Марикьяра

Сначала они отправляются на Марикьяру. Конечно, экспедиция могла бы выйти и из Хексберга, но так проще. Свежий провиант, люди, — Альмейда не может отпустить в плавание слишком много моряков, Хексберг все же граница, так что они идут к Марикьяре с минимальным экипажем. Кажется, «Астера» несется над волнами, ветер упруго наполняет ее паруса, и с каждым пройденным кабельтовым море становится немного светлее, а Ротгер — мечтательнее. — Вот увидишь, ты влюбишься в Марикьяру! — говорит он Олафу, вглядываясь через подзорную трубу в горизонт. Олаф, которому ни разу не приходилось спускаться в эти широты, лишь пожимает плечами, но в глубине души и он радуется выпавшей возможности. Бесконечные годы войн, следовавших одна за другой, не оставляли надежды. А ведь о чем мечтает всякий мальчишка, когда сбегает на флот, как не о далеких, неведомых странах? Вот и Олаф мечтал, когда-то давно. «Астера», «Змей» и «Святая Инесс» покачиваются на зеркальной глади бухты, когда Вальдес и Олаф ступают на берег. Их охватывают пыльный зной, лазурное сияние неба, запахи рыбы, водорослей, незнакомых пряностей, раскаленной мостовой. Позабыв обо всем, Олаф любуется пышной зеленью, насыщенной, незнакомой яркостью моря, изящным силуэтом сложенной из белых камней крепости, закрывающей вход в бухту. Вальдес необычно молчалив, только улыбается, жмурится на солнце, да шагает широко, то и дело норовя убежать вперед. Серпантином вьются под ногами узкие лестницы, ведущие к крепости. У Олафа кружится голова, не то от жары, не то от пьянящего запаха нагретого над камнями воздуха. Они сразу отправляются на доклад к адмиралу. В кабинете с высокими резными шкафами гуляет сквозняк. На высоких узких окнах нет стекол, зато они забраны тонкими реечными шторами, свободно пропускающими воздух, но дающими спасительную тень. Седой, но еще крепкий марикьяре поднимается им навстречу. Олаф, которого Вальдес провел за собой, оставив в гулкой приемной всех остальных талигойцев, коротко, по-военному отдает честь, пусть уже и не имеет никаких званий. Испещренное шрамами лицо адмирала кажется ему смутно знакомым. Нет, разумеется, он прекрасно знаком — пусть и не лично, — с Диего Вальдесом. Но лицо... Неужели дальний родственник Ротгера? Впрочем, фамилия эта весьма распространенная, а Марикьяра невелика, и все здесь должны быть друг другу не чужими. — Господин адмирал! Разрешите доложить! Вице-адмирал Ротгер Вальдес прибыл! — Вальдес чеканит шаг, и докладывает так, как наверное не доводилось слышать и Альмейде. Но потом вдруг срывается, шагает близко, вплотную, и обнимает старого адмирала, а голос срывается на шепот: — Здравствуй, отец... Широкие, узловатые руки обхватывают его, прижимая к себе. Олаф поспешно отводит взгляд, остро ощущая себя здесь лишним. Зачем Ротгер провел его сейчас с собой? Почему не сказал раньше, кем приходится ему адмирал Вальдес? Впрочем, искать ответы на эти вопросы сейчас не время, и Олаф тихо отступает к двери, намереваясь оставить отца с сыном наедине. Его побег не удается. Ротгер ловит его за обшлаг рукава, когда Олаф уже тянется к ручке двери, и возвращает обратно. — Отец, позволь представить — лучший адмирал Дриксен! Да, он попросит не называть его так, но ты-то знаешь, что бывших адмиралов не бывает, — он широко улыбается, переводя взгляд с отца на Олафа и обратно. — Что до настоящего времени, господин Кальдмеер — а я уверен, ты не мог не узнать его! — участник нашей экспедиции в статусе пассажира. Я с удовольствием дал бы ему какой-нибудь более подобающий, но увы, господин Кальдмеер даже не ледяной — каменный, как скала, как утес, стоит на своем... Вальдеса уносит привычный многословный поток, а Олаф и адмирал Вальдес смотрят друг на друга. Они никогда не виделись. Они знают друг друга так, как не всякие друзья или супруги узнают за жизнь. Когда звезда Олафа еще восходила, слава Диего Вальдеса уже гремела от Померанцевого до Полночного моря. — Когда мы последний раз виделись с вами, господин адмирал? — голос