локальная шутка, так сказать). Я верю, что мы не пропадем — все заряжены и настроены бороться до конца. Дрим тим снова в сборе, Капитолий не устоит перед такой командой. Хочу поскорее вернуться домой и наконец-то вновь увидеть тебя и обнять. Но, пока сделать этого по-настоящему не могу, обнимаю мысленно. И целую [«ты помнишь, как я отлично это делаю» — дописано где-то с краю, на полях]. Энни, знай, для меня ты — ради чего всё это. Напиши мне ответ, если получится. И главное — береги себя. С любовью, твой Финник. Последнюю строчку Одейр дописывает медленно, очень собранно и вдумчиво. Будто в ней весь смысл его жизни. Нет, не «будто» — так и есть. Он думал о том, как напишет это письмо вчера, когда они пробирались через капсулы. Сегодня утром. Днем, вечером, ночью. Это всё, что он может сделать на данный момент: для Энни, для себя самого, для них двоих. Чтобы подарить какое-то тепло, не дать замерзнуть. Финник ничего не обещает. Они ведь договорились не врать. Одэйр, честно говоря, не знает переживет ли он завтра. Он просто слепо в это верит, так, как верят дети в Деда Мороза или большинство людей в светлое будущее. Утром он запрячет письмо подальше, в самый потайной карман костюма: так, чтобы понадежнее. А после решит переложить к морнику. Эта неосознанная мысль испугает до дрожи в коленях. Неужели?.. Защитная реакция мозга сработает моментально и снова подкинет едкую шутку, от которой станет не по себе окончательно и будет жечь всё внутри: «Что же ты не подписал тогда письмо «предметная записка». Финник вдруг представляет, как Энни будет читать письмо, когда её мужа не станет. От слова «когда» передергивает внутри так, словно ток прошел через каждый нерв насквозь. Если, если, если, конечно, «если», какое нафиг «когда» — твердит он себе, не переставая. Повторяет, как мантру, заставляя поверить. И снова злится, на себя и на свою слабость. Похоронить себя перед битвой — худшее, что можно сделать. Позже в тоннеле, отмахиваясь одной рукой от монстров, он ловко вытащит тот самый помятый, скомканный, а теперь и забрызганный лист бумаги, сложенный впятеро. Там, на промокшем участке, проступит текст, написанный на обратной стороне — из всей неразберихи четче всего будет читаться выведенное так аккуратно и старательно «С любовью». Он шепнет Китнисс: «Пожалуйста», резко вснунв ей листок в руку. А дальше закричит: «Беги».