Записка без адреса

Обычно Гон спит очень крепко. Киллуа говорит, что это плохо, что так можно упустить из виду какую-нибудь опасность и из-за этого пострадать. Возможно, он даже прав, он опытнее, но как тренировать навык чуткого сна и при этом не терять возможности хорошо выспаться — решительно не понятно. На сегодняшний день единственным, что может разбудить Гона посреди ночи, остаётся жара. Никак не остывающий к ночи, влажный воздух, из-за которого приходится обливаться потом. Он просыпается и чувствует, как обычно приятное на ощупь постельное бельё противно липнет к спине и ногам. В душ. Срочно в душ, иначе он так и не сможет провести в кровати законные восемь часов. Тусклый свет со стороны окна обращает на себя внимание как только Гон разлепляет глаза — сегодня настолько жарко, что у него, кажется, потеют даже веки. Настольная лампа горит недостаточно ярко, чтобы спутать её с солнцем, скорее напоминает звездное мерцание, только более тёплое. Гон точно помнит что они с Киллуа перед сном всё-всё выключали. И Киллуа наверняка помнит тоже самое, вот только футон его пустует. Запоздало Гон подмечает — из ванной еле слышно, как кто-то включил тонкой струйкой воду. Наверное, Киллуа тоже не спится из-за жары. Странно только, что включил он слабый напор, если сам не понаслышке знает как тяжело бывает Гона разбудить. Гон решает дождаться друга, не ломиться в ванную. Конечно, было бы весело устроить там шуточную бойню. Такую, чтобы освежиться, расплескать по стенам воду и, глядя на то, как с растёпанных белых волос падают на пол крупные капли воды, выслушать его беззлобную ругань. Но на первом этаже спит Мито-сан и бабушка, и их может очень расстроить такое полуночное баловство. Игнорируя включенную лампу, он залезает на стол, чтобы дотянуться до форточки и открыть её в надежде на освежающий ветерок с моря. В ночном воздухе его, однако, встречает лишь духота. Не успевшая до конца остыть земля и запредельная влажность — Гон будто засунул голову в баню. Нет, с закрытым окном было лучше. Киллуа не возвращается достаточно долго, что начинает немного напрягать. Не одному ему хочется в такую жару ополоснуться! Пот течёт по спине, прямо до резинки ночных трусов, и впитывается в мягкую ткань. Гон сидит на столе, свесив ноги, облокачивается на глухую часть окна и с удовольствием отмечает, что стекло — какое приятное открытие — намного прохладнее его постели. Он довольно выдыхает и вглядывается в темноту коридора. Ждёт появления Киллуа, ждёт… И пока ждёт, замечает, что лампа направлена совсем не на стол, а чуть ниже. На подушке Киллуа лежит сложенный небрежно лист бумаги, освещённый ей, как прожектором. Гоном движут интерес и любопытство. Он берёт находку — очевидно личную, принадлежащую только Киллуа, — прежде чем успевает подумать, можно ли так делать, и разворачивает. Взгляд пробегается по строчкам, видимо, какого-то письма. Написано криво, некоторые слова можно разобрать только со второго раза, но у Гона даже получается прочитать его полностью.

«Знаешь, ты вроде не дурак, а всё в небылицы веришь и на чудо какое-то надеешься. В конце концов ваша дружба сделает хуже и тебе, и Гону. Это сейчас кажется, что всё хорошо и дальше будет только лучше, ты же понимаешь, что это не так. Можешь врать кому угодно, хоть Гону, хоть Иллуми и, возможно, у тебя даже получится обвести их вокруг пальца, но себя обмануть ты не сможешь. Одним вашим общением ты ставишь его жизнь под угрозу, вешаешь прямо на лоб мишень для кого-нибудь из своей долбанутой семейки с надписью «целиться сюда». И раз убийцам друзья без надобности, а ты посмел нарушить такой простое правило, то поплатится, скорее всего, не только Гон. В опасности может оказаться его замечательная семья, а если копнуть глубже — не видать спокойствия даже Курапике с Леорио. Ты не сможешь жить, зная, что ответственен за причинённый им вред. Тебе надо уходить. Уходить тихо, заметая за собой следы и стирая все тропы, которые могут привести к этим людям. Не надо портить им жизнь»