у старшего Вальдеса глухой, хриплый, от ветров и соли. А глаза смотрят тяжело, будто хотят пригвоздить к доскам пола. — Вы тогда ушли от меня у берегов Каданы, — отвечает Олаф. — На мачте у вас был красный пиратский флаг. Или это был райос? Адмирал ухмыляется, разом становясь похожим на сына. *** Торжественный обед по поводу захода в порт кораблей экспедиции — и, конечно, в честь вернувшегося ненадолго в отчий дом Ротгера, — внезапно заканчивается скандалом. В трехэтажном доме с портиками не протолкнуться от гостей. Вальдеса обнимают бесчисленные двоюродные братья и сестры, тетушки и дядюшки, и каждый хочет о чем-то его расспросить. Вальдес отбивается, сверкает улыбкой, пробивается сквозь эти рифы и мели, но неизменно не отпускает Олафа от себя. К счастью, внимания ему никто не уделяет, он в тени Вальдеса. Все меняется, когда приходит пора рассаживаться за столом. Во главе — адмирал Вальдес с супругой, миловидной северянкой. Она уже успела утереть слезы первой встречи, и сейчас, не отрываясь, смотрит на сына, будто желая запечатлеть его навсегда. Впереди долгая разлука, она уже не молода, и никто не знает, что ожидает моряков в далеком плавании, поэтому Олаф ее понимает. Вальдесу, как главному гостю этого вечера, отведено место на противоположном конце стола. По правую руку от него еще один прибор, и распорядитель подводит очаровательно краснеющую барышню — вероятно, чью-то родственницу. Олафа же вежливо просят присоединиться к группе моряков из Хексберга, что рассаживаются сейчас в середине стола, довольно далеко от обоих его концов. Олаф устал, и вовсе не против такой компании. Он бросает взгляд на Ротгера, прежде чем последовать за слугой, но Вальдес его не замечает. Он смотрит только на прелестную даму, а затем склоняется к ней и что-то шепчет ей на ушко. Олаф отворачивается. Очевидно, что Ротгер отвлекся. Мимоходом удивляется тому, насколько свободны нравы на Юге. Внутри что-то царапает, но на это Олаф не обращает внимания. За спиной слышится всхлип, быстро стучат каблучки убегающей девушки, вокруг раздаются перешептывания. Олаф оборачивается, удивленный. Неужели Ротгер сказал что-то, — или предложил? — настолько дерзкое, что оскорбил даже горячую южанку? Олаф хмурится. Вальдес разводит руками, будто показывая, что он не хотел, а потом бросает взгляд на Олафа. — Господин Кальдмеер, — говорит он, и слова его теряются в многоголосом шуме, их не различает никто, кроме Олафа. — Ваш лоцман ошибся курсом, — и отодвигает стоящий рядом стул, предлагая Олафу занять его. Как мог бы отодвинуть для той, убежавшей в слезах эреа. Олафу не хочется идти. Гораздо спокойнее было бы занять место между капитаном «Астеры» и первым офицером «Змея», но Вальдес ждет, не отводя взгляда, и Олаф, будто его тянут канатом, шагает к нему против своей воли. Когда они садятся, наступает тишина. Не сразу, но голоса смолкают, пока все в зале не оказываются прикованными взглядом к Олафу. Первым начинает говорить адмирал Вальдес. — Ротгер, — он выговаривает это имя мягко, тепло, не так, как северяне, — права гостя священны, но и у них есть предел. Дорита Эльмунда, которую ты оскорбил, была сговорена тебе твоей матерью. Мы не объявляли об этом, надеясь, что вы познакомитесь сегодня. А для господина Кальдмеера, — он опускает его звание, но вряд ли это уже имеет значение, — было предложено место согласно его статусу, — в голосе у Вальдеса нет ярости, слышно лишь усталое терпение. Олаф ему сочувствует. Ротгера порой трудно переносить, каким же он был в юности? Еще Олаф остро чувствует себя даже не лишним, чужим здесь. Так и есть, он лишь позабыл об этом на время, окруженный вниманием Ротгера. Он хочет подняться, но тяжелая рука давит на плечо, не позволяя этого сделать. — Отец, я очень ценю ваши труды, но произошла ужасная ошибка, — Ротгер скалится в улыбке, только сколько в ней веселья, а сколько ярости — не понять. — Вы забыли узнать, не будет ли уже занято место, которое вы прочили той милой дорите. Сейчас господин Кальдмеер именно том, где и должен находиться. Тишина вязкая, как сироп, в ней можно утонуть. Олафу хочется спрятать лицо в руках. Ротгер, ну зачем?! Он мог бы даже вовсе не сходить на берег, или не посещать семейного праздника по поводу возвращения Ротгера, ведь ясно, что он здесь чужой, хуже, чем чужой, враг. И к чему сейчас вот так доставать все то неоформленное, непонятное, что было между ними, состоящее больше из горячих ладоней и ласкающих взглядов, перед которым было так легко сдаваться? Или... — мысль тревожит и отдает металлом, — так было только для него? А для Ротгера... — Не смей! — кто бы ни говорил, что северянки похожи на снулых рыб, матери Вальдеса они никогда не видели. Она поднимается из-за стола во весь свой невеликий рост, гневно встряхивает головой, так, что светлый локон выбивается из прически. — Ты привел в дом варита. Он с головы до ног запятнан в нашей крови. И ты смеешь говорить, что выбрал его как... — она задыхается, потом вдруг всхлипывает, но это не слезы горя, это слезы ярости. — Он должен немедленно уйти! Странно, что не покинуть дом, город, остров, думает Олаф. Он поднимается, опустив глаза. Ему искренне жаль, что он стал причиной раздора. Но извинения тут бессильны. Вальдес более не удерживает его, и Олаф идет к двери, сквозь поспешно расступающуюся толпу. Вальдес остается где-то позади, на душе противно. Нужно вернуться на «Астеру»... Голос Вальдеса звучит слишком близко, прямо за спиной. — Как пожелаете! Отец, мама, — в голосе нет обиды, нет и боли, это странно. — Дорогие гости, увы, я вынужден вас покинуть. Надеюсь, повара не зря трудились, и вы не заскучаете за столом. Счастлив был увидеть вас всех, но не вздыхайте облегченно раньше времени, я еще не уезжаю, так что успею всем надоесть. Мое почтение! Выходят в двери они вместе, за мгновение до того, как тишина взрывается десятками возмущенных голосов. *** — Я вернусь на «Астеру», — начинает было Олаф, но Ротгер останавливает его, утягивая за собой не в сторону широкой лестницы, спускающейся к выходу, а наоборот, наверх, по кружащей мраморной спирали. — Господин Кальдмеер, не говорите чепухи, когда нам ещё удастся отдохнуть на суше? Я уверен, мама приказала подготовить мои комнаты, так что мы никого не стесним... Они действительно открыты. Небольшая гостиная, кабинет и спальня будто ждут своего хозяина. В хрустальных вазах благоухают какие-то местные цветы, в гостиной на столе вино и фрукты, но Вальдес, крепко взяв Олафа за руку, тянет его дальше, в спальню. Только там он отпускает Олафа и спиной падает на широкую постель. Предоставленный себе, Олаф оглядывается по сторонам. С большим вкусом обставленная комната никак не ассоциируется с Ротгером, и Олаф небезосновательно решает, что это его мать приказала подготовить комнаты, чтобы в любой момент быть готовыми принять сына. Когда бы он не вернулся, через месяцы или годы. — Как звали ту дориту? Неважно, я пошлю ей букет, — весело говорит Вальдес. — Прикажу собрать его из желтых пионов, добавить пару веток айвы, это достаточно прямо расскажет о моем отношении. Но ее фамилию все же нужно выяснить, я позабочусь, чтобы на борту «Астеры» никто из ее родичей никогда не оказался. — Ротгер, вы жестоки, — сетует Олаф, а тот лишь громко хохочет в ответ, будто это самая смешная шутка. Олаф хмурится, но уголки губ против воли поднимаются. Ротгер... Бешеный! Олаф ожидал, что Ротгер будет расстроен, но этого вовсе не видно. Впрочем, Вальдес всегда смеется, даже когда ему больно, и кто знает, что у него на сердце. Олафу не хочется бередить душу, но все же есть вопрос, который он вынужден задать. — Господин Вальдес, — начинает он официально, и тем немедленно приковывает внимание Ротгера к себе. — Я хотел бы прояснить один момент. Суть недовольства ваших родителей не только в том, кто я, но и в том статусе, который вы пожелали сегодня всем продемонстрировать. Он делает паузу, но Ротгер молчит, смотрит тяжело и внимательно, не перебивает. Олаф, несмотря на неловкость, продолжает. — Я... Это