Гон так крепко держит лист бумаги в руках, что кажется, будто он вот-вот порвётся. Уходить тихо? Как это вообще можно понимать? Не станет же Киллуа слушать советы какого-то ненормального, он же не дурак совсем… Гон прислушивается и с ужасом отмечает — вода в ванной перестала течь. Он подрывается с места, бежит к выходу и в пороге сталкивается с Киллуа. Жив-здоров, волосы распушены, грустное-грустное лицо совсем мокрое от воды. Гон напуган до чертиков, лихорадочно ощупывает его холодные руки. Это Киллуа, самый настоящий, который никуда не уходил. И как можно было в нём сомневаться? — Ты меня напугал! — вполголоса кричит Гон, чтобы не разбудить семью. Киллуа выдёргивает руки из его несильной хватки, тут же шипит, морщится и тянет палец в рот. Запоздало приходит осознание того, что бумажка, которую Гон нагло взял у него, осталась зажатой в кулаке. Киллуа возмущается, слизывая кровь со свежей ранки — порезался о ровный край бумаги, — но стопорится, когда замечает, откуда именно она появилась. — Зачем ты… — От кого это? — всхлипывает Гон, вспоминая содержание письма. Каким бесчеловечным надо быть, чтобы написать человеку нечто подобное и обвинять его во всех (даже не случившихся ещё!) бедах. — Не надо слушать это, пожалуйста, ты никому не мешаешь! Киллуа молча вырывает листок из рук Гона и идёт к своему рюкзаку рядом со столом. Так же молча запихивает его внутрь, выключает настольную лампу и ложится на футон, накрываясь простыней с головой. — Киллуа? — осторожно зовёт его Гон, подходит ближе и садится рядом на корточки. — Киллуа, что случилось?.. — Ничего, — приглушенно доносится из-под ткани. Гон замирает, не зная, что ещё ответить. Садится рядом, облокачивается спиной на кровать и обнимает подтянутые к груди коленки. Гон не решается первым нарушать повисшее в комнате молчание или уйти. Кажется правильным остаться рядом. Теперь, в темноте, с Киллуа под боком Гон может выдохнуть. Пока они держатся рядом, глупый побег не имеет шансов на успех. Всё будет хорошо. Фигура Киллуа неподвижна под лёгкой тканью — но он здесь, в поле зрения Гона. — Что ты будешь делать с этой запиской? — всё же начинает Гон, когда сердце перестаёт неоправданно часто биться. — Только не уходи, пожалуйста, не слушай это всё. Ответа как и прежде нет, и Гон начинает говорить. Что угодно, любые мысли. Говорить обо всём, что приходит на ум — уж в этом он мастак. Киллуа не обязательно отвечать, чтобы знать, что Гон от него не отвернётся в любом случае. — Знаешь, Киллуа, я бы вообще выбросил эту дурацкую бумажку! Мне плевать, кто её тебе подкинул, но этот человек совсем ничего не понимает. И семья твоя, конечно, с приветом, но я думаю, не настолько, чтобы прям охотиться за людьми, которые им никак не угрожают. А если Иллуми доберётся до нас, мы ему ещё покажем! Вот увидишь! А если это он всё написал, я вообще сам его найду и преподам урок. Хотя… он бы тогда не стал про себя там упоминать, правильно? Кто же всё-таки такой злой? Ты извини меня, что я прочитал, конечно… Просто тебя долго не было, а эта бумажка тут, я и сам не заметил, как раскрыл её, я бы ни за что, знаешь... — Гон, — говорит тихо Киллуа, всё ещё накрытый тканью с головой, — замолчи. Мне никто не угрожает, это моя бумажка. Всё в порядке, иди спать. — То есть как? — поворачивает он голову на звук. — Зачем самому себе такие гадости писать? — Я ночью… очень честным становлюсь и начинаю замечать то, на что обычно не обращаю внимания. — Это всё не правда, — Гон не находит других слов, просто не знает, чем можно поддержать в этой ситуации. Ложится рядом и обнимает Киллуа со спины сквозь простынь, утыкаясь носом в изгиб, в котором угадывается загривок, — даже не думай об этом. Я же рядом, и мы все просто хорошо проводим время. Не нужно думать о том, что что-то может произойти, пожалуйста-пожалуйста. Киллуа не отвечает. Его плечи мелко дрожат, но он не пытается спрятаться от Гона, наоборот — он жмётся ближе к объятиям. В этот раз он не избегает поддержки, принимает помощь, и от этого становится спокойней. Более чем достаточно понимать, что Киллуа не станет бежать от него. По крайней мере сейчас, и у них есть возможность оставить мыслях только ощущение друг друга и уснуть вдвоём на одноместном футоне. И даже невыносимая жара отступает на второй план.