было неожиданностью и для меня, — под пристальным взглядом черных глаз все слова вылетают из головы. Он скомкано заканчивает: — Словом, я не думал, что ваши намерения и наши... отношения... столь важны для вас. — Навсегда, — Вальдес поднимается, встает рядом, кладет ладони на плечи Олафа. Твердо и прямо смотрит в глаза, повторяет: — Я думал, вы давно поняли, что вы мой — навсегда. Это до ужаса похоже на клятву, это клятвой и является, и Олаф теряется. Нужно ли ответить? Что? Он вовсе не думал об этом, не самонадеянно ли будет ответить согласием? Но и отказ... Наверное, Вальдес уже привык к тому, что от Олафа не дождаться ни пылких признаний, ни долгих речей, потому что он просто спрашивает: — Олаф, вы не против? Впрочем, ответа он не ждет, целует, и Олаф даже благодарен ему за это. Страсти и настойчивости его рта легко отдаться, а ладони уже скользят под рубашку — когда только успел вытащить из-под пояса?! Ротгер прижимается, тесно, жарко, и Олаф чувствует твердость, ткнувшуюся в бедро. Улыбается в поцелуй — всегда готов к бою, Бешеный... Сам Олаф и вполовину так не готов, но это и неважно пока. Этим вечером Ротгер долго не отпускает Олафа. Едва успев отдышаться, вновь продолжает ласки, раз за разом доводя Олафа до изнеможения, будто желая доказать что-то. Себе или Олафу? В конце Олаф даже просит пощады, и Ротгер, разочарованно вздохнув, целует его в лоб, прежде чем скатиться на постель рядом. — О сегодняшнем представлении тебе не стоит переживать, — он переплетает их пальцы, а потом и вовсе закидывает ногу. Воздух влажный, теплый, оба они покрыты пленкой пота, и Олафу слишком жарко, но он не отстраняется. — Вот увидишь, завтра все будет по-другому. И правда, наутро ничто не говорит о вчерашнем скандале. Слуги предупредительны, хозяев Олаф не встречает, даже когда выходит после полудня прогуляться в сад, и никто не напоминает о том, что одному гусю нужно бы покинуть остров. Ротгер пропадает в порту, подготовка к экспедиции идет полным ходом. Олафа же он в приказном порядке каждый день оставляет «пользоваться редкой возможностью и наслаждаться отдыхом». Олаф видит его только ночами, когда южное, бархатно-черное небо загорается искрами звезд. *** Второй раз адмирала Вальдеса Олаф встречает накануне отплытия. Точнее не встречает, его отводит в кабинет слуга, передав просьбу о встрече с господином адмиралом. Во встрече наедине есть что-то тревожащее. Шагая по открытой галерее и мельком любуясь цветущими розами в вазонах, Олаф думает, что адмирал Вальдес не мог смягчиться к нему. Разве что захотел использовать последний шанс устранить столь неудобного человека? Мысль не лишена здравого зерна, но неужели реакция на это Ротгера не пугает отца? Так и не поняв, чего ждать, но решив ждать худшего, Олаф входит в кабинет. — Господин адмирал, мне передали, что вы хотите меня видеть, — он склоняет голову в военном приветствии, как равный с равным. — Да, это так, — адмирал Вальдес поднимается из-за стола, жестом приглашает Олафа присесть напротив. — И я хочу попросить вас ничего мне не отвечать, пока я не закончу. Олаф кивает. Он готов выслушать гневные слова. Они им заслужены, хоть и невольно. Но Вальдес начинает издалека. — Новости доходят из Хексберга до Марикьяры со скоростью самого быстрого корабля, но увы, это обычно лишь приказы, доклады, письма. Ротгер не любит писать писем, — он садится вновь, кладет крупные ладони на стол, будто не зная, чем их занять. — Я поговорил с некоторыми людьми... Оказалось, что вы после того, как попали в плен, были размещены в доме Ротгера. Вы и ваш адъютант. Ротгер обеспечил вам лучших врачей, обращался как с гостями, отказался отправлять в крепость, а позже лично сопровождал до передачи вас Дриксен, — адмирал поднимает глаза, вглядывается в лицо Олафа, будто что-то ищет. — Второй раз в плен вы снова попали с адъютантом. О том, что стало с «Верной Звездой», мне известно. Как и о том, что вскоре ваш адъютант был отправлен из Хексберга, а вы вновь остались в доме Ротгера. Гостем. Только могли ли вы уйти? Нет, не отвечайте. Тогда, вероятно, Ротгер предложил вам разделить постель. Олаф смотрит на адмирала с нарастающим удивлением — в сухих фактах нет ничего предосудительного, напротив, они лишь показывают Ротгера как человека великодушного и благородного. В чем же вина Олафа? Не имеет ли в виду адмирал, что Олаф злоупотребляет этими качествами? — Я не спрашиваю у вас, ради чего — или кого — вы на это пошли, — в голосе адмирала Вальдеса усталость и что-то еще, под ней. — Не надо, не отвечайте. Я знаю вас как опасного, умного противника, которому знакомо слово честь. Я знаю, что обычаи наших стран не столь уж сильно разнятся в части военного дела. И я знаю то, что любой марикьяре, оказавшись в вашем положении, скорее связал бы себе петлю, чем опозорил себя, свой род, свой мундир. Наверное, Олаф бледнеет. Ему так кажется, потому что кожу лица вдруг начинает холодить, а голова кружится. Он оказывается осознавать слова. Это — оскорбление, за такое возможен лишь вызов. Невозможно. Не в его положении. А еще потому, что адмирал Вальдес не солгал ни единым словом. Только... Почему же правда так вывернута, так отвратительна в его устах? — Я знал вас как лучшего адмирала Дриксен, как Ледяного Олафа, — кажется, или в его голосе и правда проскальзывает уважение? — Теперь... Вы сами знаете кем вы стали, даже если это не рискнут бросить вам в лицо. Подстилка вице-адмирала Вальдеса. Впрочем, это звучит чуть лучше, чем «предатель». Олаф молчит. На плечи наваливается тяжесть, заставляя сгибаться спину. Он не сделал ничего после хексбергского сражения. Его несло бурным потоком — людей, обстоятельств, в чем же он виновен? И... все-таки он не сделал ничего, позволяя людям и случайностям строить фарватер его судьбы. Позволяя — значит соглашаясь? Со всем, на все. Он мучительно пытается вспомнить — хотел ли он отправиться в экспедицию к Бирюзовым землям? Дождался ли Вальдес ответа в тот, первый вечер? Был ли у него выбор там, на «Верной Звезде», когда палач затягивал веревки на шеях ее офицеров? «Выбор есть всегда», — подсказывает что-то внутри. Адмирал Вальдес молчит, и Олаф поднимается. Пора уходить. Но адмирал вдруг поднимается тоже, и становится рядом. Впервые прямо смотрит в глаза. В такой похожей на ротгеровскую черноте ничего не понять. — Господин Кальдмеер, — продолжает он, и тон его самую малость мягче. Олаф думает, что именно сейчас ему предложат проследовать в соседнюю комнату, где на столе его дожидается, например, заряженный пистолет. Это было бы изящное решение. — Господин Кальдмеер, Ротгер может быть жесток. Большей частью потому, что всего лишь следует своим желаниям, — Олаф так сильно удивляется, что это, должно быть, проступает на его лице. Адмирал Вальдес невесело улыбается уголком рта, продолжает: — Я не сцеплюсь с ним за вас, потому что он будет защищать то, что считает своим, изо всех сил. Но если однажды вы решите, что ваши курсы должны разойтись, и вам нужна будет помощь... Вы можете обратиться ко мне. — Благодарю вас, я запомню, — все, что он говорит адмиралу Вальдесу на прощание. До заката он меряет шагами сад. Золотой песок дорожек шуршит под ногами, кричат птицы в кронах деревьев, тяжело и пряно пахнут цветы, но ничего этого Олаф не замечает. Ему кажется, что это лишь сон, греза, туман, как и весь последний год. Ему кажется, что он силится проснуться. Чем бы ни был разговор, попыткой его устранить или был вызван искренним сочувствием, он разбил лед, и штормовые волны поднимаются из глубин души, обещая не то утопить, не то вырваться на простор. Вечером в перерыве между поцелуями Олаф говорит Ротгеру: — Твой отец предложил мне свою помощь, если в том появится необходимость. — А я говорил, ты им понравишься, — хмыкает Ротгер в ответ. Сейчас его больше занимает, как стащить штаны, не отрываясь от Олафа. Олаф целует его сам. Вальдес удивленно ахает, порывисто прижимает к себе. «Выбор», — усмехается про себя Олаф. И повторяет поцелуй для закрепления эффекта.